Статья седьмая

ПЫТКА

     I. Хотя узник на  трех  аудиенциях  увещаний  признал  факты  некоторых
свидетельских показаний и даже  большее  их  число,  прокурор  в  заключении
своего обвинительного  акта  говорит,  что  подсудимый,  несмотря  на  совет
говорить правду и на обещание кроткого обращения  с  ним,  стал  виновным  в
запирательстве и умолчании, откуда вытекает, что он нераскаянный и  упорный;
вследствие этого требуется применить к обвиняемому пытку. В таком  заявлении
прокурора нельзя не видеть ужасного зла инквизиционного суда.
     II. Известно, что пытка с давнего времени не назначается инквизиторами,
так что теперь можно смотреть на нее как  на  фактически  уничтоженную.  Сам
прокурор был бы раздосадован, если бы ее назначили; если он требует ее, то в
этом случае он следует примеру своих предшественников. Во всяком случае,  не
меньше жестокости в том, что заставляют ее бояться. Я видел, как марселец, о
котором я упоминал,  затрепетал  и  задрожал,  когда  услышал  от  прокурора
требование пытки, так как марселец откровенно сознался на первом же допросе,
что принял религиозную систему  натурализма  и  не  верит  в  откровение  ни
Моисеева закона, ни Евангелия.
     III. Этот изъян происходит от другого злоупотребления. А  именно:  хотя
речь идет о требовании в обвинительном акте, этот акт, строго говоря,  имеет
предметом допрос, и поэтому прокурор ставит это требование, не зная,  должен
или не должен узник признать сущность обвинительных пунктов. Нелепый  метод,
противный общей  практике  других  судов,  где  начинают  с  допроса,  чтобы
получить признание обвиняемого и, сличив его с результатом  предварительного
следствия, составить  обвинительный  акт;  обыкновенный  суд  следует  таким
образом порядку, указанному разумом и естественной справедливостью.
     IV. Когда в прежнее  время  инквизиторы  находили,  что  обвиняемый  не
сделал полного признания, они назначали пытку, и ни один  последующий  закон
не упразднил ее до  нашего  времени.  Целью  пытки  было  понуждение  узника
признать все, что составляет содержание процесса. Я не буду  останавливаться
на описании различных видов мучительства, которому  подвергались  обвиняемые
по  приказу  инквизиции.  Эта  задача  уже  выполнена  с  большой  точностью
множеством историков. Я заявляю, что ни один из них не может быть обвинен  в
преувеличении. Я прочел много процессов, от которых меня охватил и  пронизал
ужас, - и в инквизиторах, прибегавших к этому средству, я могу  видеть  лишь
холодно жестоких людей. Я  скажу  только,  что  верховный  совет  часто  был
принужден запрещать употребление пытки более одного раза в одном  и  том  же
процессе; но это запрещение было почти бесполезно, потому  что  инквизиторы,
пользуясь  самым  отвратительным  софизмом,  начали  тогда  давать  название
отсрочки прекращению пытки, которое диктовалось опасностью, угрожавшей жизни
жертв. Этот момент объявлялся  врачом,  присутствовавшим  при  мучительстве.
Если несчастный не умирал на своем ложе от последствий пытки (что случалось,
однако,  очень  часто),  мучения  возобновлялись,  как  только  он   начинал
несколько лучше себя чувствовать. На языке святого  трибунала  это  была  не
новая пытка, но просто продолжение первой. Историк не имеет нужды  диктовать
приговор, который следует вынести такому образу действий.
     V. Легко понять, насколько пытка была несправедлива, если мы примем  во
внимание,  что  даже  тогда,  когда  обвиняемый  имел  достаточно  сил   для
сопротивления боли и упорствовал в своем отрицании, он не получал  от  этого
никакого решительного выигрыша, так как судьи иногда придавали характер улик
показаниям. Подвергавшийся пытке рассматривался как недобросовестный еретик,
нераскаянный, и в качестве  такового  приговаривался  к  релаксации,  будучи
предварительно объявлен изобличенным и упорным. Презумпция этого  последнего
случая, соединенная с полууликой в ереси, приобретала вес  полной  улики.  К
чему тогда служила пытка? Только к тому, чтобы заставить несчастных признать
все, в  чем  инквизиция  имела  нужду  для  их  осуждения  как  изобличенных
собственным признанием.
     VI. В самом  деле,  неоднократно  замечали,  что  подвергающиеся  пытке
делали ложные показания, чтобы положить конец своим мучениям, часто даже  не
дожидаясь их начала. Это случалось  особенно  в  процессах  по  обвинению  в
магии, колдовстве, волшебстве, чародействе или в  договорах  с  дьяволом.  В
этих случаях в большинстве женщины, но  и  много  мужчин  заявляли  о  таких
вещах, которым никто, одаренный  здравым  смыслом,  не  может  и  не  должен
верить, особенно с тех пор, как время и опыт так просветили  людей  на  этот
счет, что даже простой народ отрицает теперь существование  подобных  химер.
Такое настроение повело к исчезновению мошенников, которые извлекали  выгоду
из этих обманов, так что они встречаются  очень  редко  и  почти  никого  не
одурачивают ввиду неизбежного почти общего неверия, к которому пришли люди в
этом отношении.
     VII. Когда  обвиняемые  частично  или  целиком  признавали  под  пыткою
приписываемые им  поступки,  на  другой  день  принимали  их  показания  под
присягой, чтобы они или подтвердили свои признания, или  взяли  их  обратно.
Почти все подтверждали свои первые признания, потому  что  их  подвергли  бы
вторично пытке, если бы они  осмелились  взять  их  обратно.  Отказ  от  раз
сказанных слов не имел бы никакого действия.
     VIII. Время от времени встречались, однако, крепкие  субъекты,  которые
протестовали против своего прежнего показания, уверяя, с большой  видимостью
откровенности, что они сделали эти показания лишь для избавления от мучений.
Безуспешное мужество, в котором  им  приходилось  скоро  раскаиваться  среди
новых пыток. Мое перо отказывается нарисовать картину этих ужасов, ибо я  не
знаю ничего более  позорного,  чем  это  поведение  инквизиторов;  оно  ведь
противоречит духу любви и  сострадания,  которые  Иисус  Христос  так  часто
рекомендует  людям  в  Евангелии.  Однако,  несмотря   на   это   чудовищное
противоречие, не  существует  спустя  целых  восемнадцать  веков  ни  одного
закона, ни одного декрета, который уничтожил бы пытку.


