бо  преступного  предприятия,
который кающаяся и священник могли бы составить в монастыре, то  все  знают,
насколько  трудно  было  бы  его   осуществление   вследствие   той   особой
тщательности, с которою следят  за  входом  в  монастырь  несколько  пожилых
привратниц, строгих и почтенных, против которых  невозможно  было  бы  иметь
хотя бы малейшее подозрение; точно так же мешают участникам  подобных  затей
высота стен, окружающих монастырь, сад и внутренний двор, огромные  железные
перекладины на окнах келий и  большое  число  других  мер  предосторожности,
принятых настоятельницами монастырей, которым нельзя отказать в том, что они
с  огромным  усердием  поддерживают  честь  религии  и  монастырской  жизни.
Любители скандальных анекдотов не пропускают случая рассказывать истории про
монахов и монахинь  и  воображают,  что  очень  занимают  своих  слушателей.
Разумеется, есть несколько пикантных и подлинных случаев; тем не менее я  не
боюсь смело утверждать, что подобные факты  были  чрезвычайно  редки  и  что
можно привести лишь два или три случая в течение столетия. Когда речь идет о
деле, имеющем  довольно  серьезные  последствия,  недостойно  справедливости
беспристрастного читателя смешивать историческую правду  с  эпизодом  романа
или новеллы.
     XVIII.  Священники,  сознающиеся  в  факте   развращения,   обыкновенно
прибавляют, что никакое ложное верование не примешивалось  к  их  покушению;
что они  были  увлечены  чрезвычайной  склонностью  к  данной  особе,  силою
страсти,  которой  слабость  и  немощь   человеческой   природы   не   могли
сопротивляться, но что они никогда не сомневались, что их грех очень  велик.
Эта  исповедь  обыкновенно  правдива;  однако,   если   доносчицы   передают
какое-нибудь выражение, свидетельствующее  о  том,  как  священник  пробовал
убедить их, что поступок, который он хотел  совершить,  вовсе  не  грех  или
только легкий грех, тогда можно, по учению глав инквизиции, его  подвергнуть
пытке по вопросу о намерении и веровании. Между тем я не видел  и  не  читал
ничего  доказывающего,  что  придворная   инквизиция   применила   пытку   к
какому-либо духовнику или чтобы  эта  мера  была  употреблена  в  каком-либо
другом трибунале в течение  второй  половины  восемнадцатого  столетия,  ибо
просвещение, несомненно, начало проникать в самую глубь  святой  инквизиции,
несмотря на ее суровую систему.
     XIX. Когда дело готово  к  рассмотрению,  испанские  инквизиторы  между
прочим приказывают, чтобы духовник произнес отречение в  легкой  степени  от
ереси, состоящей в том, что будто не следует смотреть как на  смертный  грех
на всякую попытку склонения к бесчестным поступкам во время исповеди или при
других обстоятельствах,  изложенных  в  указе.  Римская  главная  инквизиция
заставляет делать отречение в сильной  степени.  Здесь  впервые  мы  находим
испанскую инквизицию более умеренной, чем какая-либо другая. Правда, следует
сознаться, что справедливость на ее стороне, потому  что  нет,  быть  может,
почти ни одного священника-совратителя, который бы не следовал в этом случае
побуждению своей страсти, не имея возможности удовлетворить ее  иначе  из-за
недостатка денег и  отсутствия  подходящего  случая,  так  как  очень  редко
встречаются такие распутные священники, которые  прибавляют  ересь  к  своим
порочным склонностям, а те из них,  которые  являются  еретиками,  не  имеют
никакой охоты к должности духовника.
     XX. Осужденного священника-соблазнителя на всю жизнь лишали возможности
исповедовать.  Наложенное  наказание  правильно:  человек,  злоупотребляющий
самым святым служением, чтобы вливать в души  яд  вместо  возвращения  их  к
жизни, не достоин более исполнять столь благородные обязанности. Но  слишком
часто можно  видеть,  что  нарушителям  долга  удается  посредством  просьб,
обещаний, интриг и даже притворства получить восстановление доброго имени  у
главных инквизиторов, которые, будучи обыкновенно людьми пожилого  возраста,
позволяют обманывать себя и часто  слишком  доверяют  одной  лишь  видимости
раскаяния и добродетели.
