в  сожжению;  двое  как  заочно
осужденные были сожжены в изображении, и сорок шесть человек  приговорены  к
епитимьям.
     V. 8 июня 1567 года  происходила  другая  подобная  церемония.  На  ней
сожгли шесть человек живьем, сорок восемь подверглись епитимьям.
     VI. 7 июня 1568 года в Мурсии было сожжено еще  двадцать  пять  человек
как еретики и тридцать пять подозреваемых были  присуждены  к  епитимьям.  В
числе  последних  находился  Хинес  де  Лорка,   новохристианин   еврейского
происхождения.  Мадридские  инквизиторы   приказали   его   арестовать   как
подозреваемого в иудаизме вследствие  сообщения  шести  свидетелей,  которые
среди пытки назвали его своим соучастником. Во время его заключения в тюрьме
заслушали семь новых свидетелей. Можно предположить, что эти показания  были
получены от других узников или вследствие жестокости пытки, или  по  причине
страха,  пагубные  последствия  которого  мы  видели  в  истории   Мельхиора
Эрнандеса. Хинес сначала отрицал улики  оглашения  свидетельских  показаний.
Однако после, видя их многочисленность и не сомневаясь, что он будет осужден
на сожжение, если откажется говорить, он  признал  истинным  все  показанное
против него и, обнаруживая сильное раскаяние в своих прегрешениях,  смиренно
просил допустить  его  к  примирению.  К  саморазоблачениям  он  присоединил
заявление о том, что знал о некоторых других лицах. Он уверял, что не помнит
более  никаких  обстоятельств,  и  обещал,  если  вспомнит,  сообщить  новые
обстоятельства. Участь обвиняемого была поставлена на голосование. Судьи  не
нашли согласия, и верховный совет, к которому обратился трибунал,  определил
15 мая 1568 года подвергнуть Хинеса пытке по чужому делу,  чтобы  он  открыл
своих сообщников, относительно которых он употреблял умолчание.  При  начале
пытки Хинес объявил половину  того,  что  добивались  от  него.  Инквизиторы
вынесли  окончательный  приговор  и  присудили  обвиняемого  к  пожизненному
ношению  санбенито,  к  заключению  навеки  в  тюрьму,   конфискации   всего
имущества, за исключением других наказаний, по праву связанных с исполнением
торжественного аутодафе. В промежутке до этой церемонии Хинес,  принимая  во
внимание недостаточность способов защиты, употребленных им до пытки, признал
такую же недостаточность и в показании,  данном  под  пыткой  для  избежания
сожжения, и решил сделать новое заявление, которое доказало бы, что никто из
узников не сравняется с ним ни в раскаянии, ни в чистосердечии. Он  попросил
вызова  в  суд  и  назвал  несколько   домов,   где   собиралось   множество
поименованных им лиц, которые беседовали в  частности  о  законе  Моисеевом.
Если бы он знал, что его участь уже решена, то, без  сомнения,  не  стал  бы
делать этого разоблачения. Вот-вот готовы были возобновиться сцены  процесса
Мельхиора, но инквизиторы одни были способны истинно или притворно  доверять
заявлениям подобных свидетелей. Поведение  верховного  совета,  конечно,  не
делает чести его умеренности, когда он  определяет  пытку  для  обвиняемого,
объявившего свои преступления и  часть  преступлений  сообщников.  Верховный
совет должен был ограничиться заверением  обвиняемого,  что  тот  не  помнит
никакого  другого  обстоятельства,   и   обещанием   объявить   позднее   те
обстоятельства, которые он в состоянии будет вспомнить.
     VII. В 1575 году верховный совет  проявил  больше  уверенности  в  деле
Диего Наварро, дворянина из Мурсии, которого арестовали как  подсудимого  за
преступление  двоеженства.  Осведомление  гласило,  что,  будучи  женат   на
Изабелле Мар-тинес, он при ее жизни женился на Хуанне Гонсалес. Внимательное
расследование помогло открыть,  что  дворянин,  будучи  связан  с  Изабеллой
страстью, в 1557 году имел сильное пререкание с нею и решил предупредить его
неприятные последствия шагом, который стал для него источником  страданий  и
печалей. Он сказал ей, что придумал средство все  привести  в  порядок;  это
значило - жениться на ней. Он прибавил, что расположен  к  этому  и  от  нее
зависит стать его законной женой. Изабелла (которая не была щепетильна,  как
мы впоследствии увидим) быстро успокоилась при этом предложении  и  отвечала
ему, что она удовлетворена и считает себя его женой,  потому  что  принимала
его  как  мужа.  Браки,  которые  заключали  в  то  время  без   присутствия
священника, считались действительными, и эта декларация была  сделана  перед
несколькими свидетелями. Однако дворянин не поселил  Изабеллу  у  себя.  Они
продолжали жить в двух отдельных домах, и публика не знала, что они женаты.
