ближения
пасхальных причастий, потому что  духовники  ставили  доносы  в  обязанность
кающимся, которые видели, слышали или узнали вещи, которые были или казались
противными католической вере или правам  инквизиции.  Эта  эпидемия  доносов
являлась следствием чтения  предписаний,  производившегося  в  течение  двух
воскресений Великого поста в церквах. Одно предписание обязывало доносить  в
шестидневный срок, под страхом смертного греха и  верховного  отлучения,  на
лиц, замеченных в проступках против веры или  инквизиции.  Другое  объявляло
анафему на тех, кто пропустит этот срок, не являясь в  трибунал  для  подачи
заявлений;  и  все  ослушники  обрекались  на  страшные  канонические  кары,
противные месту, где они слушались, и евангельскому духу.
     VII.  Находились  христиане,  которые,  послушав  некоторые  разговоры,
начинали мучиться совестью, что не разоблачили  их,  потому  что  невежество
заставляло их смотреть на эти  разговоры  как  на  подозрительные  в  смысле
ереси. Они сообщали о своей  тревоге  своим  духовникам,  которые  принимали
крайнее решение сообщать инквизиции признания кающихся. Если имевший сказать
что-либо умел писать, он  письменно  излагал  свое  заявление;  в  противном
случае это делал духовник от его имени. Эта мера была так строго предписана,
что простиралась до ближайших родственников  оговоренного.  Поэтому  отец  и
сын, муж и жена являлись доносчиками одни на других,  так  как  духовник  не
давал им разрешения в грехах ранее обещания  сообразоваться  в  шестидневный
срок с приказом инквизиции. Так сильно властвовали  над  душами  суеверие  и
фанатизм.


