показаний.  Она  отвечала,  что  не  помнит  более  никаких  других  фактов.
Инквизиторы посоветовали ей порыться в памяти и признать то, что находится в
свидетельских показаниях и не входит  в  ее  собственные  показания.  Марина
потребовала допроса 5 июля. Она сказала, что видела оглашение  свидетельскик
показаний и полагает, что их  ей  сообщили  для  того,  чтобы  в  ее  память
закрались заблуждения, которых нет, а не для того, чтобы  она  их  рассеяла;
что это соображение препятствует ей перечитать их  из-за  боязни  того,  что
дьявол внушит ей какую-нибудь дурную мысль; что ее долг по отношению к  Богу
обязывает ее отказаться от этого оглашения, потому что она  показала  правду
пред Богом, под присягой; что ей нечего больше сказать и  ее  память  ничего
более не сохранила. Марина при этом передала бумагу, в которой  она  сделала
разъяснения к данным ею показаниям.  14  июля  она  представила  в  трибунал
ходатайство об освобождении или, по крайней мере, о примирении с Церковью  с
наложением епитимьи. В тот же день она сделала  новое  заявление  по  поводу
показаний, данных только  что  выслушанными  свидетелями.  Марина  старалась
также доказать свое хорошее поведение в монастыре, и свидетельства  игуменьи
и  пяти  сестер  монастыря  были  в  ее  пользу.  Появился  новый  свидетель
обвинения. Его показание было сообщено ей 28 июля; она ответила  ссылкой  на
прежние показания и заявлением,  что  она  не  может  ничего  прибавить,  не
оскорбляя истины.
     V. Главный  инквизитор  считал  себя  обязанным  быть  благосклонным  к
Марине, потому что  находился  в  дружеских  отношениях  со  многими  из  ее
родственников. Узнав, что вальядолидские инквизиторы хотят ее осудить, он 28
июля поручил дону Альфонсо Тельесу  Хирону,  владетелю  Монтальбана,  кузену
Марины и герцога Оссуны, отправиться к обвиняемой и понудить ее признать то,
что она отрицала и что было установлено свидетельскими показаниями,  обратив
ее внимание на то, что  если  она  не  послушает,  то  будет  приговорена  к
смертной казни. Хирон привел в исполнение  намерения  главного  инквизитора.
Марина ответила ему, что ей нечего  прибавить  к  показаниям,  не  оскорбляя
истины.  Удивительно,  что  уверения  обвиняемой   не   произвели   никакого
впечатления на ее судей. Между тем она не имела никакого  интереса  скрывать
истину; напротив, ей было выгодно сказать правду, потому что обстоятельства,
прибавленные  к  обвинению  последними  свидетелями,  увеличивали  не  число
заблуждений,  в  которых  ее  обвиняли,  а  только  число  бесед  и  фактов,
подтверждавших  ее  ересь,  которую  она   признала   с   тем   единственным
ограничением, что она оставалась в простом сомнении, никогда  не  соглашаясь
целиком с заблуждением. Впрочем, противное нельзя было доказать признанием в
том, чего, по ее уверению, она не могла припомнить. Это  столь  естественное
мнение не было мнением судей и юрисконсультов. Когда они собрались  29  июля
для вынесения окончательного приговора,  один  из  них  предложил  назначить
пытку, все другие подали голос за  измождение  плоти  Марины.  Решение  было
утверждено верховным советом. Этот приговор  не  был  тотчас  же  предъявлен
обвиняемой, потому что,  по  обычаю  трибунала,  эта  церемония  исполнялась
накануне самого аутодафе. Он был предъявлен Марине де Гевара 7 октября.  Так
как распоряжения 1541 года и другие,  установленные  впоследствии,  отменяют
смертный приговор и разрешают провозгласить примирение осужденного, если  он
обратится к  истинной  вере  до  выдачи  в  руки  светской  власти,  главный
инквизитор сделал последнее усилие, снова отправив дона Альфонсе Тельеса  де
Хирона к его родственнице, чтобы уговорить открыть все для избежания смерти.