     Сам он не думал, что взял на  себя  подобное  обязательство,  ибо,  как
заметят это в процессе, сказанное им Изабелле не прилагалось к настоящему, а
относилось к  будущему.  Узнав  затем,  что  она  вела  и  продолжает  вести
преступный образ жизни, он счел себя свободным от обещания. Чтобы  показать,
что он совершенно свободен и не связан узами брака, он  открыто  женился  на
Хуанне Гонсалес в присутствии свидетелей и  своего  приходского  священника,
который дал супругам брачное  благословение.  Несчастье  преследовало  этого
испанца: Хуанна заболела в тот же день и очень быстро умерла, до  совершения
брака. Он виделся с Изабеллой во  время  болезни  своей  законной  жены.  По
смерти Хуанны он впал в сумасшествие и оставался в этом состоянии  несколько
лет. Когда его здоровье было восстановлено, Изабелла просила его принять  ее
в свой дом и считать  своей  законной  женой.  Испанец  отказался.  Изабелла
подала жалобу епархиальному епископу семнадцать лет спустя после  сделанного
ей обещания.  Церковный  судья  потребовал  от  Наварро  исполнения  брачных
обязательств.  Это  решение  не  понравилось  дворянину:  он  апеллировал  в
митрополичий суд в Толедо. Дело затянулось в этом трибунале, когда  на  него
донесли инквизиции как на двоеженца. Эта опасность угрожала ему, если бы  он
не согласился на требование Изабеллы. Инквизиторы (как будто  вопрос,  женат
ли он или только обещал брак, не находился в ведении  церковного  трибунала)
велели  арестовать  Наварро,  который  был  заключен  в   секретную   тюрьму
инквизиции. Подсудимый был приведен на первое заседание.  У  него  спросили,
знает ли он, почему арестован. Он отвечал, что хорошо знает, потому  что  по
его  адресу  были  произнесены  угрозы,  и  рассказал  все  происшедшее.  Он
прибавил, что у него нет  никаких  обязательств  по  отношению  к  Изабелле,
которая ведет себя как проститутка, о чем он не знал, когда давал  обещание.
Подсудимый избрал адвоката, который заметил по первым беседам с ним, что тот
впал в прежнее безумие. Вследствие этого, пользуясь  правами,  связанными  с
его служением, он потребовал, чтобы подсудимый был отправлен  к  себе  домой
для соответствующего лечения и чтобы в ожидании его  излечения  процесс  был
приостановлен. После многих споров инквизиторы  согласились  на  предложение
адвоката, но опасаясь исчезновения подсудимого, потребовали исключить побег.
Некоторое время спустя прокурор-фискал  сделал  представление,  что  безумие
подсудимого мнимое и у него только дурное настроение мыслей, от которого его
могут  вылечить  собственные  размышления.  Вследствие  этого  акта  фискала
обвиняемого снова водворили в тюрьму. Адвокат выставил свои  возражения,  не
только касающиеся этого частного случая, но и по принципиальному вопросу. По
частному инциденту он  возражал  тому,  что  инквизиция  должна  вступать  в
процесс, хотя  не  решено,  что  обвиняемый  был  женат  на  Изабелле,  а  в
принципиальном  отношении,  даже  если  брак  объявлен  существующим,   есть
возможность для решения в пользу обвиняемого вопроса относительно  обвинения
в двоеженстве, так как тот не виновен в этом преступлении. Мнения  в  святом
трибунале разделились.  Один  юрисконсульт  выразил  мнение,  чтобы  Наварро
появился на первом публичном аутодафе  с  санбенито  и  в  картонной  митре,
произнес легкое отречение и был присужден к уплате  штрафа  в  сто  дукатов.
