роцесса.  Обвиняемый  был
оправдан за неимением достаточных улик и потому, что он сумел  использовать,
для избежания жестокости инквизиции, свое имя, свое богатство и свое влияние
- три могущественных средства в процессах этого рода.
     XVI. В  1527  году  вальядолидская  инквизиция  занялась  одним  делом,
подробности которого я считаю нужным пересказать,  чтобы  дать  справедливую
оценку  состраданию   и   снисхождению,   которые   постоянно   возглашаются
инквизиторами в их актах и других юридических формулах.
     XVII. Некий Диего Вальехо  из  деревни  Дворцы  Бедняков  (Palacios  de
Meneses) в  епархии  Паленсии,  будучи  арестован  по  указу  вальядолидской
инквизиции по делу о богохульстве, заявил, между прочим, что два месяца тому
назад, то есть 24 апреля 1526 года, два врача, Альфонсо  Гарсия  и  Хуан  де
Салас, рассуждали между собой о  медицине  в  присутствии  его  и  его  зятя
Фернандо Рамиреса; Гарсия хотел опереть свое мнение на  авторитет  некоторых
писателей;  когда  Салас  высказался,  что  эти  авторы  ошибались,   Гарсия
возразил, что его понимание также  доказывается  текстом  евангелистов.  Это
побудило Саласа сказать, что они солгали, как и  другие.  Фернандо  Рамирес,
зять доносчика  (которым  инквизиция  также  овладела  как  подозреваемым  в
иудаизме), был допрошен  в  тот  же  день.  Его  показание  согласовалось  с
показанием его тестя; но он прибавил, что  Салас  пришел  в  себя  несколько
часов спустя  и,  вспоминая  о  происшедшем,  произнес:  "Какую  глупость  я
сказал!" Покончив с Рамиресом и Вальехо, суд начал преследовать врача  Хуана
де Саласа.
     XVIII.  Первым  документом,  которым  суд  воспользовался,  была  копия
показаний Рамиреса и  Вальехо.  Как  будто  это  условие  было  достаточным,
инквизиторы (без содействия епархиального  епископа,  без  юрисконсультов  и
квалификаторов,  даже  ничего  не  сообщая  верховному  совету)  постановили
задержание врача Хуана де Саласа, который  на  самом  деле  был  заключен  в
тюрьму 14 февраля 1527 года. Ему даровали три  заседания  увещаний,  которые
происходили  20,  23  и  25  февраля.  26  февраля  фискал  представил  свое
обвинение, и 28 февраля Салас защищался. 8 марта ему сообщили показания двух
свидетелей, не указывая их имен, а также  времени,  места  и  обстоятельств,
которые помогли бы их открыть. Он отвечал, что дело происходило не так,  как
было рассказано. 4 апреля вызвали в суд другого врача, который  заявил,  что
во  время  беседы  с  Саласом  насчет  евангелистов  последний  сказал,  что
некоторые из них солгали. На вопрос инквизитора, не упрекнул  ли  кто-нибудь
Саласа за это предположение, Гарсия отвечал, будто через  час  он  советовал
Саласу  отдаться  самому  в  руки  инквизиции,  что  тот  обещал  исполнить.
Инквизитор спросил его затем, не противник ли он обвиняемого и не  имели  ли
они взаимной ссоры. Свидетель  ответил  отрицательно.  16  апреля  произошло
утверждение приговора относительно Фернандо Рамиреса и  Альфонсо  Гарсии;  в
деле Вальехо не было такой уверенности.  6  мая  обвиняемый  представил  две
жалобы или средства защиты. В первой он  возражал  против  всего,  что  было
написано вопреки его заявлению, и указывал на несогласованность в показаниях
свидетелей; вторая была опросным листом из тринадцати  пунктов,  из  которых
два клонились к доказательству его правоверия, а другие к оправданию мотивов
отвода некоторых лиц, могущих быть призванными к даче показаний по его делу.
Этот документ содержал на полях  имена  свидетелей,  к  которым  можно  было
обратиться за справкой по каждому вопросу. Я  замечу,  что  доносчик  и  два
свидетеля были включены в число отводимых Хуаном Саласом.  Заключенный,  как
видно, воспользовался  выгодами,  которые  предоставлялись  ему  для  защиты
законами инквизиции. Инквизиторы, вместо того чтобы  следовать  предписаниям
этих  законов,  вычеркнули  имена  нескольких  лиц,  обозначенных  в  списке
обвиняемого как свидетели защиты, и не захотели их выслушать. Однако  факты,
изложенные в опросном листе, были доказаны четырнадцатью свидетелями,  и  25
мая фискал [626] дал свои заключения.