       Статья вторая

ДОЗНАНИЕ

     I. Когда трибунал инквизиторов решал, что действия или речи, являвшиеся
предметом доноса, заслуживают  дознания  для  установления  улики,  и  когда
показание, данное доносчиком  под  присягою,  принято  при  обстоятельствах,
упомянутых мною, начинали заниматься лицами, на которых указывалось  как  на
знающих объект доноса, их заставляли под присягою  давать  обещание  хранить
тайну относительно того, о чем их будут спрашивать.
     II. Но было бы грубою  ошибкою  думать,  что  все  происходило,  как  в
светских судах. Ни одного из этих свидетелей не осведомляли насчет предмета,
по которому он вызван давать показания. Его опрашивали в  общих  выражениях,
не видел ли и не слышал ли он чего-либо, что  было  или  казалось  противным
католической вере или правам инквизиции.
     III. Личный опыт доказал мне, что неоднократно свидетель, не знавший, с
какою целью его вызвали, вспоминал о фактах, посторонних для  этого  дела  и
касающихся других лиц, которых он указывал, и потом был  допрашиваем  насчет
их, как будто допрос не имел другого мотива.  К  первому  делу  возвращались
лишь после того, как не оставалось места для вопросов по поводу неожиданного
случая. Это случайное показание заменяло донос; о нем составляли протокол  в
секретариате трибунала и начинали новый процесс, которого не ожидали. В этой
манере допроса свидетелей заметна хитрость.
     IV. Последствия этого были очень важны в ходе процесса, если  свидетель
не умел ни читать, ни писать, потому что показания редактировались тогда  по
желанию и рукою комиссара или секретаря, который обыкновенно проделывал  это
таким образом, что  отягчал  донос,  по  крайней  мере  насколько  позволяло
произвольное толкование неточных или двусмысленных выражений,  употребленных
малограмотными  людьми.  Правда,  свидетелям   прочитывали   сделанные   ими
показания; через четыре  дня  это  чтение  повторялось  в  присутствии  двух
священников, не принадлежащих к инквизиции, хотя обязанных  клятвою  хранить
тайну.  Но  эта  мера  не  улучшала  положения  оговоренного,   потому   что
невежественные и грубые свидетели не упускали случая одобрить как надлежащее
и верное все написанное, -хотя  не  понимали  смысла,  будучи  уверены,  что
прочтенные им слова имеют тот же смысл, что и сказанное ими.
     V. Зло становилось еще больше, когда три  человека  замышляли  погубить
кого-либо одного. После того как один сделал  свой  донос,  двое  других,  о
которых он упоминал как о сосвидетелях, были допрашиваемы для  подтверждения
доноса - и тогда оговоренный беспомощно погибал. Соединение трех  свидетелей
устанавливало  полную  улику,  даже  против  невинного,  по  причине  тайны,
окутывавшей   судопроизводство,    действию    которой    никто    не    мог
воспрепятствовать,  если  только  ему  не  покровительствовало  чрезвычайное
обстоятельство.
     VI. Добросовестность, о которой  я  заявляю  и  которую  считаю  первым
долгом историка, обязывает меня признать, что это злоупотребление  случалось
не часто. Но даже без наличия клеветы дело иногда принимало очень  плачевный
оборот  и  носило  крайне  несправедливый  характер  вследствие   невежества
свидетелей или отсутствия у них рассудительности. Ведь понятно, что  тезисы,
представляющие вполне правоверный смысл, когда они находятся в тесной  связи
с предыдущим и с последующим, могут показаться еретическими, если они  взяты
разобщенно. Поэтому щепетильные невежды, услышав их  вне  связи  с  другими,
легко сочтут  их  за  еретические,  не  обращая  внимания  на  то,  что  при
соединении с другими они получают благоприятный католический смысл.
     VII. Можно было бы избежать большей части этих злоупотреблений, если бы
комиссары прониклись важностью своих обязанностей. Но эти случаи всегда были
очень редки; обычно комиссары, не  стоящие  на  достаточно  высоком  уровне,
исполняли обязанности судей в процессах, имевших крайне важные  последствия.
Следовало    избирать    в    качестве    комиссаров    святого    трибунала
священников-юрисконсультов или мирян, докторов и лиценциатов права,  которые
были бы в состоянии взвешивать затруднения, встречающиеся  при  рассмотрении
разрозненных тезисов, и задавать  свидетелям  согласно  с  законом  вопросы,
способные определить истинный смысл статей доноса. К  сожалению,  почти  все
комиссары были несведущи в праве. Эти должности были без  жалованья,  и  они
обыкновенно занимались духовными лицами, которые имели  целью  узнать  тайны
инквизиции или устраниться от юрисдикции своих епископов. Это обстоятельство
особенно благоприятствовало распущенности некоторых комиссаров и  нотариусов
святого трибунала и доставило автору романа Жиль Блаз де Сантильяна [408]  и
другим писателям того же рода материал для многих скандальных эпизодов, куда
они вставляли  в  качестве  персонажей  инквизиторов  и  комиссаров  святого
трибунала или выдававших себя за них, то есть людей, принимавших это  звание
для того, чтобы было легче осуществлять планы кражи или сластолюбия. Ни один
автор не дерзнул бы допустить подобные вымышленные  сцены  в  произведениях,
если бы он не нашел их оригиналов в истории, что  напоминает  нам  выражение
поэта, друга Августа: что смеешься? [409]
     VIII. Автор  Корнелии  Борорквиа  [410]  только  клеветал,  кик  я  это
доказываю в моей Летописи испанской инквизиции. Еще с большим правом  должно
сказать то же о французском авторе Гусманады по  поводу  его  обвинений  св.
Доминика.  Однако  ни  тот,  ни  другой  не  дошли  бы  до   такой   степени
преувеличения, если бы не было  доказано  архивными  документами  верховного
совета, что беспорядки и злоупотребления этого рода совершались неоднократно
в лоне самой инквизиции.