Это поведение Вальдеса не понравилось вальядолидским  инквизиторам,  которые
заговорили об этом как об исключительном и скандальном покровительстве,  так
как это средство  не  было  применено  к  другим  монахиням,  осужденным  на
смертную казнь, хотя они были менее виновны. Вальдес обратился  в  верховный
совет, который внял настояниям  председателя  и  приказал,  чтобы  посещение
произошло   в   присутствии   одного   или   нескольких    инквизиторов    и
адвоката-защитника, красноречие которого могло оказать большую  помощь.  Эта
последняя попытка имела тот  же  успех,  что  и  первая.  Марина  продолжала
упорствовать в своем заявлении. Какой обвиняемый не дрожал бы  перед  судом,
который так упорно держится принципа, что все свидетели говорят правду,  что
они хорошо поняли все, что видели и слышали, что время не могло обмануть  их
память и сбить с толку  их  суждение?  Я  закончу  историю  этого  процесса,
включив  сюда  копию  окончательного  приговора  против  Марины  де  Гевара,
произнесенного после редактирования в трибунале вслед  за  подачей  голосов.
Этот документ познакомит читателя со стилем инквизиции.
     VI.   "Нами,   инквизиторами   против   еретической   испорченности   и
отступничества  в  королевствах  Кастилия,  Леон,  Галисия  и  в   княжестве
Астурийском, установленными в благороднейшем городе Вальядолиде,  по  власти
апостольской и проч. Принимая во  внимание  уголовный  процесс,  в  судебном
присутствии перед нами,  с  одной  стороны,  лиценциата  Херонимо  Рамиреса,
фискала святого трибунала, и, с другой  стороны,  доньи  Марины  де  Гевара,
постриженной монахини Рождественского монастыря ордена св. Бернара,  в  этом
городе, один из нас, инквизиторов, отправился в названный монастырь  15  мая
1558 минувшего года, и  вышеупомянутая  Марина  де  Гевара  представила  ему
показания, в которых она призналась и в том, что неоднократно  беседовала  с
человеком, втянутым в заблуждения Лютера, и что  она  постоянно  слышала  от
него слова: "Оправданные верой, мы пребываем в мире с  Богом  через  Господа
нашего Иисуса Христа"; что эти слова казались  ей  хорошими  и  что  она  им
верила, хотя не понимала, каков их смысл", и т. д.
     VII. Здесь приговор передает то, что я сказал  о  результате  процесса,
возбужденного против Марины, по отношению к приписанным ей заблуждениям и  к
сделанным ею показаниям; это  изложение  занимает  несколько  листов;  после
этого читаем следующее:
     VIII. "Принимая во внимание просьбу двух сторон, мы  приказали  сделать
оглашение  свидетельских  показаний  против  означенной  Марины  де   Гевара
касательно заблуждений и ересей, в которых она обвиняется;  свидетелей  было
двенадцать.
     Будучи допрошена о сущности и отдельных пунктах  этого  оглашения,  она
сослалась  на  сказанное  ею  в  показаниях,   отрицая   остальные   пункты,
выставленные против нее;  поговоривши  обо  всем  со  своим  адвокатом,  она
высказалась против этого оглашения, уверяя  в  своей  невинности.  Тогда  мы
приказали сделать оглашение  двух  других  свидетелей,  также  представивших
обвинения Марины де Гевара, на что она ответила, как и  на  прочее,  отрицая
сказанное ими и приводя многое в свою защиту. Допросив свидетелей защиты, мы
приступили к оглашению  последнего  свидетеля,  на  показания  которого  она
отвечала по-прежнему; по совету своего адвоката она заявила, что  ей  нечего
более  сказать.  То  же   заявил   фискал.   Закончив   судопроизводство   и
посоветовавшись друг с  другом  и  с  несколькими  значительными  и  учеными
лицами, призывая имя Иисуса Христа, мы находим (согласно актам и  документам
этого  процесса),  что  означенный  прокурор-фискал  целиком  и   совершенно
доказал, отчасти по  показаниям  свидетелей,  отчасти  по  заявлениям  доньи
Марины, что она отреклась от учения, которое содержит и которому  наставляет
наша Святая Мать (т. е. Церковь); что она  приняла  и  уверовала  во  многие
заблуждения и ереси ересиарха  Мартина  Лютера  и  его  последователей;  что
уклончивые приемы, которые она применяла в своей защите (говоря, что она  не
верила в заблуждения, в которых ее обвиняют, и питала на их счет сомнения  и
колебания) ненадежны и что ни эти соображения,  ни  какие  другие  из  числа
приведенных ею не оправдывают ее ни  в  одном  пункте.  Вследствие  чего  мы
должны объявить и объявляем, что означенная Марина де  Гевара  была  и  есть
еретичка-лютеранка и что она бывала во многих собраниях и сходках  вместе  с
другими лицами, где ее наставляли в этих заблуждениях; что ее исповедь лжива
и притворна и что, следовательно,  она  навлекла  на  себя  кару  верховного
отлучения и другие цензуры, под которые подпадают и которым подвергаются все
удаляющиеся от учения нашей святой католической веры,  которой  она  обязана
строго держаться в  качестве  христианки  старинной  расы,  происходящей  от
благороднейшей крови, и постриженной монахини; и мы ее передаем правосудию и
светской  власти  превосходного  рыцаря  Луиса   Осорио,   коррехидора   Его
Величества в этом городе, и его заместителя в  этой  должности,  которым  мы
советуем обращаться с нею с добротою и милосердием  и  приказываем,  в  силу
настоящего окончательного приговора,  все  исполнить  так,  как  только  что
сказано. Лиценциат Франсиско Бака. Доктор Риего. Лиценциат  Гилъем.  Епископ
Паленсии, граф де Перниа".