     XIX. Факт, доложенный Фернандо Рамиресом; противоречия,  представляемые
показаниями двух свидетелей; разница  между  показанием  каждого  из  них  и
показанием доносчика;  важное  преимущество  для  обвиняемого  в  оправдании
отвода - в нахождении против  него  только  двух  свидетелей  (которые  были
преданы суду - один в качестве богохульника а другой по делу об иудаизме)  и
даже в том, что предметом доноса явилось только предположение (которое могло
вырваться в пылу  диспута  и  было  отвергнуто  в  тот  же  день);  наконец,
возможность, что обвиняемый мог позабыть о многом в течение года, - все  эти
обстоятельства  были  более  чем   достаточны,   чтобы   заставить   каждого
рассудительного  человека  предположить,  что   они   побудят   инквизиторов
оправдать Хуана де Саласа или, по крайней мере (если  они  заподозрили,  что
обвиняемый  отрицал   вопреки   истине   то,   в   чем   его   опорочивали),
удовлетвориться применением к нему наказания в  виде  легкого  подозрения  в
ереси. Однако, вместо того чтобы  ограничиться  подобной  мерой,  инквизитор
Морис, без участия  его  коллеги  Альварадо,  14  июня  вынес  постановление
подвергнуть пытке Хуана де Саласа как виновного в запирательстве.  Этот  акт
содержит следующее распоряжение: "Мы  приказываем,  чтобы  означенная  пытка
была употреблена таким образом и в течение такого времени, какие  мы  сочтем
подходящими, возразив, как мы возражаем еще раз, чго в  случае  повреждения,
смерти  или  поломки  членов  факт  может  быть  приписан   только   промаху
вышеречен-ного лиценциата Саласа". Указ Мориса возымел свое действие. Я  дам
здесь текст исполнительного протокола, чтобы  познакомить  потомков  с  этим
инквизитором, который постановил решение об  участи  Медины,  котельника  из
Бенавенте [627]. Вот документ: "В Вальядолиде, 21  июня  1527  года,  сеньор
лиценциат  [628]  Морис,  инквизитор,  вызвал  в  суд  в  своем  присутствии
лиценциата Хуана Саласа, которому был прочтен  и  явлен  приговор  суда.  По
окончании чтения означенный лиценциат Салас заявит, что он ничего не говорил
из того, в чем его обвиняют. Означенный сеньор  лиценциат  Морис  немедленно
велел ввести его в камеру пыток. Там, по  снятии  всей  одежды  до  рубашки,
Салас был положен за плечи на пыточную кобылу [629], к которой  палач  Педро
Поррас  привязал  его  за  руки  и  за  ноги  пеньковыми  веревками,  сделав
одиннадцать  оборотов  на  каждом  члене.  Саласу,  пока  означенный   Педро
обвязывал его, несколько раз было  предложено  сказать  правду,  на  что  он
отвечал, что он никогда не высказывал того, в чем его обвиняют. Он  прочитал
символ  Кто  хочет  ("Quicumque  vult")  и  много  раз  благодарил  Бога   и
Богоматерь. Когда означенный Салас был связан, как сказано, на лицо ему была
наложена тонкая смоченная тряпка; из глиняного  сосуда  вместимостью  в  два
литра, с дырой на дне, в ноздри и рот  ему  влита  была  вода  в  количестве
пол-литра. Несмотря на это, означенный Салас  настойчиво  повторял,  что  он
ничего не говорил из того, в чем его обвиняют.  Тогда  Педро  Поррас  сделал
один поворот закрутня на правой ноге и влил вторую порцию воды, как он делал
раньше. Второй поворот закрутня был сделан на той же ноге,  и,  несмотря  на
это, Хуан де Салас произнес, что он никогда  не  говорил  ничего  подобного.
Принуждаемый несколько раз сказать правду, он заявил, что ничего не  говорил
из того, в чем  его  обвиняют.  Тогда  означенный  сеньор  лиценциат  Морис,
объявив, что пытка была начата, но не окончена, приказал  прекратить  пытку.
Обвиняемый был снят с кобылы. При означенной  экзекуции  я  присутствовал  с
начала до конца. Энрике Пас, секретарь суда".