     XXI. Другое наказание священников-соблазнителей состоит в  изгнании  их
из города, где они совершили преступление,  а  также  из  столицы,  из  всех
королевских резиденций и из места пребывания осудившего их трибунала. Нельзя
отрицать того, что первая часть этого  наказания  кажется  в  первую  минуту
справедливой; но не таковы две другие части, если суд не  назовет  особенных
причин,  послуживших  основанием  для  них.  Число  проступков  и   важность
сопровождавших их обстоятельств влияют на применение более или менее тяжелых
наказаний: заключение в монастырь  или  в  тюрьму,  ссылка  или  отправка  в
пресидио  [52]  или  в  какую-нибудь  крепость.  Филипп  Лимборх  говорит  о
наказании работой на галерах и даже  о  релаксации,  однако,  если  виновный
исповедовал ложное учение о сущности побуждения его  на  дурной  поступок  и
если не упорствовал в этом, инквизиторы никогда, я в том уверен, не доходили
до этой крайности.
     XXII. Проступок, о котором я говорю,  не  принадлежит  к  разряду  тех,
которые наказуются в публичном аутодафе, из опасений, как  бы  эта  мера  не
отвратила христиан от частого повторения этого таинства. Осужденному  читают
его приговор в малом аутодафе, то есть в зале судебных заседаний  трибунала;
туда призывают духовников из белого духовенства, по два от каждого духовного
учреждения, существующего в  городе,  и  четырех  от  религиозного  братства
осужденного, если таковое здесь имеется. Не  впускают  при  этом  ни  одного
мирянина, кроме секретарей, остальные должностные лица  трибунала  из  мирян
устраняются ради чести священного сана. По прочтении приговора и его мотивов
декан инквизиторов берет слово и побуждает  осужденного  признать  вину;  он
подготавливает его  отречься  со  смирением  от  всех  ересей  вообще,  а  в
частности от той, в которой он заподозрен. Тот подчиняется; став на  колени,
он  произносит  исповедание  веры  и  подписывает  отречение.  Инквизитор  с
предупреждением (ad cautelam)  освобождает  обвиняемого  от  заслуженных  им
наказаний.  Этим  заканчивается  аутодафе;  осужденного  отводят  обратно  в
тюрьму, а на следующий день ведут его в монастырь, где он должен  оставаться
запертым в течение срока своей  епитимьи.  Духовников,  присутствовавших  на
церемонии, уведомляют о том, чтобы они дали ответ о только  что  происшедшем
(не называя, однако; осужденного тем, кто  его  не  знает),  дабы  напустить
страх на пожелавших ему подражать.
     XXIII. Уважение, которое я питаю к правде и  к  испанским  священникам,
обязывает  меня  прибавить,  что,  не  отказываясь  от  теории  относительно
количества  духовников,  оговоренных  по  делу   о   совращении,   одинаково
неопровержимо и очевидно, что на сто из этих священников едва бывает  десять
действительно виновных в преступлении, за которое на них донесли;  остальные
были сочтены виновными только за то, что  были  неосторожны  и  нескромны  в
своих беседах, за  то,  что  недостаточно  принимали  во  внимание  характер
молодой женщины, ее хорошее мнение о своей личности, способность вообразить,
что она поразила сердце духовника, и то легкомыслие, с которым она  сообщает
об этом второму священнику, отказывающему ей в отпущении  грехов,  если  она
тотчас не пойдет донести о первом духовнике. Священники,  слушающие  молодых
женщин в исповедальне, не умеют принять достаточные  меры  предосторожности.
Как бы ни был осторожен и сдержан духовник, он не может быть в безопасности,
если,  получив  от  природы  интересное  лицо,  мягкий  голос   и   приятное
произношение, забывает о необходимости  владеть  чувствами  сострадания  или
нежности, которые он, может быть, будет  испытывать  в  духовных  беседах  с
молодыми женщинами, оказывавшимися в плену у мистики. В мое  время  я  видел
процесс  уважаемого  мадридского  духовника,  который  благодаря   репутации
набожного и ученого священника два раза выдвигался  на  должность  епископа;
из-за боязни позора его не заточили в секретную  тюрьму,  но  предписали  не
выезжать  из  Мадрида  и  являться  в  трибунал  по  каждому   вызову.   Его
допрашивали; простые и честные ответы оправдали его в глазах судей,  которые
убедились в том, что причина вызова его на суд святой инквизиции в том,  что
он был недостаточно осторожен в своих речах и в своем отношении  к  кающейся
употреблял больше мягкости, чем суровости и осмотрительности.