Епархиальный епископ предлагал отсрочить приговор; но если бы трибунал решил
вынести приговор, не откладывая, обвиняемого, по его  мнению,  не  следовало
обязывать появляться на публичном аутодафе ввиду его достоинства дворянина и
члена  муниципалитета  Мурсии;  можно  удовольствоваться   назначением   ему
наказания на тайном аутодафе, в зале заседаний суда: а именно, подвергли  бы
его отречению как находящегося в легком  подозрении  и  заставили  заплатить
штраф в сто дукатов. Инквизитор Серрано  голосовал  за  публичное  аутодафе,
легкое отречение, штраф в сто песо и годичный срок изгнания. Инквизитор Посо
требовал аутодафе, отречения, штрафа в сто дукатов и наказания в сто  ударов
кнута на улицах Мурсии. Как видно, привилегии испанского дворянства не очень
импонировали инквизитору Посо. Декан трибунала  Кантера  подал  мнение,  что
перед окончательным голосованием по  принципиальному  вопросу  надо  решить,
действительно ли обвиняемый стал помешанным или  безумие  притворно,  потому
что от этого зависит его мнение  по  принципиальному  вопросу.  Процесс  был
направлен  в  верховный  совет,  который  приказал  отсрочить  окончательный
приговор, касающийся брака обвиняемого с Изабеллой; если  приговор  признает
законность брака,  следует  высказаться  насчет  истинного  или  притворного
сумасшествия  обвиняемого.  Если  сумасшествие  будет  признано  притворным,
следует постановить приговор о двоеженстве, но приостановить  исполнение  до
совещания с верховным советом; в ожидании этого обвиняемого  надо  отправить
домой и держать его там под поручительством. Кажется, что дело не  двинулось
далее; вероятно, благоразумие совета остановило его на той точке, где мы его
видим. Дай Бог,  чтобы  он  постоянно  следовал  тем  же  принципам!  Мнение
инквизитора  Посо  дышит  жестокостью;  мнение   Серрано   не   обнаруживает
умеренного судьи; мнение  епархиального  епископа  самое  справедливое.  Что
касается поведения верховного совета, то надо сознаться, что оно было  очень
мудрым. Наблюдение над пятью различными мнениями  доказывает  с  несомненной
очевидностью, что произвол есть существенный порок трибунала.
     VIII. В следующем 1576 году монах-диакон произнес легкое отречение;  на
два года он был запрещен  в  священнослужении  и  присужден  к  безвыходному
пребыванию в монастыре на этот срок и занятию последнего места в хоре  и  на
всех собраниях его братства. Его преступление, может быть, не было бы никому
известно до самой его смерти, если бы он сам не открыл его инквизиции,  хотя
легко мог уволить себя, так  как  не  было  вопроса  о  ереси.  Этот  монах,
предприняв путешествие, однажды вечером остановился на ночлег у деревенского
священника, духовного брата его ордена. Деревенский настоятель спросил  его,
не священник ли он. Монах имел слабость ответить утвердительно, нисколько не
думая о своих словах и не ожидая  никакого  действия  своего  ответа,  кроме
увеличения внимания к нему в доме сельского  пастыря.  Последний  немедленно
выразил  ему  желание  исповедаться  у  него.   Монах,   ошеломленный   этим
заявлением, не осмеливаясь сказать своему хозяину, что он солгал и вовсе  не
священник, исповедал его и  дал  ему  отпущение.  Мучимый  в  своей  совести
воспоминанием о грехе, он некоторое  время  спустя  принял  решение  донести
самому на себя мурсийской инквизиции. Я не защищаю монаха; но это настроение
не мешает мне заметить в резолюции инквизиторов  выдающуюся  жестокость,  до
очевидности противоположную правилам закона  и  благоразумия.  Кто  обвиняет
себя добровольно  и  под  секретом,  может  быть  подвергнут  только  тайной
епитимье, так, чтобы грех его остался неизвестным.  Всякая  другая  практика
может только воспрепятствовать виновным делать добровольные  признания.  Еще
не еретик тот, кто разрешает от греха, не будучи священником, если не  верит
в действительность такого отпущения грехов. Монах, который, как  видно,  был
очень далек от мысли о действительности данного им  разрешения,  не  прав  в
доносе на себя. Принуждение его  произнести  легкое  отречение  обнаруживает
одно из тысяч мошенничеств, употребляемых святым  трибуналом.  Это  суждение
предполагает, что обвиняемый квалифицирован  как  подозреваемый  в  ереси  в
малейшей степени, и этот довод единственно был выставлен  инквизиторами  для
оправдания их постоянных узурпации юрисдикции епископов в таких  и  подобных
им делах.