     XX. Если эта экзекуция была только началом пытки,  то  как  она  должна
была закончиться? Смертью осужденного? Для того чтобы хорошо  понять  только
что прочтенное, полезно знать,  что  инструмент,  обозначенный  в  документе
кастильским словом эскалера (escalera), который также  известен  под  именем
бурро (burro) и который я перевел  по-французски  словом  швале  (chevalet),
есть деревянное сооружение, изобретенное для  пытки  обвиняемых.  Оно  имеет
форму водосточной трубы, годной для того, чтобы положить на нее человеческое
тело; у нее нет другого основания, кроме пересекающего ее бревна, на котором
тело, падающее назад, сжатое с боков,  сгибается  и  искривляется  действием
механизма этого сооружения и принимает такое положение, что  ноги  находятся
выше  головы.  Отсюда  проистекает  усиленное  и  мучительное   дыхание,   и
появляются нестерпимые боли в боках, руках и ногах, где давление веревок так
сильно, даже до применения закрутня, что их  обороты  проникают  в  мясо  до
костей, так что выступает кровь. Что произойдет, когда жилистая рука  станет
двигать и вращать роковую плаху? Если обратить  внимание  на  способ,  каким
люди, перевозящие товары на спине мула или на  тележках,  при  помощи  палки
затягивают веревки для удержания и безопасности  тюков  и  узлов,  то  легко
представить себе те мучения, какие эта часть  пытки  вызвала  у  несчастного
Хуана де Саласа. Введение  жидкости  не  менее  способно  убить  того,  кого
инквизиторы подвергают пытке, и это случалось не раз.  На  самом  деле,  рот
находится тогда в  положении  наименее  благоприятном,  какое  только  можно
вообразить, для дыхания, так что спустя  небольшое  количество  часов  можно
потерять жизнь. В рот вводят до глубины горла тонкую  смоченную  тряпку,  на
которую вода из глиняного сосуда падает так медленно, что требуется не менее
часа,  чтобы  влить  по  каплям  пол-литра,  хотя  вода  выходит  из  сосуда
беспрерывно. В этом положении осужденный не имеет  промежутка  для  дыхания,
так как смоченная тряпка препятствует  этому.  Каждое  мгновение  он  делает
усилие, чтобы проглотить воду, надеясь дать доступ струе воздуха; но вода  в
то же время входит через  ноздри.  Понятно,  сколько  эта  новая  комбинация
доставляет трудностей для самой  важной  жизненной  функции.  Поэтому  часто
бывает,  что  по  окончании  пытки  извлекают  из  глубины   горла   тряпку,
пропитанную кровью от разрыва сосудов в легких или в соседних органах.
     XXI. Райнальдо Гонсалес де Монтес  [630]  (который  в  1558  году  имел
счастье вырваться из тюрьмы  севильской  инквизиции)  составил  впоследствии
латинскую книгу об инквизиции под вымышленным именем Регинальдус Гонсальвиус
Монтанус  {Регинальдус  Гонсальвиус  Монтанус.  Несколько  открытых  приемов
святой испанской инквизиции. Этот труд теперь очень  редок.  Он  появился  в
формате осьмушки  в  Гейдельберге  в  1567  году.}.  Он  сообщает  нам,  что
обыкновенно делали восемь или десять поворотов веревки на ногах; их  сделали
одиннадцать  на  ногах  Саласа,  кроме  поворотов   закрутня.   Можно   себе
представить  человечность  вальядолидской  инквизиции,  читая  окончательный
приговор, произнесенный без дальнейшей формальности  лиценциатом  Морисом  и
его коллегой, доктором Алварадо, после обсуждения (если следует им верить  в
этом случае) с лицами, достойными уважения за свои знания и добродетель,  но
(о чем не было и вопроса) без отсрочки, которая должна была  предшествовать,
и без участия епархиального епископа. Они объявили, что  фискал  не  доказал
вполне обвинения и что заключенный успел разрушить часть улик; тем не менее,
ввиду подозрения, возникшего из процесса, они постановили, что Хуан де Салас
подвергнется каре публичного аутодафе, в рубашке, без  плаща,  с  обнаженной
головой, со свечой в руке, и публично отречется от  ереси;  кроме  того,  он
заплатит штраф в десять дукатов золотом за издержки  инквизиции  и  отправит
епитимью в указанной ему церкви. Из удостоверения,  выданного  впоследствии,
видно, что Хуан де Салас подвергся аутодафе 24 июня 1528 года и что Амбросио
Салас, его отец, присутствовал на его осуждении и  уплатил  штраф  за  сына.