       Статья вторая

ИСТОРИЯ ОДНОГО КАПУЦИНА

     I. У меня на глазах произошло  другое  очень  несходное  с  этим  дело,
касавшееся капуцина, перевезенного из Картахены Американской  в  Испанию  на
корабле, где он был заключен под стражу. Я  должен  умолчать  о  его  имени,
потому что дело  его  не  было  известно  публике.  Он  исполнял  в  Америке
обязанности  апостолического  миссионера,  провинциала   и   несколько   раз
настоятеля. Он развратил целый дом бегинок и из семнадцати женщин он добился
своей цели у тринадцати, внушив им свое вредное учение. Принятая им  система
защиты делает процесс любопытным. Система эта довела его  до  такой  степени
ослепления,  что,  если  бы  мне  не   удалось   образумить   его   накануне
разбирательства дела, инквизиторы сочли бы себя вынужденными  самим  законом
приговорить его к релаксации.
     II.  Из  процесса  следовало,  что,  будучи  руководителем  совести   и
духовником всех женщин этого дома и слывя  у  всех  за  человека  святого  и
озаренного, он в качестве духовника внушил им такое доверие к своему учению,
что на него смотрели как на небесного оракула. Когда  он  заметил,  что  его
речи, какой бы необыкновенный характер они ни носили, внушали слушательницам
безграничное доверие и никто ни одной минуты не сомневался в  нем,  он  стал
внушать этим тринадцати богомолкам во время исповеди, что  получил  от  Бога
особенную, очень странную милость. "Господь наш Иисус Христос, - говорил  он
им, - возымел благость дать мне его узреть в освященной гостии во  время  ее
возношения и сказал мне: "Почти все души,  которыми  ты  руководишь  в  этом
монастыре, мне угодны, потому что в них настоящая любовь к добродетели и они
стараются идти вперед к совершенству; но особенно такая-то  (здесь  духовный
отец называл ту, с которой он говорил). Душа ее столь  совершенна,  что  она
уже победила все свои земные страсти, за исключением одной -  чувственности,
которая очень  ее  мучает,  потому  что  враг  плоти  очень  силен  над  нею
вследствие ее молодости,  женственности  и  естественной  прелести,  которые
сильно влекут ее к наслаждению. Чтобы  наградить  ее  добродетель,  а  также
чтобы вполне сочетать любовь ко мне с  ее  службой,  требующей  спокойствия,
которым она не владеет, хотя и заслуживает своими добродетелями,  я  поручаю
тебе даровать ей моим именем разрешение, которое нужно для  ее  спокойствия,
сказав ей, что она может удовлетворить свою страсть, но только с  тобой.  Во
избежание огласки она должна хранить на этот счет самую  строгую  тайну,  не
говорить никому об этом, даже  другому  духовнику  своему,  потому  что  она
согрешит лишь с разрешения, которое я  ей  дарую  ради  святой  цели  видеть
прекращение ее тревог и ежедневные новые успехи на пути  к  святости".  Были
лишь четыре богомолки, которым настоятель  не  счел  уместным  сообщить  это
откровение; три из них были старухами, а четвертая была очень дурна собой.
