к  думал
и о жене и о многом другом. Если он не  избегнет  краха,  тяжело  придется
всем, кто с ним связан. Он не мог сказать, во что все это  выльется,  ведь
пока  тучи  еще  только  застилали  горизонт.  Каупервуд  снова  и   снова
напряженно обдумывал положение,  продолжая  сохранять  полное  спокойствие
духа. Спокойными оставались и его  классически  правильные  черты,  только
глаза ярче обычного сияли холодным, стальным блеском.
   - Итак, я слушаю, -  сказал  Батлер,  возвращаясь.  Лицо  его  выражало
полное довольство судьбой и всем миром. - Что у вас приключилось? Надеюсь,
ничего серьезного? Слишком уж сегодня хороший день!
   - Я и сам надеюсь, что ничего особенно серьезного, - отвечал Каупервуд.
- Но все же мне необходимо с вами поговорить. Не лучше ли подняться к  вам
в кабинет?
   - Я это как раз хотел предложить, - отозвался Батлер. - Да,  кстати,  и
сигары у меня наверху.
   Они пошли к лестнице, Батлер впереди, Каупервуд - следом за ним;  когда
старый подрядчик стал подниматься  наверх,  из  столовой,  шурша  шелковым
платьем, вышла Эйлин. Ее великолепные волосы, зачесанные кверху со лба и с
затылка,  сплетались  на  макушке,  образуя  причудливую   золотисто-рыжую
корону.  Лицо  ее  пылало,  а  оголенные  руки  и   плечи,   выступая   из
темно-красного   платья,   казались   ослепительно   белыми.   Она   сразу
почувствовала что-то неладное.
   - А, мистер Каупервуд, как поживаете? - воскликнула она, протягивая ему
руку, меж тем как ее отец продолжал подниматься по лестнице.
   Она старалась задержать Фрэнка, чтобы перекинуться  с  ним  несколькими
словами, и ее  развязно-небрежная  манера  обращения  предназначалась  для
окружающих.
   - Что случилось, дорогой? - прошептала  она,  когда  отец  уже  был  на
верхней площадке. - У тебя озабоченный вид.
   - Надеюсь, ничего страшного, девочка, - отвечал он. - Чикаго  горит,  и
завтра здесь поднимется невероятная суматоха. Мне нужно поговорить с твоим
отцом.
   Она успела  только  произнести  сочувственное  и  испуганное  "ой!",  а
Каупервуд, высвободив руку, последовал за  ее  отцом.  Еще  раз  сжав  его
локоть, Эйлин прошла в гостиную. Там она села и  погрузилась  в  раздумье,
ибо никогда еще не видела на лице Каупервуда столь сосредоточенно-сурового
выражения. Спокойное лицо, словно вылепленное из воска,  и  холодное,  как
воск, глаза глубокие, проницательные, непостижимые!.. Чикаго горит!  Какое
это имеет к нему отношение? При чем здесь Фрэнк? Он никогда не посвящал ее
в свои дела: она поняла бы в них не больше, чем миссис Каупервуд.  Но  тем
не менее тревога охватила ее; ведь все это,  видимо,  касалось  Фрэнка,  с
которым она была связана, по ее мнению, неразрывными узами.
   Литература, если не говорить о классиках, дает нам представление только
об одном типе любовницы: лукавой, расчетливой искусительнице, чье  главное
наслаждение  -  завлекать  в  свои  сети  мужчин.  Журналисты   и   авторы
современных брошюр по вопросам морали с необычайным  рвением  поддерживают
ту же версию.  Можно  подумать,  что  господь  бог  установил  над  жизнью
цензуру, а цензорами назначил крайних консерваторов.  Меж  тем  существуют
любовные связи, ничего общего не  имеющие  с  холодной  расчетливостью.  В
подавляющем  большинстве  случаев  женщинам  чужды  лукавство   и   обман.
Обыкновенная женщина, повинующаяся голосу чувства и глубоко, по-настоящему
любящая, не способна на коварство, так же как малый  ребенок;  она  всегда
готова пожертвовать собой  и  стремится  возможно  больше  отдать.  Покуда
длится любовь, она только так и поступает.  Чувство  может  измениться,  и
тогда - "ад не знает пущей злобы", но все же любовниц чаще всего  отличают
жертвенность,  готовность  безраздельно  отдать  себя  любимому  и  нежная
заботливость.  Такие  отношения,  противопоставленные  алчности  законного
брака, и причинили твердыням супружества более всего разрушений. Человек -
будь то мужчина или женщина - не может  не  преклоняться,  не  благоговеть
перед подобными проявлениями бескорыстия и  самопожертвования.  Они  равны
высоким жизненным призваниям, сродни вершине искусства,  то  есть  величию
духа, каковым  прежде  всего  отличается  прекрасное  полотно,  прекрасное
здание, прекрасная статуя, прекрасный узор,  -  величию,  которое  и  есть
способность щедро,  неограниченно  дарить  себя,  излучать  свою  красоту.