Этот процесс не представляет никакой другой особенности. Я спрашиваю,  может
ли существовать более  неправильный  способ  судопроизводства,  более  яркая
несправедливость и более возмутительное злоупотребление тайной, чем то,  что
мы узнали о поведении инквизитора Мориса? Это  дело  и  много  ему  подобных
побудили верховный совет издать декрет, запрещавший подвергать пытке  какого
бы то ни было обвиняемого без разрешения самого совета.
     XXII. Тот же лиценциат Морис оправдал несколько лучше свое поведение  в
качестве инквизитора в другом деле, которое он судил 18 марта  1532  года  и
также без участия своего коллеги и епархиального епископа.  Предметом  этого
процесса было выкапывание из  могилы,  конфискация  имущества  и  опочорение
Констансии  Ортис,  которая  была  женою  Хуана  де  Виберо  (оба  -  жители
Вальядолида). Она умерла в 1524 году, а ее процесс начался только  24  марта
1526 года после доноса Марии  Ласарте,  двадцатичетырехлетней  девушки.  Она
показала, что была прислугой Констансии Ортис и думала, что эта дама  умерла
в заблуждениях иудаизма, потому что, будучи еврейского происхождения, она  и
после присоединения к Церкви  продолжала  воздерживаться  от  свиного  мяса.
Когда ей приносили мясо, она старательно удаляла  кровь  и  жир  и  отрезала
филейную часть из бараньей ноги; когда ставили тесто в ее  доме,  она  пекла
пирог на золе. Все  это  -  обычаи,  соблюдаемые  евреями.  24  апреля  Анна
Ласарте, сестра доносчицы, явилась добровольно дать свое показание,  тоже  в
качестве прислуги умершей. Третье показание шло от другой прислуги, по имени
Марины де Сан-Мигуэль. По-видимому, по подстрекательству первой прислуги две
остальные дали показания о тех же обстоятельствах. Обвинитель потребовал  25
октября J529 года, чтобы  родственники  обвиняемой  были  выслушаны  для  ее
защиты. Предстали: Альфонсо Перес де Виберо, ее сын, и Элеонора  де  Виберо,
ее дочь, жена Педро  Касальи,  главного  счетовода  королевских  финансов  в
Валья-долиде. (Я буду иметь случай говорить об этих  двух  лицах  в  истории
знаменитого вальядолидского аутодафе, как и о докторе Касалье и детях  доньи
Элеоноры.) 2 декабря фискал прочел свой обвинительный акт против  Констансии
Ортис;  кроме  фактов,  содержащихся  в  показаниях  трех   свидетелей,   он
подчеркнул как условие предания суду, что покойница обратилась добровольно в
льготный срок, установленный законом при установлении инквизиции; что  затем
она снова впала в прежние заблуждения, была вновь присоединена  к  Церкви  и
подверглась публичной епитимье; вследствие этого он требовал, чтобы все  эти
факты были упомянуты  на  процессе  в  подтверждение  улик,  которые  должны
приписать еретическим чувствам действия, ставящиеся в упрек Констансии. Дети
обвиняемой предприняли ее  защиту  и  доказали,  что  их  мать  неоднократно
исполняла обязанности, возложенные на католиков, до  ее  последней  болезни,
когда она опять удостоилась всех таинств. Дело пошло  на  обсуждение,  и  12
марта 1532 года произошло собрание инквизиторов с епархиальным  епископом  и
юрисконсультами, чтобы собрать голоса и приготовить окончательный  приговор,
согласующийся с мнениями членов собрания. Оно состояло из инквизитора Мориса
и двух юрисконсультов; они были согласны освободить  от  суда  память  доньи
Констансии Ортис. 18 марта Морис постановил приговор о ее  участи,  согласно
мнению юрисконсультов, но не посоветовавшись со своим коллегой и  ничего  не
сообщив  епархиальному  епископу.  Педро  Касалья  был  главным   счетоводом
королевских  финансов  и  пользовался  некоторым  уважением  при   дворе   -
обстоятельство, которое Морис не мог обойти равнодушно. Участь  его  жены  и
сыновей была менее счастлива, как я буду иметь случай рассказать подробно  в
истории событий 1559 года.