       Статья восьмая

ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ

     I.  Обвинительный  акт  прокурора  никогда  не  сообщается  текстуально
письменным путем обвиняемому, чтобы он не мог обдумать его пункты  в  тишине
своей темницы и приготовиться победоносно отвечать на них. Узник  приводится
в  залу  судебных  заседаний.  Здесь  секретарь  в  его  присутствии  читает
обвинения  одно   за   другим   перед   инквизиторами   и   прокурором.   Он
останавливается на каждом пункте и требует от обвиняемого сейчас же  ответа,
согласен ли он с истиной или нет.
     II. Разве это не значит расставлять ловушку тому, кого будут судить? Не
очевидно ли, что, оставляя  его  в  неведении  о  других  частях  обвинения,
надеются сбить его с толку внезапным ответом, который он должен дать (в  тот
момент, когда остальные части ему будут сообщены) и для которого ему  нельзя
обратиться ни к размышлению, ни к памяти?
     III. Пусть в других судах стараются таким  образом  захватить  врасплох
подсудимых по делам убийства, кражи  и  других  покушений  антиобщественного
характера - это можно одобрить. Но  употреблять  подобные  хитрости,  когда,
по-видимому, мотивом всего происходящего являются  милосердие,  сострадание,
любовь к Богу, ревность по вере и спасение души, -  это  значит  действовать
против сущности  христианства  и  унижать  достоинство  священства,  которым
облечены инквизиторы.
     IV. Разум говорит каждому человеку,  что  было  бы  справедливо  давать
обвинительный акт в распоряжение обвиняемого по крайней  мере  на  три  дня,
чтобы он был в состоянии припомнить прошлые  события  и  отвечать  с  полным
доверием, которое обвинитель и судьи внушили бы ему своей  добросовестностью
и любовью к правде.