Отсюда и необычное для Эйлин состояние духа.
   Поднимаясь вслед за Батлером наверх, Каупервуд снова и снова  перебирал
в уме все подробности создавшегося положения.
   - Присаживайтесь, прошу! Не выпить ли нам чего-нибудь? Ах да,  вы  ведь
не пьете: помню, помню! Ну хоть сигару возьмите! Итак, чем это вы  сегодня
расстроены?
   Через окна  со  стороны  густонаселенных  кварталов  смутно  доносились
крики: "Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Подробности пожара в Чикаго!
Весь город объят пламенем!"
   - Вот чем  я  расстроен,  -  прислушавшись  к  этим  выкрикам,  отвечал
Каупервуд. - Вы знаете новость?
   - Нет. О чем это кричат газетчики?
   - В Чикаго грандиозный пожар.
   - А-а!.. - отозвался Батлер, все еще  не  уяснив  себе  значения  этого
события.
   - Вся деловая часть города в огне, мистер Батлер,  -  мрачно  продолжал
Каупервуд,  -  и  не  позднее  завтрашнего  дня  у  нас  здесь  произойдут
финансовые потрясения. Вот об этом я и пришел поговорить с вами. Как у вас
обстоят дела с капиталовложениями? Основательно вы увязли?
   По выражению лица Каупервуда Батлер вдруг понял, что  происходит  нечто
катастрофическое. Откинувшись назад в широком кожаном  кресле,  он  поднял
свою большую руку, прикрыв ею рот и  подбородок.  Над  толстыми  суставами
пальцев, над широким  и  хрящеватым  носом  поблескивали  из-под  косматых
бровей его большие глаза. Голову ровной жесткой щетиной покрывали  коротко
остриженные седые волосы.
   - Вон оно что! - произнес он. - Вы полагаете, завтра и у нас разразится
буря? А как ваши собственные дела?
   - У меня все  будет  более  или  менее  в  порядке,  если  только  наши
финансовые тузы сохранят хладнокровие и не поддадутся панике. Завтра, а то
еще и сегодня нам всем понадобится много здравого смысла. Ведь мы накануне
настоящей биржевой паники. Вы должны посмотреть  правде  в  глаза,  мистер
Батлер! Долго эта паника  не  продлится,  но  и  за  короткий  срок  может
произойти немало бед. Завтра, с первой же минуты открытия биржи,  ценности
полетят вниз на десять или  пятнадцать  пунктов.  Банки  начнут  требовать
погашения ссуд, и только предварительная договоренность может удержать  их
от такого шага. Но ни один человек не в состоянии воздействовать на них  в
одиночку. Здесь необходимы совместные усилия группы  людей.  Вы  вместе  с
мистером Симпсоном и мистером Молленхауэром можете этого добиться, склонив
банковских заправил объединиться и поддержать рынок. Все  конные  железные
дороги  попадут  под  удар.   Если   не   поддержать   курса,   их   акции
катастрофически полетят вниз. Я знаю, что вы сделали  крупные  вложения  в
эти дороги. Вот я и подумал, что, возможно, вы,  Молленхауэр  и  некоторые
другие пожелаете принять свои меры. В противном случае, не скрою, мне тоже
придется туговато. Я недостаточно силен, чтобы справиться самостоятельно.
   Он ломал себе голову над тем, как открыть  Батлеру  всю  правду  насчет
Стинера.
   - Н-да, неважно получается, - задумчиво процедил старик.
   Он думал о собственных делах. Паника  и  ему,  конечно,  не  пойдет  на
пользу, но положение не так уж скверно. Банкротства ему нечего  опасаться.
Конечно, он может понести известные потери - не очень серьезные, -  прежде
чем ему удастся привести в порядок дела. А он не желал ничего терять.
   - Как  же  это  вы  оказались  в  таком  затруднительном  положении?  -
полюбопытствовал он. Его  интересовало,  почему  Каупервуд  так  страшится
краха компаний конных железных дорог. - Разве у вас есть  вложения  в  эти
предприятия?