     Кто  не  почувствует  негодования,  видя,  что   этот   акт   трибунала
оканчивается  рекомендацией  светскому   королевскому   судье   со   стороны
инквизиторов обращаться с обвиняемой с добротой и милосердием, между тем как
они отлично знают, что произойдет? Действительно, за две недели до  аутодафе
светскому  королевскому  судье  сообщают,  сколько  ему   выдадут   узников,
осужденных  на  смертную  казнь,  -  необходимая   предосторожность,   чтобы
приготовить вперед место казни, дрова и количество столбов, необходимых  для
экзекуции, а также окончательные приговоры, с пробелами для вписывания  имен
и профессий, о чем  ему  дадут  знать  накануне  аутодафе.  Если  обвиняемый
объявлен нераскаянным еретиком или рецидивистом, приговор королевского судьи
ограничивается осуждением на сожжение, сообразно с законами королевства, или
только на задушение, если обвиняемый раскаялся. Инквизиторы так уверены, что
дело тем и окончится,  что,  если  бы  после  передачи  обвиняемого  в  руки
коррехидора последний позволил себе присудить его к пожизненному  заключению
в какой-нибудь крепости Африки, Азии или Америки, а не к смертной казни, они
обратились бы со своими жалобами к государю и, может быть, даже пустили бы в
ход цензуры против коррехидора и привлекли бы его к  суду  как  виновного  в
противодействии мерам святого трибунала, в нарушение присяги  оказывать  ему
помощь и содействие и как покровительствующего еретикам. Итак, что же значит
это  лицемерное  притворство  в  заинтересованности  в  судьбе   несчастного
осужденного? Как понимать  указание  светскому  судье  обращаться  с  ним  с
добротой и милосердием? Достаточно хорошо известно, что все церковные  судьи
требуют одного и того  же,  когда  они  выдают  светской  власти  тех,  кого
придется осудить на смертную казнь, потому что им важно уверить, что они  не
принимают никакого участия в смерти обвиняемого,  их  ближнего,  и  что  они
таким образом не подпадают под кару за  неподобающий  поступок,  назначаемую
для священников, содействующих чьей-либо смерти. Но нельзя обмануть  Господа
этими  формулами,  противоречащими  тайным  сердечным   расположениям.   Св.
Августин молился в подобных  обстоятельствах;  отсюда  произошел  обычай,  о
котором я говорю. Но  этот  великий  святой  делал  это  чистосердечно  и  с
душевной искренностью, потому  что  он  думал,  что  преступление  ереси  не
заслуживает смертной казни и  что  достаточно  присудить  имевших  несчастие
совершить это преступление к простым денежным штрафам.