       Статья девятая

ЗАЩИТА

     I. После чтения обвинений и обвинительного акта инквизиторы  спрашивают
у обвиняемого, желает ли он защищаться. Если он отвечает  утвердительно,  то
приказывают сделать копию с обвинительного акта и с ответа обвиняемого.  Его
приглашают избрать адвоката, которому он желает  поручить  свою  защиту,  по
предлагаемому списку святого трибунала.
     Были обвиняемые, требовавшие, чтобы им было разрешено отыскать адвоката
вне инквизиционного списка. Это требование не противоречит никакому  закону,
особенно ввиду того, что приглашенный защитник обязывается присягою  хранить
тайну. Однако это право, столь простое, справедливое и  естественное,  редко
даровалось инквизиторами, если только не было очень настойчивого требования.
     II. Впрочем, для  обвиняемого  имеет  мало  значения  защита  искусного
человека, потому что адвокату не позволяется видеть подлинный процесс  и  он
не может беседовать со своим клиентом наедине. Один из секретарей составляет
копию  результата  предварительного  следствия,   где   передает   показания
свидетелей, не упоминая ни их  имен,  ни  обостоятельств  времени,  места  и
других показаний, ни даже (что особенно странно) того, что сказано в  защиту
обвиняемого. Он опускает целиком  показания  (вплоть  до  обозначения)  лиц,
которые, будучи вызваны в суд, допрошены  и  понуждаемы  трибуналом,  упорно
говорили, что они ничего не знают о том, что у них спрашивают. Этот экстракт
сопровождается  оценкой  квалификаторов,  требованием  прокурора  касательно
допроса  и  обвинения  и  ответами  обвиняемого.  Вот  все,  что  передается
защитнику в зале, куда инквизиторы велят ему пройти. Его заставляют обещать,
что он будет, ознакомившись с делом, защищать обвиняемого, если он полагает,
что справедливо предпринять защиту;  в  противном  случае  он  воспользуется
всеми находящимися в его распоряжении средствами, чтобы открыть  ему  глаза,
убеждая просить милости  у  трибунала  путем  откровенного  признания  своих
прегрешений,  с  искренним  раскаянием  в  их  совершении  и  с  просьбой  о
примирении с церковью.
     III. К чему могли служить подобные  документы  защитнику?  Как  он  мог
доказать ошибку, клевету, ложное толкование, забвение свидетеля? Он  не  мог
достигнуть этого через показания других  свидетелей,  на  основании  которых
иной раз было даже трудно распознать, что речь идет об одном и том же, когда
скорее казалось (по употребленным ими выражениям), что каждый рассказывал  о
своем особом факте. Это злоупотребление было  бы  легко  устранить,  сообщив
адвокату если не подлинник,  то,  по  крайней  мере,  полную  копию,  хорошо
сличенную со всеми документами.
     IV. Молчание других свидетелей о факте послужило бы для  доказательства
неточности или лживости того, кто о нем показал. Но об этом нет даже вопроса
в экстракте, сообщенном защитнику; в нем  нет  и  следа  свидетелей  защиты.
Люди, стяжавшие известную опытность  в  уголовном  судопроизводстве,  хорошо
знают, какое большое преимущество можно  извлечь  для  защиты  обвиняемых  в
процессах по обвинению в убийстве, краже и других проступках подобного  рода
из сравнения и анализа свидетельских показаний на предварительном следствии.
     V.  Я  не  буду  останавливаться  на  доказательстве   этого.   Но   из
направления,  данного   процессу,   вытекало,   что   адвокат,   назначенный
инквизицией,  редко  находил  другое  средство  защиты,  кроме  того,  какое
получается в результате различия и пестроты свидетельских показаний о каждом
действии или речи, вменяемых обвиняемому.
     VI.  Так  как  эти  свидетельские  показания  были  недостаточны  (ведь
существует еще  полуулика  преступления),  то  защитник  просил  обыкновенно
разрешения беседовать с обвиняемым, чтобы узнать, не имеет ли  он  намерения
сделать  отвод   свидетелей   для   полного   или   частичного   уничтожения
установленной против него улики. Если он ответит утвердительно,  инквизиторы
(приказав секретарю составить протокол об этом инциденте) велят приступить к
проверке неправильности по части свидетельских показаний.