   Перед Каупервудом встал вопрос - лгать или  говорить  правду;  но  нет,
лгать было слишком рискованно. Если ему не удастся заручиться  сочувствием
и поддержкой Батлера, он может обанкротиться, и  тогда  правда  все  равно
выплывет наружу.
   - Я ничего не стану от вас скрывать, мистер Батлер, - сказал он, уповая
на доброжелательное отношение  старика  и  глядя  на  него  тем  смелым  и
уверенным взглядом, который так нравился Батлеру.
   Тот порою гордился Каупервудом не меньше, чем своими  сыновьями.  Кроме
того, он чувствовал, что молодой  банкир  так  заметно  выдвинулся  именно
благодаря ему, Батлеру.
   - Надо вам сказать, что  я  уже  довольно  давно  скупаю  акции  конных
железных дорог, правда, не только для себя. Может быть, мне  не  следовало
бы открывать вам то, что я сейчас открою, но, поступив  иначе,  я  причиню
ущерб и вам и многим другим лицам, которых я хотел бы  от  этого  уберечь.
Мне, разумеется, известно, что  вы  заинтересованы  в  исходе  предстоящих
осенью выборов. И я не хочу скрывать от вас, что я покупал много акций для
Стинера и кое-кого из его друзей. Не буду  утверждать,  что  средства  для
этих покупок всегда шли  из  городского  казначейства,  но  в  большинстве
случаев это, видимо, было  так.  Я  понимаю,  как  мое  банкротство  может
отразиться  и  на  Стинере,  и  на  республиканской  партии,  и  на  ваших
интересах. Конечно,  мистер  Стинер  не  в  одиночку  додумался  до  такой
комбинации, и я здесь заслуживаю не меньшего порицания, чем остальные,  но
все это само собой вытекало  из  других  дел.  Как  вам  известно,  я,  по
предложению Стинера, распространял выпуск городского займа, и  после  этой
операции кое-кто из его друзей предложил мне вложить их средства в  конные
железные дороги. С тех пор я не переставал вести для них эти дела. Я лично
занимал у Стинера большие суммы из двух процентов годовых.  Скажу  больше:
первоначально все сделки покрывались именно таким образом, и  я  вовсе  не
хочу сваливать свою вину на других. Ответственность падает на  меня,  и  я
готов ее нести, но если я потерплю крах, имя Стинера  будет  запятнано,  и
это пагубно отразится на всем городском самоуправлении. Разумеется,  я  не
хочу оказаться банкротом, да для этого и нет никаких оснований. Если бы не
угроза паники, я мог бы сказать, что мои дела  никогда  еще  не  были  так
хороши. Но я не в силах выдержать бурю, если не получу помощи,  и  я  хочу
знать, окажете ли вы мне ее. Если я вывернусь, то даю  вам  слово  принять
все меры для скорейшего возврата денег в городское казначейство. Жаль, что
мистера Стинера сейчас нет в городе, не то я привез бы его к вам, чтобы он
подтвердил мои слова.
   Каупервуд  лгал  самым  беззастенчивым  образом,  говоря  о   намерении
привезти с собою Стинера; возвращать деньги в  городское  казначейство  он
тоже не собирался, разве что частями и в удобные ему сроки. Но звучало все
это честно и убедительно.
   - Какую сумму вложил Стинер в ваше предприятие? -  осведомился  Батлер.
Он был несколько огорошен столь неожиданным оборотом дел. Вся эта  история
выставляла Каупервуда и Стинера в весьма невыгодном для них свете.
   - Около пятисот тысяч долларов, - отвечал Каупервуд.
   Старик выпрямился в кресле.
   - Неужто так много? - вырвалось у него.
   - Да, приблизительно... может быть, немного  меньше  или  больше,  -  я
точно не знаю.
   Старый подрядчик со скорбным и важным видом слушал все, что излагал ему
Каупервуд, в то  же  время  обдумывая,  как  это  отзовется  на  интересах
республиканской  партии  и  на  его  собственных  договорах  с   городским
самоуправлением. Каупервуд внушал ему симпатию,  но  дело,  о  котором  он
сейчас рассказывал, выглядело сомнительным и очень  нечистым.  Батлер  был
человек  медлительный,  тяжелодум,  но  если  уж  он  начинал  думать  над
каким-нибудь вопросом, то додумывал его до конца. В филадельфийские конные
железные дороги у  него  был  помещен  значительный  капитал  -  не  менее
восьмисот тысяч долларов; у Молленхауэра, вероятно, и того больше. Сколько
вложил в это дело сенатор Симпсон, он не знал. Но Каупервуд в  свое  время
говорил ему, что и сенатор являлся держателем крупных пакетов таких акций.