       Глава XXI

ИСТОРИЯ ДВУХ АУТОДАФЕ, СПРАВЛЕННЫХ ПРОТИВ ЛЮТЕРАН В СЕВИЛЬЕ


       Статья первая

АУТОДАФЕ 1559 ГОДА

     I. В то время как  в  Вальядолиде  делались  приготовления  ко  второму
аутодафе, 24 сентября 1559 года на севильской площади Св. Франциска справили
аутодафе, не менее громкое из-за сана некоторых  осужденных  и  сущности  их
дел. На нем присутствовали четыре епископа: коадъютор Севильи, епископы Луго
и  Канарских  островов,  случайно  оказавшиеся  в  этом  городе,  и  епископ
Тарасоны,  которого  король  уполномочил  пребывать  в  Севилье  в  качестве
заместителя  главного  инквизитора,  так  как  удаленность  глав  инквизиции
показалась  препятствием  для  выполнения  мер,  принятых  для   искоренения
лютеранства, делавшего здесь не меньшие успехи, чем в  Вальядолиде.  Епископ
Тарасоны дом  Хуан  Гонсалес  де  Мунебрега  вполне  был  знаком  с  формами
инквизиционного  судопроизводства,  потому  что   он   исправлял   должность
инквизитора  в  течение  нескольких  лет  в  Сардинии,  Сицилии,  Куэнсе   и
Вальядолиде.
     II. Инквизиторами Севильского округа были дом Мигуэль дель Карпио,  дом
Андрее Гаско  и  дом  Франсиско  Гальдо;  дом  Хуан  де  Овандо  представлял
архиепископа. Я делаю эти заметки для доказательства того, что  ни  один  из
этих судей не носил  фамилии  Баргас,  вопреки  утверждению  автора  романа,
озаглавленного Корнелия Бороркиа; я  вернусь  к  этому  произведению,  чтобы
доказать, что оно вполне заслуживает презрения.
     III. Аутодафе, о котором я буду говорить, было настолько  торжественно,
насколько оно могло быть в отсутствие принцев королевской  крови.  Оно  было
справлено  в  присутствии  членов  королевской  судебной  палаты,   капитула
кафедрального   собора,   нескольких   грандов   Испании,   большого   числа
титулованного и рядового дворянства, герцогини  Бехар  и  нескольких  дам  и
огромного количества служилого дворянства и народа. Двадцать один обвиняемый
был сожжен со статуей одного заочно осужденного, а приговорены  к  епитимьям
восемьдесят человек, большая часть которых была лютеране.  Я  упомяну  самых
значительных из них.
     IV. Появившаяся на аутодафе статуя представляла лиценциата Франсиско де
Сафра,  ружного  священника  приходской  церкви  Св.  Викентия  в   Севилье,
осужденного как еретик-лютеранин, уклонившийся  от  явки  в  суд.  Райнальдо
Гонсалес де Монтес дает немало подробностей биографии  этого  несчастного  и
множества других осужденных инквизицией, от  которой  он  сам  имел  счастье
ускользнуть. Я сравнил их с тем, что передано в записях  святого  трибунала.
Они показались мне точными в отношении сущности фактов и событий, хотя автор
везде показывает себя горячим ревнителем лютеранства,  которое  он  называет
истинным евангельским учением. Это заставляет меня думать, что на него можно
ссылаться как на человека точного и  достоверного  относительно  фактов,  не
найденных мною в архиве верховного совета, но только в  тех  случаях,  когда
дух партийности не затмевает у него уважения  к  истории.  Он  говорит,  что
Франсиско Сафра был очень начитан в Священном Писании и умел в течение очень
продолжительного времени скрывать свои лютеранские верования  и  даже  часто
был приглашаем  инквизиторами  для  оценки  тезисов,  на  которые  поступили
доносы, что дало ему возможность принести пользу многим лицам,  которые  без
этого счастливого обстоятельства не миновали  бы  осуждения.  Он  приютил  в
своем доме одну ханжу (beata), которая (будучи замечена среди  ей  подобных,
придерживавшихся нового учения) впала в такое безумие, что он был  принужден
запереть ее в отдельную комнату и укрощать ее неистовство и выходки  ударами
кнута и другими подобными средствами. Эта женщина, вырвавшись в  1555  году,
явилась к инквизитору и потребовала выслушать ее. Она донесла более  чем  на
триста человек. Инквизиторы составили их список. Франсиско Сафра был  вызван
и доказал, что нельзя верить доносу женщины, совершенно помешанной, хотя  он
сам  был  включен  в  список  как  один  из  главных  еретиков  {Региналъдус
Гонсальвиус  Монтанус.   Несколько   открытых   приемов   святой   испанской
инквизиции; под  рубрикой:  Оглашение  свидетельских  показаний  (publicatio
testium). С. 50.}. Так как святой трибунал не пренебрегает  ничем  из  того,
что может  направить  его  розыски,  то  по  этому  списку  принялись  очень
старательно наблюдать за поведением и убеждениями лиц, на  которых  поступил
донос, и арестовали более  восьмисот  человек,  которых  заключили  в  замке
Триана, где трибунал устроил свои заседания и тюрьму, а также  в  севильских
монастырях и частных домах, приспособленных для этой цели {См.: там  же  под
рубрикой: Хулиан Эрнандес.}. Когда я буду говорить об аутодафе 1560 года, вы
встретите эту помешанную женщину среди жертв вместе с  ее  сестрой  и  тремя
дочерьми. В числе этих  узников  был  и  Франсиско  Сафра,  но  ему  удалось
ускользнуть. Будучи осужден заочно, он был сожжен формально (в изображении).