       Статья десятая

ПРОВЕРКА

     I. Эта мера обязывает выделить  из  процесса  все  подлинные  показания
свидетелей, содержащиеся в предварительном следствии, и послать их туда, где
живут свидетели, чтобы подвергнуть их ратификации. Эти вещи происходят  так,
что обвиняемый ничего  не  знает.  Так  как  он  никем  не  представлен  при
исполнении этой формальности, то нельзя добиться отвода свидетеля,  хотя  бы
он был смертельным врагом несчастного узника. Если свидетель был  в  Мадриде
[415]  во  время  предварительного  следствия,   а   затем   отправился   на
Филиппинские острова [416], нет определенного срока, по  истечении  которого
прокурор был бы обязан представить  подлинное  показание.  Течение  процесса
приостанавливается, и обвиняемый, лишенный поддержки и  утешения,  принужден
ждать, пока ратификация будет получена из глубины Азии.
     II. В одном процессе я видел, что показания свидетелей были  посланы  в
Картахену в Вест-Индии; [417] только спустя пять  лет  узнали,  что  они  не
дошли по своему назначению, потому ли, что погибли при перевозе, или потому,
что были перехвачены. Представьте, в каком положении должен  был  находиться
узник! Если он просил выслушать его, чтобы  пожаловаться  на  промедление  в
суде, то получал двусмысленный ответ: ему заявляли, что  трибунал  не  может
действовать быстрее вследствие некоторых  мероприятий,  которыми  он  занят.
Если бы он знал, в чем  дело,  вероятно,  он  согласился  бы  отказаться  от
отвода, чтобы не рисковать грозившей ужасающей отсрочкой.
     III. Обвиняемый устанавливает поводы к отводу, называет лиц, на которых
он смотрит как  на  своих  недругов,  излагая  доводы  своего  недоверия  по
отношению к каждому в отдельности и приписывая на полях каждого пункта имена
лиц,  которые  могут  удостоверить   факты,   являющиеся   мотивом   отвода.
Инквизиторы решают, что они будут расспрошены, если только какой-либо  довод
не заставит их устранить.
     IV. Так как обвиняемый  в  этом  случае  действует  наобум,  ему  часто
приходится отводить лиц, не бывших свидетелями.
     Этот пункт обходят молчанием; так же поступают с теми  лицами,  которые
ничего не показали против обвиняемого или говорили в  его  пользу.  Наконец,
только случайно он намечает своих доносчиков.
     V. Если его преследует клевета, его истинный враг остается  скрытым  во
мраке,  избрав  орудием  своего  постыдного  поступка  людей,  незнакомых  с
обвиняемым. Последний, со своей стороны, не может  думать  об  их  отводе  в
качестве свидетелей, потому что не имел с ними сношений, которые  натолкнули
бы на мысль, что они могли донести на него.
     VI. Если донос явился следствием фанатизма, суеверия, угрызений совести
или заблуждения, на сцену появляются лица, которых обвиняемый не может ни  в
чем упрекнуть. Они, конечно, ввергают его в беду без  формального  намерения
ему повредить, но убедили себя, что  уступают  повелительному  голосу  своей
совести. По неведению, по недостатку логики или потому,  что  истолковали  в
дурную сторону виденное и слышанное, они  причиняют  гибель  несчастным,  об
участи которых сами жалеют. Хотя факты подобного  рода  не  часты,  все-таки
некоторое число их во всяком случае имеет место.
     VII. Я видел, как одна молодая  женщина  донесла  на  своего  любовника
из-за угрызений совести, сообщив ранее свое намерение  священнику,  который,
будучи другом этого молодого человека,  должен  был  уведомить  его  и  дать
совет. Она думала, что этим  поступком  одновременно  удовлетворяет  и  свои
добродетели, и свои нежные чувства к  молодому  человеку.  Я  видел  письмо,
написанное   ею   священнику;   оно   представляет   контраст    необычайных
чувствований. Я не без основания полагаю, что оно было полезно,  потому  что
молодой человек поспешил сделать добровольное признание и  прекратить  дело,
которое привело бы его  в  тюрьму  святого  трибунала,  а  оттуда  к  позору
частного аутодафе внутри трибунала.
     VIII. Иногда случается, что прокурор устанавливает  секретную  проверку
нравственности свидетелей, чтобы уничтожить действие отвода. Разумеется, это
легче,  чем  мера,  принятая  обвиняемым;  последняя  поэтому  почти  всегда
становится  бесполезною:   в   сомнительных   случаях   инквизиторы   всегда
расположены сослаться на свидетеля,  если  он  не  признан  заклятым  врагом
узника.