Большинство этих бумаг у них всех, как и у  Каупервуда,  было  заложено  в
разных банках, а полученные под них деньги помещены в другие  предприятия.
Требование погашения ссуд не сулило им ничего хорошего, но все-таки  ни  у
кого из этого триумвирата дела не были в таком уж отчаянном состоянии. Они
сумеют вывернуться без особых хлопот, хотя, возможно, и  не  без  убытков,
если тотчас же примут все меры для самозащиты.
   Батлер не придал бы делу такого значения,  если  бы  Каупервуд  сообщил
ему, что Стинер всадил в это предприятие тысяч семьдесят пять или сто. Это
можно было бы как-нибудь уладить. Но пятьсот тысяч!..
   - Большие деньги! - сказал Батлер, дивясь необычайной смелости Стинера,
но еще не связывая ее с хитроумными махинациями  Каупервуда.  -  Тут  надо
хорошенько пораскинуть мозгами. Если завтра начнется  паника,  нам  нельзя
терять ни минуты. А много ли вам будет проку от  того,  что  мы  поддержим
рынок?
   - Очень много, - отвечал  Каупервуд,  -  хотя,  конечно,  мне  придется
доставать деньги еще и другим путем. Кстати, у меня числится ваш  вклад  в
сто тысяч долларов. Как вы полагаете, потребуются они вам в ближайшие дни?
   - Возможно.
   - Не исключено, что и мне эти деньги будут так нужны, что  я  не  сумею
немедленно вернуть их вам  без  серьезного  ущерба  для  себя,  -  заметил
Каупервуд. - И это только одно из многих звеньев всей цепи.  Если  бы  вы,
сенатор Симпсон и Молленхауэр объединились - основная масса акций  ведь  в
ваших руках - и воздействовали на мистера Дрекселя  и  мистера  Кука,  вам
удалось бы заметно разрядить атмосферу. Я отлично выйду из положения, коль
скоро от меня не потребуют погашения задолженности, а  если  на  бирже  не
произойдет слишком резкого падения  курсов,  то  никто  с  меня  этого  не
потребует. В противном случае все мои бумаги  будут  обесценены,  и  я  не
выдержу.
   Старик Батлер встал.
   - Дело серьезное, - сказал он,  -  не  надо  было  вам  связываться  со
Стинером.  Все  это,  как  ни  верти,  выглядит  достаточно   неприглядно.
Скверная, скверная история, - сурово добавил он. - Тем не менее  я  сделаю
все возможное. Многого не обещаю, но я к вам всегда хорошо относился и  не
хочу оставлять вас в беде, разве только у  меня  не  будет  иного  выхода.
Неприятно, очень неприятно! И помните еще, что не  я  один  решаю  дела  в
нашем городе!
   При этих словах  Батлер  подумал,  что  Каупервуд,  собственно  говоря,
поступил  вполне  порядочно,  своевременно  предупредив  его   об   угрозе
собственным его интересам  и  выборам  в  муниципалитет,  хотя,  с  другой
стороны, он тем самым спасал и свою шкуру. Так или иначе, но Батлер  решил
сделать для него все возможное.
   - Нельзя ли  устроить,  чтобы  эта  история  со  Стинером  и  городским
казначейством не предавалась огласке день-другой, пока я не успею  получше
разобраться во всем происходящем? - осторожно спросил Каупервуд.
   - Не обещаю, - отвечал Батлер,  -  хотя  и  сделаю  все,  что  от  меня
зависит. Но вы можете быть спокойны: история эта  не  пойдет  дальше,  чем
будет необходимо для вашего же блага.
   Сейчас он уже раздумывал над тем,  как  им  выпутаться  из  последствий
совершенного Стинером преступления, если Каупервуд все-таки обанкротится.
   - Оуэн! - позвал он, открыв дверь и перегибаясь через перила лестницы.
   - Что, отец?
   - Вели Дэну закладывать кабриолет и ждать у подъезда. А  сам  одевайся,
поедешь со мной.
   - Хорошо, отец.
   Батлер вернулся в комнату.
   - Н-да! Изрядная буря в стакане воды, а? В Чикаго пожар, а мне здесь, в
Филадельфии, хлопот не обобраться! Ну и ну!
   Каупервуд уже встал и направился к двери.
   - А вы куда?
   - Домой. Ко мне придут несколько человек, с которыми нужно  повидаться.