       Статья третья

ОЦЕНКА КВАЛИФИКАТОРАМИ

     I. Когда трибунал разбирает предварительное следствие и находит  в  нем
доводы, достаточные для продолжения дела,  то  посылает  циркуляр  в  другие
провинциальные трибуналы, чтобы оттуда были отправлены  к  нему  в  качестве
материала для процесса обвинения против оговоренного, если они  находятся  в
их реестрах. Эта операция известна под именем ревизии реестров. Извлекают из
реестров подозрительные тезисы, приписанные  свидетелями  обвиняемому;  если
каждый свидетель передавал их в  различных  выражениях,  как  это  случается
почти постоянно, они  посылаются  как  несколько  тезисов,  высказанных  при
разных   обстоятельствах.    Этот    документ    передается    инквизиторами
богословам-квалификаторам святого трибунала,  которые  должны  написать  под
строкой, заслуживают ли тезисы  богословской  оценки  как  еретические,  как
отзывающиеся ересью или как способные  к  ней  привести;  позволяют  ли  они
думать, что произнесший их одобряет ересь, или его можно только  подозревать
в этом преступлении, и будет ли в этом случае подозрение легким, тяжелым или
сильным.
     II.  Заявление  квалификаторов   определяет   способ,   каким   следует
производить дело против обвиняемого до момента, когда  процесс  будет  готов
для окончательного приговора  и  когда  сообщат  тем  же  квалификаторам  об
обнаруженных новых  сведениях,  способных  усилить  или  ослабить  суждение,
составленное  по  предварительному  следствию.   Квалификаторы   обязываются
присягою хранить тайну; следовательно, не произошло бы большого  затруднения
доверить им подлинные документы, чтение которых им лучше помогло  бы  узнать
состояние тезисов, смысл, который,  по  мнению  свидетелей,  был  придан  им
автором, а также форму показаний. Несомненно, что они зачастую признали  бы,
что тезисы, зарегистрированные  в  качестве  различных,  не  принадлежали  в
действительности  оговоренному,  но  являются  результатом  манеры   каждого
свидетеля выражаться по-своему. Это соображение чудесно  выставляет  на  вид
другую сторону убеждения, то есть суждение о внутренних и тайных помышлениях
обвиняемого. Но инквизиторы, привыкшие делать  тайну  из  своего  поведения,
воображают, что они сделают свою власть более внушительной, скрывая от  всех
основание процесса и имя подсудимого;  они  думают  оправдать  себя  в  этом
случае,  говоря,  что  квалификаторы  имеют  больше  свободы  для  вынесения
беспристрастного решения, когда они не знают ни имени, ни звания обвиняемого
и его свидетелей.
     III. Это зло, как  бы  велико  оно  ни  было,  является  еще  не  самым
страшным. Есть другое, гораздо более  способное  повергнуть  человечество  в
скорбь. Оно состоит  в  том,  что  квалификаторами  главным  образом  бывают
монахи,   схоластические   богословы,   почти   совершенно   незнакомые    с
догматическим богословием; люди, пропитанные ложными идеями, простирающие  в
большинстве случаев свое суеверие и фанатизм до того, что усматривают  ересь
или видимость ереси во всем, чего они не изучали. Это часто  приводит  их  к
тому, что они поражают богословскими отметками тезисы, находящиеся у  первых
Отцов Церкви.
     IV. В  результате  такого  гибельного  порядка  эти  люди,  недоступные
угрызениям совести, без  колебания  квалифицируют  как  еретика  или  сильно
заподозренного в ереси - просвещенного католика, который, обладая  эрудицией
в тысячу раз обширнее и цельнее,  чем  у  них,  может  выставить  положения,
правда, несогласные с учением новых веков, но утверждаемые отцами и древними
соборами. Эта  мрачная  политика  явилась  обильным  и  слишком  действенным
источником несправедливостей, в которых стала  повинна  инквизиция  в  массе
частных дел.