     III. Самая молодая из этих обманутых женщин, двадцати пяти лет от роду,
опасно заболев, захотела исповедаться у  другого  священника.  С  разрешения
больной и по ее собственному  желанию  этот  священник  отправился  объявить
святой инквизиции обо всем происшедшем за три предыдущих года и об опасениях
больной, что все случившееся с ней произошло и с другими  богомолками,  судя
по ее наблюдениям. Когда больная  выздоровела,  она  сама  донесла  на  себя
инквизиции  Американской  Картахены,  чистосердечно   рассказав   обо   всем
происходившем и прибавив, что никогда не могла в душе и совести  поверить  в
подлинность откровения; в течение трех лет  она  имела  преступную  связь  с
духовником, будучи совершенно уверена, что оскорбляет Бога,  но  скрывала  и
делала вид, будто верит тому, что он ей говорил, и  не  краснея  предавалась
необузданным желаниям под личиной добродетели; она прибавила, что совесть не
позволяла ей дольше скрывать правду, когда она почувствовала себя больной  и
ожидала  смерти.  Картахенская  инквизиция  проверила  и   установила,   что
преступная связь имела место с тринадцатью богомолками; для этого она  пошла
путем сбора сведений -  способ,  которым  она  всегда  умела  владеть  более
искусно, чем кто-либо иной на свете. Двенадцать других женщин не  обнаружили
столько искренности, как выздоравливающая; сначала они отрицали факт,  затем
сознались, но  пытались  оправдаться,  говоря,  что  поверили  в  откровение
священника. Их разослали в двенадцать разных женских монастырей  королевства
Санта-Фе-де-Богота; [53] самая молодая получила разрешение вернуться, потому
что ей удалось отклонить обвинение в ереси, а это было  главное  для  святой
инквизиции.
     IV. Что касается духовника, инквизиция полагала, что  могут  возникнуть
серьезные политические осложнения, если  арестовать  его  и  препроводить  в
секретную тюрьму, потому что публика будет считать, что его дело  связано  с
разлучением такого большого числа богомолок, принужденных  стать  помимо  их
воли монахинями, без видимого вмешательства в  это  инквизиции.  Инквизиторы
дали обо всем отчет верховному  совету.  Снесшись  с  главным  инквизитором,
совет решил  обратиться  к  министру,  чтобы  наместник  Картахены  отправил
виновного  в  Мадрид.  Наместник  должен  был  приказать  капитану  корабля,
назначенного  для  доставки  священника  в  Европу,  сторожить   его   самым
тщательным образом и тотчас по  прибытии  в  какой-нибудь  порт  полуострова
взять его с собой и  сдать  в  мадридский  капуцинский  монастырь  Терпения.
Придворные инквизиторы, уведомленные обо всем, что  должно  было  произойти,
предупредили настоятеля, чтобы он проводил гостя в зал  судебных  заседаний;
придя туда, настоятель покинул монаха в трибунале, где тот  оставался  никем
не задержанный. Ему дали три обычных аудиенции  увещания;  он  ответил,  что
совесть не упрекает его ни в каком преступлении касательно инквизиции и  что
он с изумлением видит себя арестованным.  Прокурор  обвинил  его  по  уликам
процесса.
     V.  Если  бы  обвиняемый  ответил,  что  факты  были  действительны,  а
откровение ложно и выдумано для достижения цели,  дело  его  было  бы  очень
просто и не вышло бы за пределы этого рода  поступков.  Но  монах  предпочел
другую систему оправдания; он признал несколько улик и, когда  ему  сообщили
показания,  сознался  во  всем,  признавая  и  безошибочно   указывая   всех
свидетелей; но он прибавил: если богомолки говорили правду,  то  и  он  тоже
говорит  правду,  потому  что   откровение   было   достоверно.   Ему   дали
почувствовать, что невероятно, чтобы Иисус Христос явился ему  в  освященной
гостии для того, чтобы освободить его  от  одной  из  главных  отрицательных
заповедей Десятословия, которое обязывает всегда и навсегда. Он ответил, что
такова также пятая заповедь [54], а Бог между тем освободил от нее патриарха
Авраама [55], когда ангел повелел ему лишить жизни своего сына; то же  нужно
сказать о седьмой  заповеди  [56],  между  тем  как  было  разрешено  евреям
присвоить вещи египтян. Его внимание  обратили  на  то,  что  в  обоих  этих
случаях дело шло о тайнах, благоприятных для религии;  он  возразил,  что  в
произошедшем между ним и его исповедницами Бог имел то же намерение, то есть
хотел успокоить совесть тринадцати добродетельных душ и повести их к полному
единению с своей божественной сущностью. Помню, что я  сказал  монаху:  "Но,
отец, весьма странно, что столь большая добродетель оказалась  в  тринадцати
женщинах, молодых и красивых, но отнюдь не в трех старых и в одной,  которая
была дурна  собой".  Он  ответил  мне,  не  смущаясь,  следующим  местом  из
Священного Писания: "Святой Дух дышит, где хочет". "Да, - сказал я ему, - но
тем не менее очень странно, что Святой Дух дарует  эти  разрешения  женщинам
молодым и  красивым,  а  старым  и  некрасивым  ничего".  Несчастный  монах,
озабоченный  своими  софистическими  рассуждениями  и  злоупотребляя  всегда
Священным Писанием (смысл которого он криво толковал, чтобы сделать места из
него  благоприятными  для  своего  дела),  не  предвидел  следующего.  Когда
настанет время произнесения приговора (и если несчастный будет  с  упорством
поддерживать и основывать свою невиновность на мнимом  разрешении  во  время
откровения), не найдется ни одного судьи, который бы ему поверил;  он  будет
сочтен всеми за отрицающего и нераскаявшегося  грешника  и  неизбежно  будет
присужден к релаксации в силу необходимости применить  самый  решительный  и
самый точный закон святой  инквизиции  среди  стольких  других,  позволяющих
судьям по своей воле оправдать или осудить обвиняемых.