     XXIII. Толедская [631] инквизиция приказала арестовать  Мартина  де  ла
Куадру, жителя Мединасели [632], по делу о  богохульстве  и  жалобах  против
инквизиции. 30 августа 1525 года он был присужден к  публичному  аутодафе  в
одежде кающегося, с кляпом во рту, к уплате штрафа и к исполнению  некоторых
епитимий. Мартин был тогда серьезно  болен.  Как  будто  срочно  нужно  было
объявить ему приговор, инквизиторы велели тотчас исполнить эту формальность,
не беспокоясь  нисколько  о  последствиях,  которые  она  могла  иметь.  Они
притворно проявили даже  сострадание  к  нему,  посоветовав  секретарю  суда
скрыть от него обстоятельство наказания кляпом, чтобы не ухудшить  состояния
его здоровья, оставляя себе возможность  ознакомить  его  со  всеми  частями
приговора, когда  он  выздоровеет.  Эта  предосторожность  была  бесполезна:
Мартин умер в своей тюрьме 30 сентября. Не основательно ли  будет  приписать
смерть  осужденного   объявлению   ему   приговора,   сделанному   в   таких
малоподходящих  обстоятельствах?  Я  не  сомневаюсь,  что  оно  должно  было
ухудшить его состояние, особенно если он мог заметить, что от него  скрывают
часть приговора. Несчастного сочли более опасным, чем еретика, за то, что он
роптал против инквизиции. Какое преступление, подумаешь,  жалобы  на  святой
трибунал!


       Статья третья

ГРАМОТЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К СУДОПРОИЗВОДСТВУ

     I. Злоупотребление, которое инквизиторы не переставали делать из тайны,
заставило  огромное  количество  лиц  обращаться  с  жалобами   к   главному
инквизитору. Последний обыкновенно представлял их в верховный совет, который
во время  службы  Манрике  разослал  различные  циркуляры  в  провинциальные
трибуналы. Я полагаю, что следует познакомиться с главными из них.  В  одном
таком документе от 14 марта 1528 года  сказано:  если  обвиняемый  на  общем
допросе сначала заявит, что ему нечего сказать ни о себе,  ни  о  других,  а
затем, по вопросу о частном факте, ответит,  что  он  ему  известен,  то  (в
случае если инквизиторы сочтут уместным  составить  акт  второго  заявления,
чтобы воспользоваться им против третьего лица) инквизиторы обязаны поместить
в том же протоколе первый допрос,  сделанный  обвиняемому,  а  также  и  его
ответ, потому что они могут послужить  для  определения  степени  доверия  к
заявлениям обвиняемого.
     II. 16 марта 1530 года появилась новая инструкция совета. Она  гласила:
если свидетели доставляли факты в защиту обвиняемого,  то  о  них  следовало
упомянуть как и о тех, которые клонились ко вреду обвиняемого. Что думать  о
суде, которому надо напоминать  о  подобной  формальности?  Однако,  как  ни
оправдывалось появление подобной инструкции, она плохо  соблюдалась:  о  ней
никогда  не  говорилось  в  экстракте  оглашения  свидетельских   показаний,
сообщаемом обвиняемому  и  его  защитнику.  Следовательно,  невозможно  было
извлечь выгоду  из  того,  что  было  заявлено  в  пользу  обвиняемого,  для
оспаривания улик свидетелей обвинения.
     III. Другой циркуляр, от 13 мая  того  же  года,  гласил:  когда  лицо,
преданное суду, заявляет отвод против  какого-нибудь  свидетеля,  последнего
следует  допросить  по  существу  процесса,  а  именно:   имело   ли   место
инкриминируемое событие, так как у свидетеля, вероятно,  имелись  факты  для
показаний против обвиняемого. Какая жестокость!
     IV. 16 июня 1531 года совет написал трибуналам: если обвиняемый отводит
различных людей в предположении, что они показали против него, то свидетели,
вызванные им для доказательства фактов, побуждающих  его  в  отводу,  должны
быть расспрошены о каждом из отводимых, хотя бы многие ничего не показали, -
чтобы в момент  опубликования  показаний  обвиняемый  не  сделал  вывода  из
пропуска в показаниях (если он был), что одни дали показания,  а  другие  не
были вызваны или ничего не показали против него.
     V. Новая инструкция 13 мая 1532 года гласила: родственники  обвиняемого
не должны быть допущены  в  качестве  свидетелей  в  доказательство  отвода.
Возмутительная