     V. Первой из лиц, осужденных на сожжение, я отмечу  донью  Изабеллу  де
Баена, очень богатую севильскую  даму.  Ее  дом  снесли,  как  и  дом  доньи
Элеоноры де Виберо в Вальядолиде, и по тому же поводу: он служил храмом  для
лютеран.
     VI. Среди других севильских жертв следует отметить дона Хуана Понсе  де
Леона, младшего сына дона Родриго, графа Байлена, двоюродного брата  герцога
Аркоса, родственника  герцогини  Бехар,  многих  грандов  Испании  и  других
титулованных лиц, которые присутствовали на его аутодафе.  Его  осудили  как
нераскаянного еретика. Он остался таким до последнего  момента.  Сначала  он
отрицал улики; затем признал некоторые  из  них,  будучи  подвергнут  пытке.
Инквизиторы послали знакомого ему священника, чтобы  убедить  его,  что  для
него будет выгоднее открыть всю правду о себе и  о  других.  Понсе  попал  в
ловушку, дал  требуемые  от  него  признания;  заметив  обман  23  сентября,
накануне аутодафе, он во всеуслышание запротестовал и  объявил,  что  сейчас
услышат его исповедание веры. Действительно, он исповедал ее  как  настоящий
лютеранин и презрительно смотрел на присутствующего священника. Гонсалес  де
Монтес утверждает,  что  он  остался  упорным  в  своих  верованиях;  но  он
ошибается, потому  что  Понсе  исповедался,  когда,  привязанный  к  столбу,
увидал, как поджигают костер. Он был сожжен после задушения,  как  и  другие
покаявшиеся осужденные.  Эпитет  нераскаянного,  данный  ему  в  надписи  на
санбенито и в протоколе  аутодафе  и  переданный  Монтесом,  заимствован  из
приговора, осуждающего его на  смертную  казнь.  Известно,  что  в  подобном
случае отметка бесчестия на сыновьях и внуках по  мужской  линии  делала  их
неправоспособными к получению почестей и санов.  Этот  закон  породил  много
процессов. Другой  сын  дона  Родриго,  графа  Байлена,  внук  дона  Мануэля
(старшего  брата  несчастного  Хуана),  умер   бездетным;   его   наследство
принадлежало дону Педро Понсе де Леону, сыну осужденного. Так  как  приговор
сделал его неправоспособным к владению этими почестями,  они  были  переданы
его племяннику дону Луису Понсе де Леону. Дон  Педро  подал  иск  в  суд,  и
верховный совет Кастилии объявил, что владение майоратами  принадлежит  ему,
но без права принять титул графа, на который дон  Педро  Понсе  де  Леон  не
имеет больше права претендовать. Это же  дело  велось  затем  в  королевском
апелляционном суде в Гранаде и было решено  в  пользу  дона  Педро,  который
спустя некоторое время получил от Филиппа III  восстановительные  грамоты  и
принял титул четвертого графа Байлен {См.: Хроника рода Понсе де Леон. Похв.
18. Подпись 1.}.
     VII. Дом Хуан Гонсалес, севильский  священник,  знаменитый  проповедник
Андалусии, впал в двенадцатилетнем  возрасте  в  магометанство,  потому  что
происходил от родителей-мавров. Кордовская инквизиция вернула его к  Церкви,
наложив на него легкую епитимью. Некоторое время спустя заключенный в тюрьму
как лютеранин, он упорно ничего не показывал, даже среди пытки,  которую  он
вынес с несокрушимой твердостью, повторяя  постоянно,  что  он  не  принимал
ошибочных верований, что его  верования  истинны  и  основаны  на  подлинном