     VI.  Настал  решительный  момент.  Оставалась  только  одна   последняя
аудиенция, та, на которой у осужденного спрашивают,  не  вспомнил  ли  он  о
каком-нибудь новом факте или не имеет ли он что-либо сказать, потому что его
предупреждают во имя Бога и Святой Девы Марии сказать правду для  успокоения
совести; если он это сделает, святая инквизиция с присущими ей  состраданием
и  снисходительностью  воспользуется  этим  по  отношению  к  нему   как   к
обвиняемому, который искренне признается в  своих  проступках;  в  противном
случае с ним поступят согласно  с  тем,  что  предписано  справедливостью  и
сообразно с инструкциями и основным законом, так  как  уже  все  готово  для
окончательного приговора. Обвиняемый ответил, что ему нечего прибавить к уже
сказанному, потому что он всегда говорил правду и признавал ее.
     VII. Инквизитор Севальос, человек сострадательный, не мог  хладнокровно
слышать этих последних слов. "Что означает, - сказал он ему, - эта претензия
на правдивость, тогда как мы все  уверены  в  противоположном  и  во  вреде,
который вы себе наносите, поступая таким образом?" Тогда я взял слово, чтобы
сказать почти иронически инквизитору:  "Предоставьте  обвиняемому  следовать
его системе: если батюшка скорее желает быть сожженным в  качестве  еретика,
чем признать себя лицемером и лжецом, как мы можем его  спасти?"  Обвиняемый
ничего не ответил, но по возвращении в свою тюрьму поразмыслил о моих словах
и увидел опасность,  о  которой  еще  не  думал,  хотя  чувство  сострадания
заставило судей для осведомления подсудимого относительно его участи сказать
некоторые вещи, на самом деле загадочные, но все же более ясные, чем то, что
приказы разрешают судьям говорить.
     VIII. На следующее утро он попросил новую аудиенцию и  получил  ее.  Он
попробовал  до  некоторой  степени  удовлетворить  обуявшую  его   гордость,
продолжая злоупотреблять Священным Писанием. "То,  что  произошло  вчера,  -
сказал он, - побудило меня ночью заглянуть в себя с большим старанием, чем я
это делал до сих пор, и это заставило меня признать, что я  впал  в  ошибку,
упрямо настаивая во время процесса на своей невиновности, тогда как я должен
был признать свою вину; признаюсь, что я виновен, раскаиваюсь в этом,  прошу
прощения и епитимьи; я  был  ослеплен,  считая  достоверным  явление  Иисуса
Христа в евхаристии и разрешение шестой заповеди, потому что  я  должен  был
понять, что это лишь иллюзия, и признать  себя  недостойным  столь  великого
благоволения. Моя вина подобна совершенной евреями,  распявшими  Христа;  по
этому поводу святой Павел говорит: "Они не узнали Господа славы; если бы они
его узнали, то не распяли бы  его".  Несмотря  на  это  прорицание  апостола
Павла,  святые  отцы,  согласно  с  Евангелием,  гов