       Глава XXIV

АУТОДАФЕ,  СПРАВЛЕННЫЕ  ПРОТИВ   ПРОТЕСТАНТОВ   И   ДРУГИХ   ОБВИНЯЕМЫХ
ИНКВИЗИТОРАМИ  ТОЛЕДО,  САРАГОСЫ,  ВАЛЕНСИИ,  ЛОГРОНЬО,  ГРАНАДЫ,  КУЭНСЫ  И
САРДИНИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА II


       Статья первая

ИНКВИЗИЦИЯ ТОЛЕДО

     I. Я уже заметил, что  все,  что  происходило  в  инквизициях  Севильи,
Вальядолида и Мурсии, происходило и в других, потому что во всех  было  одно
правило  поведения,  одна  система  произвола  в  толковании  и   применении
приказов,  и  потому  суровость  приговора  стала  правилом,  которое   одни
инквизиторы передавали другим. Для того чтобы  показать  неоспоримость  этой
истины, я  расскажу  историю  нескольких  аутодафе  в  разных  провинциях  с
определенным числом специфических особенностей, которые  я  покажу  в  своих
заметках, извлеченных из подлинных процессов и реестров святого трибунала.
     II. 25 февраля 1560  года  инквизиторы  Толедо  справили  аутодафе,  на
котором несколько осужденных были сожжены живьем,  другие  в  изображении  и
множество было подвергнуто епитимьям. Они были наказаны как подозреваемые  в
лютеранстве и магометанстве или по делам  о  двоеженстве,  богохульстве  или
заблуждениях насчет блуда, который они  считали  дозволенным,  а  также  как
виновные в возвращении к иудейскому культу. Сгорая  страстью  показать  себя
столь  же  преданными  государям,  как  инквизиторы  Вальядолида,  толедские
инквизиторы  энергично  принялись  за  приготовления  к   церемонии,   чтобы
отпраздновать прибытие новой королевы Елизаветы Валуа,  дочери  Генриха  II,
короля Франции. Вследствие трактата, заключенного 3 апреля  1559  года,  она
была обвенчана в Толедо 2 февраля 1560 года кардиналом,  епископом  Бургоса,
домом Франсиско Мендоса-и-Бовадильей,  в  присутствии  Хуанны,  вдовствующей
принцессы Португалии, сестры короля,  и  несчастного  дона  Карлоса,  принца
Астурийского,  которому  новая  королева   была   раньше   предназначена   в
супружество.  Некоторые  историки  утверждают,  но  неверно,  будто  имелась
большая несоразмерность в возрасте Елизаветы и Филиппа  II.  Хотя  принцессе
было  тринадцать  лет,  а  дону  Карлосу   четырнадцать,   и   этот   расчет
устанавливает, по-видимому, более подходящее соотношение, можно сказать, что
Филипп II не только не был слишком стар для  нее,  но,  имея  от  роду  лишь
тридцать три года, был в расцвете  своих  физических  и  умственных  сил,  и
принцесса  благодаря  браку  с  Филиппом  II  овладела  престолом,  которого
пришлось бы долго ожидать с доном Карлосом, если предположить, что он жил бы
дольше.  Историкам  скорее  следовало  бы  удивляться  печальной  церемонии,
которой хотели развлечь тринадцатилетнюю королевскую принцессу, прибывшую  с
французского двора, где она видала блестящие праздники, которые не  поражали
неприятно ни ее возраста, ни сана. В то время в Толедо происходило  собрание
кортесов  королевства   для   принесения   присяги   на   верность   принцу,
предполагаемому наследнику престола. Для торжественного справления  аутодафе
воспользовались этим собранием,  состоящим  из  грандов  Испании,  множества
прелатов и представителей городов.  Кроме  количества  жертв,  это  аутодафе
поражало своей величественностью по сравнению с самыми знаменитыми  аутодафе
Вальядолида.