       Статья четвертая

ТЮРЬМЫ

     I.  Когда  квалификация   произведена,   прокурор   требует   перевести
оговоренного в секретную тюрьму святого трибунала. У трибунала  имеется  три
рода тюрем: публичные, переходные и секретные. В первые инквизиция заключает
лиц, которые, не  будучи  виновны  ни  в  каком  преступлении  против  веры,
обвиняются  в  каком-либо  проступке,  суд  над  которым   принадлежит,   по
привилегии, инквизиции; это обстоятельство часто давало повод  к  неприятным
происшествиям.  Второй  род  тюрьмы  предназначен   для   служащих   святого
трибунала,  которые  совершили  какое-либо  преступление  или   ошибку   при
исполнении своих обязанностей, без  примеси  ереси  или  подозрения  в  ней.
Содержащиеся в тюрьмах этих двух родов имеют право сообщаться с посторонними
людьми, кроме случаев, когда по праву, общему для  всех  судов,  инквизиторы
приказывают  изолировать  осужденного.   Секретные   тюрьмы   устроены   для
заключения еретиков и заподозренных в ереси;  здесь  можно  иметь  сообщение
только с судьями трибунала в предусмотренных  случаях  и  с  принятием  мер,
рекомендованных уставом.
     II. Трудно представить себе что-либо более ужасное, чем  эти  застенки.
Не то чтобы они были теперь таковы, как  их  описывали,  то  есть  глубокие,
сырые, грязные и нездоровые; по этим  чертам  легче  распознать  неточные  и
преувеличенные описания жертв инквизиции, чем изложение подлинной правды.  Я
не буду говорить, каковы они были некогда. Известно, что  теперь  эти  места
представляют хорошие сводчатые  камеры,  хорошо  освещенные,  с  отсутствием
сырости; в них позволяется и немного  заниматься.  Но  пребывание  в  тюрьме
становится действительно страшным потому, что вступление  в  нее  немедленно
влечет за собою позор в общественном  мнении.  Такому  бесчестию  узника  не
подвергает никакая другая тюрьма, светская или церковная.
     Поэтому сидящий в ней впадает в невыразимую скорбь, неизбежную спутницу
глубокого и постоянного  одиночества.  Здесь  подсудимый  никогда  не  знает
состояния своего  процесса;  нет  здесь  утешения  в  свидании  и  беседе  с
защитником. Зимою все погружается здесь ежедневно в пятнадцатичасовой  мрак,
потому что узнику не дозволяется  пользоваться  огнем  после  четырех  часов
вечера и  раньше  семи  часов  утра.  В  этот  довольно  длинный  промежуток
смертельная ипохондрия овладевает заключенным среди охватившего его  холода,
потому что помещение не отапливается.
     III. Некоторые авторы утверждали также, что узник стонал  под  тяжестью
цепей, ручных кандалов, железных ошейников и других подобных приспособлений.
В  этих  сообщениях  не  меньше  неточности,  чем  в  других.  Эти  средства
употреблялись в редких случаях и по особенным причинам. В 1790 году я видел,
как заковали в ручные и ножные кандалы одного француза из Марселя; [411]  но
к этой мере прибегли лишь для того, чтобы помешать ему  лишить  себя  жизни,
что он уже пытался сделать. Были приняты эти и другие  предосторожности,  но
они только отдалили на несколько дней минуту его смерти: в конце  концов  он
привел в исполнение свое намерение. Дальше  я  расскажу  подробнее  об  этом
трагическом случае.
     IV. Трибунал имеет  право  переводить  оговоренного  в  тюрьму,  однако
решает это совет,  обсудив  и  одобрив  принятое  определение.  Этот  обычай
получил начало при Филиппе II; он был неизвестен до  этого  царствования,  и
беспорядки при этом были очень велики. Нельзя отрицать, что  время  и  более
рассудительный  взгляд  на   вещи   прекратили   часть   злоупотреблений   и
жестокостей, жертвами коих стало такое множество людей.