Но если вы разрешите, я еще раз заеду попозднее.
   - Да, да, конечно, - ответил  Батлер.  -  Я  думаю,  что  к  двенадцати
наверняка  уже  буду  дома.  Ну,  прощайте!  Впрочем,  мы,  вероятно,  еще
увидимся. Я расскажу вам все, что мне удастся узнать.
   Он вернулся зачем-то к себе в кабинет, и Каупервуд  один  спустился  по
лестнице. Стоявшая у портьеры Эйлин знаком подозвала его к себе.
   - Я надеюсь, ничего страшного  не  случилось,  дорогой?  -  с  тревогой
спросила   она,    заглядывая    в    его    глаза,    сегодня    какие-то
торжественно-серьезные.
   Сейчас  было  не  время  для  любовного  воркования,  и  Каупервуд  это
чувствовал.
   - Нет, - почти холодно ответил он, - надо думать, что ничего страшного.
   - Только смотри, Фрэнк, не забывай обо мне надолго из-за своих дел!  Не
забудешь? Правда? Я ведь так люблю тебя!
   - Нет, нет, не забуду! - отвечал он серьезно и  быстро,  хотя  по  тону
чувствовалось, что мысли его далеко. - Ты же знаешь!  Разве  могу  я  тебя
забыть? - Он хотел было поцеловать ее, но его вспугнул какой-то  шорох.  -
Тес!
   Каупервуд  направился  к  двери,  и  Эйлин  проводила  его  влюбленным,
исполненным сочувствия взглядом.
   Что, если с ее Фрэнком стрясется какая-нибудь беда? Разве мало на свете
несчастий? Что ей тогда делать? Эта мысль больше всего ее мучила. Что  она
предпримет, как она может помочь ему? Он сегодня выглядит  таким  бледным,
таким утомленным.



        24

   Чтобы правильно осветить положение, в котором оказался  Каупервуд,  нам
придется сказать несколько слов об отношениях, существовавших  в  ту  пору
между республиканской партией в Филадельфии  и  Джорджем  Стинером,  Генри
Молленхауэром, сенатором Марком Симпсоном и другими. Батлер,  как  мы  уже
видели, связанный с Каупервудом обычными деловыми интересами, вдобавок еще
был дружески расположен к нему.  Стинер  служил  слепым  орудием  в  руках
Каупервуда. Молленхауэр  и  сенатор  Симпсон  небезуспешно  соперничали  с
Батлером  во  влиянии   на   городские   дела.   Симпсон   представлял   в
законодательном собрании штата республиканскую партию,  которая  в  случае
необходимости могла потребовать  от  городского  самоуправления  изменения
местных избирательных законов, пересмотра  уставов  городских  учреждений,
расследования деятельности политических организаций  и  отдельных  лиц.  К
услугам Симпсона был целый ряд  влиятельных  газет,  акционерных  обществ,
банков.   Молленхауэр,   человек   солидный   и   почтенный,   представлял
филадельфийских  немцев,  несколько  американских  семейств  и   несколько
крупных акционерных обществ. Все трое  были  сильными,  ловкими  людьми  и
опасными противниками для тех, кто  сталкивался  с  ними  на  политическом
поприще. Последние двое немало рассчитывали на популярность Батлера  среди
ирландцев, некоторых местных  партийных  лидеров  и  почтенных  католиков,
которые верили ему так, словно он был их духовным отцом. Батлер, со  своей
стороны, платил своим приверженцам покровительством, вниманием, помощью  и
неизменным благожелательством. В награду за эти попечения  город  -  через
Молленхауэра и Симпсона - передавал ему крупные подряды на  мощение  улиц,
постройку мостов  и  виадуков,  прокладку  канализации.  Но  получать  эти
подряды можно только при условии, что дела республиканской партии,  видным
деятелем которой он был и которая, так сказать, кормила его, ведутся чинно
и  благопристойно.  С  другой  стороны,  почему  он,  собственно,   обязан
заботиться об этом больше, чем Молленхауэр или Симпсон, - ведь  Стинер  не
его  ставленник.   По   службе   казначей   подчинялся   главным   образом
Молленхауэру.
   Вот о чем, изрядно обеспокоенный всем случившимся, думал Батлер, садясь
с сыном в кабриолет.
   - У меня только что  был  Каупервуд,  -  сказал  он  Оуэну,  который  в
последнее время начал отлично разбираться в финансовых делах, а в вопросах
политических и общественных  выказывал  даже  большую  прозорливость,  чем