     III. В 1561 году происходило другое аутодафе в том же  городе.  На  нем
сожгли  четырех  нераскаянных  лютеран  живьем  и   примирили   с   Церковью
девятнадцать человек. Двое из первого разряда были  испанские  монахи,  двое
других - французы. Еще двое были приговорены к релаксации, но накануне казни
они сознались во всем, чего желали инквизиторы, и были допущены к примирению
с Церковью. Среди  приговоренных  к  епитимьям  находился  королевский  паж,
уроженец  Брюсселя,  Шарль  д'Эстре.  Какой   избыток   изуверства   был   в
предположении, что среди  празднеств  и  народных  развлечений,  посвященных
браку государя, последний мог находить приятным унижение одного из его пажей
и его удручение епитимьями. Может быть, инквизиторы приготовили эту казнь  с
намерением  его  спасти.   Действительно,   королева   Елизавета,   тронутая
состраданием, просила короля даровать помилование юноше в том, что  зависело
от его власти; она обратила ту же просьбу к главному  инквизитору  Вальдесу,
который присутствовал на  аутодафе,  и  получила  полное  помилование  Шарля
д'Эстре, обещавшего твердо держаться католической веры.
     IV. В других главах этой истории можно  было  видеть,  что  инквизиторы
Толедо постоянно обнаруживали горячее усердие и увеличивали число  жертв  до
бесконечности. Если бы не было  других  доказательств,  было  бы  достаточно
привести большое  число  семейств,  которых  излишнее  усердие  инквизиторов
облекло  в  траур  и  повергло  в  слезы  в  городе  Сифуэнтесе   (провинция
Гвадалахара,  епархия  Сигуэнсы).  Местные   жители   перестали   ходить   к
божественной службе, стыдясь смотреть  на  подвешенные  к  церковному  своду
санбенито с именами и обозначением должностей предков и родственников  почти
всех жителей, а также с указанием испытанных ими наказаний  и  перенесенного
позора. Церковный капитул и ружные священники  города  Сифуэнтеса,  видевшие
ближе всех дурное действие столь унизительного зрелища, обратились к папе  и
умоляли его святейшество позволить  им  уничтожить  или,  по  крайней  мере,
удалить санбенито. Папа внял справедливости этих жалоб и разрешил 15 декабря
1561 года просимое с тем, чтобы на это согласился главный  инквизитор.  Папа
поставил такое условие, потому что был убежден, что в случае, если эта  мера
не  понравится  инквизитору,  она  не  принесет  никому  пользы,  вследствие
притворства, с каким испанское правительство всегда горячо принимало сторону
инквизиторов, когда им не нравились приказания, шедшие из Рима.
     V. С какой  бы  стороны  и  в  каком  бы  смысле  мы  ни  рассматривали
инквизицию, в ней всегда  можно  найти  только  чудовищное  учреждение.  Его
главные  агенты  были  орудием  и  поддержкой  захватнических  тенденций   и
деспотизма Рима; несмотря на это, инквизиторы всегда умели ловко вывернуться
из необходимости повиноваться Риму, когда считали это полезным делу  святого
трибунала. Их защита перед главой Церкви состояла в утверждении,  что  указы
римской курии были противоположны указам, полученным от  испанского  короля.
Равным образом они обходили указы государя,  оправдывая  свой  отказ  мнимой
необходимостью сообразоваться с буллами, которые отлучили бы их, если бы они
повиновались королевским указам. Они были постоянно готовы противиться той и
другой власти, как только главный инквизитор пошлет тайный приказ, от своего
ли имени или по соглашению с верховным советом (когда этот  акт  вероломства
казался ему  необходимым),  вопреки  апостолическим  законам  и  королевским
указам. Но нас еще больше должно удивлять, что сам глава инквизиции  был  не
всегда  уверен  в  повиновении   подчиненных   ему   людей.   Провинциальные
инквизиторы предавали забвению указы и декреты верховного  совета,  если  их
единодушное мнение противоречило распоряжениям этих декретов и если  имелись
шансы, что совет не будет уведомлен. Причиной  всех  этих  беспорядков  была
тайна, в которую все облекалось и злоупотребления которой находили поддержку
в самом уставе трибунала. Поэтому, вопреки видимому единению членов  святого
трибунала, разделение, постоянно бывшее между ними, иногда вызывало  анархию
и внутренний беспоря