       Статья одиннадцатая

ОГЛАШЕНИЕ УЛИК

     I. Когда улика установлена, трибунал дает знать о состоянии процесса  и
декретирует оглашение улик и переход к приговору. Но эти термины  не  должны
быть понимаемы в их обыкновенном смысле, потому что все дело  заключается  в
неверной  копии  показаний  и  других  фактов,  содержащихся  в   экстракте,
редактированном  для   употребления   защитником.   Секретарь   читает   его
обвиняемому в присутствии инквизиторов. Он останавливается  в  конце  каждой
статьи и спрашивает обвиняемого,  признает  ли  он  истинным  и  верным  все
прослушанное или только часть его. Он  продолжает  сообщать  ему  показания,
одно за другим. По окончании этого чтения, если  подсудимый  еще  ничего  не
возразил против свидетелей, ему  предоставляют  возможность  воспользоваться
этим правом, потому что часто бывает, что во время слушания он  в  состоянии
назвать уверенно свидетеля, давшего это показание.
     II.  Однако  это  чтение  в  сущности  есть   только   новая   ловушка,
расставленная обвиняемому, потому что  ему  не  напоминают  его  ответов  на
допросе  прокурора,  или  вместо  сообщения  полного  показания   свидетелей
довольствуются представлением каждого пункта изолированно. Так как не  легко
припомнить по прошествии некоторого времени все  слышанное  среди  смятения,
сопровождавшего  внутреннее  состояние   несчастного,   обвиняемый   рискует
противоречить себе и причинить неисчислимое зло. Действительно,  как  бы  ни
было  слабо  противоречие,  оно  рождает   подозрение   в   двуличности,   в
запирательстве или в ложном признании и может послужить мотивом  для  отказа
трибунала в примирении узника с Церковью, хотя бы он просил о нем,  а  часто
даже для присуждения его к релаксации.


       Статья двенадцатая

ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ОЦЕНКА КВАЛИФИКАТОРАМИ

     I.    За     описанною     мерой     следует     другая.     Приглашают
богослововквалификаторов, которым передают  подлинник  решения,  вынесенного
ими во время сокращенного следствия, а  также  экстракт  ответов,  сделанных
обвиняемым при последнем допросе и данных им  на  сообщенные  ему  показания
свидетелей.  Им  поручают  вторично  квалифицировать   тезисы,   рассмотреть
объяснение, данное обвиняемым, и высказаться: уничтожил ли обвиняемый своими
ответами подозрение в ереси, в которой он обвиняется,  устранил  ли  он  эту
презумпцию целиком или частично или, наоборот, усилил ее своими  ответами  и
следует ли смотреть на него как на формального еретика.
     II.  Нет  никого,  кто  не  был  бы  поражен  важностью   этой   оценки
квалификаторов,  так  как  она  подготовляет  окончательный  приговор.   Это
соображение должно было бы заставить чувствовать необходимость старательного
продолжительного обдумывания оценки и даже приостановки, чтобы разобраться в
вопросе, не есть ли обвиняемый глубокий ученый или искусный критик, который,
следовательно,  говорил,  может  быть,  о  догмате  после  изучения  его  по
чистейшим источникам богословия, которые  квалификаторам  незнакомы.  Однако
ничего подобного не  замечается.  Квалификаторы  едва  дают  себе  время  на
выслушивание быстрого прочтения обстоятельств дела. Они торопятся установить
свое мнение - ив этом состоит последний важный акт процедуры, потому что все
остальное представляет простую формальность.


       Статья тринадцатая

ПРИГОВОР

     I. Когда дело достигло этого пункта, его считают оконченным.  Призыв