       Статья пятая

ПЕРВЫЕ СУДЕБНЫЕ ЗАСЕДАНИЯ

     I. Через три дня после заключения подсудимого в  тюрьму  ему  дают  три
аудиенции увещаний, или убеждений, чтобы уговорить его сказать  правду,  всю
правду, не позволяя себе ни лгать, ни скрывать что-либо из того, что  сделал
или сказал противное вере, а также из того, что он может  поставить  в  вину
другим в том же противном вере смысле.  Ему  обещают  помилование,  если  он
точно будет сообразоваться с предписаниями; в противном случае с  ним  будут
обращаться по всей суровости закона.
     II. До сих пор узник не  знает  мотива  своего  ареста;  ему  отвечают:
никого не заключают в тюрьму святого трибунала без достаточных улик  в  том,
что он говорил против католической веры, и  в  его  интересах  сознаться  по
собственному побуждению, до составления обвинительного акта,  в  совершенных
преступлениях этого рода. Находятся узники, которые соглашаются  и  признают
себя виновными в том, что содержится  в  предварительном  следствии;  другие
говорят более этого, третьи - менее. Обыкновенно  подсудимые  заявляют,  что
совесть не упрекает их ни в  чем,  но  что  они  припомнят  и  признаются  в
совершенных прегрешениях, если им прочитают показания свидетелей.
     III. Преимущество, доставляемое этим признанием, состоит  в  сокращении
хода судопроизводства и в назначении обвиняемому менее сильных  наказаний  в
окончательном приговоре, когда должно иметь  место  примирение  с  Церковью.
Какие бы обещания ни давали узникам, они не должны надеяться избежать позора
санбенито и аутодафе или спасти свое имущество и честь, если  признали  себя
формальными еретиками. Опыт дал уразуметь, насколько эти  обещания  лживы  и
иллюзорны.
     IV. Другой  обычай  инквизиции  состоял  в  допросе  подсудимых  об  их
генеалогии [412] и родстве, чтобы просмотреть потом в реестрах трибунала, не
было ли в  их  семье  лица,  наказанного  за  преступление  ереси.  Все  это
укрепляло  подозрения:  предполагалось,  что  обвиняемый  в  душе   одобряет
вменяемое ему заблуждение, поскольку он мог унаследовать ошибочные учения от
своих предков. Его заставляли прочитывать Отче  наш,  Верую,  члены  Символа
веры  [413],  заповеди  Десятословия  [414]  и  некоторые   другие   формулы
христианского учения; если бы он их не знал, забыл, ошибся  при  чтении,  то
презумпция, что  он  заблуждается  в  деле  веры,  приобретает  новую  силу.
Инквизиция все приводит в движение и не пренебрегает ничем,  чтобы  показать
обвиняемых действительно виновными против католической религии.  И  все  это
проделывается под личиной сострадания и любви и во имя Иисуса Христа.


       Статья шестая

ОБВИНЕНИЯ

     I.  По  исполнении  формальности  трех  аудиенций   увещаний   прокурор
формулирует  свое  требование  обвинения  узника  на  основании   обвинений,
вытекающих из следствия. Хотя бы существовала полуулика, он  передает  факты
показаний, как будто они вполне доказаны. Еще более беззаконным является  то
обстоятельство, что прокурор (чтобы не  трудиться  над  методичным  разбором
результата осведомления и всего материала, относящегося к  делу)  не  сводит
статьи своего обвинительного акта к числу фактов, отмеченных показаниями,  и
освобождает себя от приложения к каждому пункту обвинения характеристики или
особой отметки, которая бы его отличала; подражая тому, что  практиковалось,
когда делали  экстракт  тезисов  для  подготовки  к  акту  квалификации,  он
умножает их согласно различиям, существующим в  этом  труде.  Таким  образом
встречаются процессы, где обвинение, которое должно было сводиться к  одному
пункту (например, в ведении такого-то разговора  против  догмата),  содержит
пять или шесть обвинений, которые, по-видимому,  указывают,  что  обвиняемый
высказал столько же еретических или  подозрительных  положений  в  различных
случаях. Единственным основанием  для  возбуждения  процесса  таким  образом
является передача свидетелями на разные лады одного разговора, давшего  пищу
всему делу.
     II. Этот способ ведения дела производит  самое  пагубное  действие.  Он
вызывает смятение в душе обвиняемого, когда ему прочитывают обвинения.  Если
у него  нет  ловкости,  спокойствия,  самообладания,  он  ошеломлен,  и  ему
кажется,  что  ему  вменяют  сразу  несколько  преступлений;  он   отвечает,
например, на третий пункт, рассказывая факты, которые  ему  приписывают  при
обстоятельствах и в выражениях совсем других, чем употребленные им во втором
случае;  это  различие  замечается  в  каждом  пункте,  и  обвиняемый  часто
находится в противоречии с самим  собою,  чем  доставляет  прокурору  оружие
против себя. Новые обвинения начинают отягчать прежние, так как его обвиняют
в том, что он уклоняется от правды в своих ответах.
     III. Если за приговором следует аутодафе, чтение экстракта из  процесса
импонирует публике и заставляет ее верить, что осужденный совершил множество
преступлений. В приговоре, мотивированном столькими  прегрешениями,  публика
видит акт милосердия, который карает  преступника  не  так  сурово,  как  он
заслуживает.