верждавшие,  что  в  последнее  время  она  была
шпионским трибуналом, находившимся в полном распоряжении  правительства  для
борьбы с политическими убеждениями, внушавшими правительству подозрение. Эти
философы (я повторяю) были плохо осведомлены. Их  промах  произошел  оттого,
что по прекращении общих аутодафе  инквизиторы  почти  только  и  занимались
обнародованием указов против чтения и обращения книг,  брошюр  (известных  в
Испании под именем листовок - folletos) и сочинений, в которых говорилось  о
философских изречениях, о  естественном  праве,  о  международном  праве,  о
публичном  праве.  Они  могли  бы  увериться  из  свидетельства  послов   их
правительств, что не проходило ни одного года без того, чтобы не  было  двух
или  нескольких  малых  публичных  аутодафе,  справлявшихся  в  залах   суда
инквизиции, при открытых  дверях  и  в  присутствии  множества  приглашенных
свидетелей, кроме четырех или пяти  малых  тайных  аутодафе,  которые  имели
свидетелями в тех же залах только должностных лиц и служащих суда, обязанных
присягой по свойству их службы. Когда я буду говорить об  инквизиции  нашего
века, я приведу некоторые из этих  аутодафе  того  и  другого  вида.  Я  уже
говорил об аутодафе одного марсельского француза, ходатайствовавшего о чести
служить испанскому  королю  в  качестве  телохранителя  {См.  гл.  IX  этого
сочинения.}.
     XIX. Мюнтер признает, что сицилийская инквизиция  сожгла  за  время  ее
существования двести  одного  человека  живьем  и  двести  семьдесят  девять
фигурально, что доводит число казненных до  четырехсот  восьмидесяти.  Но  к
этому числу следует прибавить около трех тысяч  обвиняемых,  присужденных  к
епитимьям, потому что  в  Испании  численность  последних  всегда  была,  по
крайней мере, в шесть раз больше количества осужденных на смертную казнь.  И
если в Сицилии не осудили большого числа крещеных евреев за отступничество и
ложное обращение, можно быть уверенным, что было возбуждено много  процессов
против мавров и ренегатов, которых разные побуждения  заставляли  переходить
из Африки в Сицилию, где  они  просили  крещения,  а  потом  возвращались  в
магометанство. Я не учитываю чрезвычайной пропорции, представляемой картиной
первых лет испанской инквизиции. Из этой истории уже видно,  что  на  одного
приговоренного к сожжению приходилось более пятисот подвергнутых епитимьям и
что число последних было в отношении шести к одному в позднейшие  времена  в
севильском списке.
     XX. Мюнтер не назвал  преступления,  за  которое  каждый  был  осужден.
Всякий раз, как бывало  общее  или  частное  аутодафе,  обвиняемому  читался
приговор с его обвинениями. В этом  изложении  оповещается,  какова  природа
преступления. Оно затем обозначалось в надписи на санбенито. Ее вывешивали в
приходской  церкви  обвиняемого,  чтобы  каждый  мог  ее  прочесть,  и   она
излагалась  в  следующем  виде:  Франсиско  де  Севилья,   житель   Севильи,
осужденный как иудействующий еретик в 1483  году.  Вместо  слова  осужденный
употребляют слово епитимийный в соответствии с свойством наказания и  вместо
слова  иудействующий  ставят  название  ереси,  за  которую  обвиняемый  был
наказан.
     XXI.  В   1546   году,   соответствующем   службе   кардинала   Лоайсы,
насчитывается на  каждую  испанскую  инквизицию  восемь  человек,  сожженных
живьем, четыре - фигурально и сорок присужденных к епитимьям. Все  это  дает
для пятнадцати трибуналов итог в семьсот  восемьдесят  человек,  настигнутых
законами инквизиции, то есть сто двадцать человек первого класса, шестьдесят
- второго и шестьсот - третьего.


       Глава XVIII

ВАЖНЫЕ ДЕЛА, ПРОИСШЕДШИЕ В ТЕЧЕНИЕ ПЕРВЫХ ЛЕТ СЛУЖБЫ ВОСЬМОГО  ГЛАВНОГО
ИНКВИЗИТОРА. РЕЛИГИЯ КАРЛА V В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЕГО ЖИЗНИ


       Статья первая

ПРОЦЕССЫ, РЕШЕННЫЕ ИНКВИЗИЦИЕЙ В ТЕЧЕНИЕ ПЕРВЫХ ЛЕТ СЛУЖБЫ ВАЛЬДЕСА

     I. Дом Фернандо Вальдес был преемником  кардинала  Лоайсы  в  должности
архиепископа  Севильи  и  главного  инквизитора.  В  момент  своего   нового
назначения он был епископом  Сигенсы  и  председателем  королевского  совета
Кастилии,  раньше  пробыв  последовательно  членом  большой   коллегии   св.
Варфоломея в Саламанке, административного совета архиепископии Толедо вместо
кардинала Хименеса де Сиснероса, инспектором инквизиции  [731]  в  Куэнсе  и
членом королевского совета Наварры, каноником митрополичьей церкви  Сант-Яго
в Галисии, членом  верховного  совета  инквизиции,  членом  государственного
совета, епископом Эльны, Оренсе, Овьедо и Леона и председателем королевского
апелляционного суда в Вальядолиде. Вальдес достиг шестидесяти четырех лет  в
1547 году, пройдя все эти места  и  должности.  Столько  почестей  не  могли
сделать его нечувствительным к огорчению по причине того, что он не  получил
кардинальской шляпы, как его предшественники, а  кафедру  Толедо  занял  дом
Бартоломео Карранса. Ощущаемая им досада  была  истинным  мотивом  жестокого
преследования, которому он подверг Каррансу. Если обратить внимание, что ему
было шестьдесят шесть лет, когда он обнаружил столько ненависти, гордости  и
злобы, нельзя воздержаться от подозрения, вопреки его  наружному  усердию  к
религии и интересам инквизиции, что он не имел  горячей  веры  в  бессмертие
души, потому что его не остановил страх близкой смерти.
     II. Папа одобрил назначение Вальдеса  20  января  1547  года,  и  новый
главный инквизитор вступил в должность в субботу 19 февраля того же года,  в
присутствии двух секретарей совета, одним из которых был знаменитый Херонимо
Сурита, точный и правдивый автор Летописи Арагона.  Вальдес  сильно  занялся
запрещением книг и приложил величайшее старание к  воспрепятствованию  ввоза
тех, которые могли распространить заблуждения Лютера  и  его  протестантских
комментаторов {См. гл. XIII этого сочинения.}.
     III. Я думаю, что Вальдес был  первым  и  истинным  виновником  дурного
вкуса, установившегося в  церковной  науке.  Распространение  этого  дурного
вкуса было так повсеместно,  что,  за  исключением  небольшого  числа  умных
людей, сумевших от него уберечься, его господство было заметно в Испании  со
времени царствования Филиппа II и учреждения ордена иезуитов до их изгнания.
Множество костров Вальядолида, Севильи, Толедо, Мурсии и  нескольких  других
городов и указы Фернандо Вальдеса  устрашили  умы  людей  и  дали  торжество
системе невежества, поддерживаемого инквизицией. Поэтому из  немалого  числа
испанских ученых, присутствовавших на Тридентском  соборе  [732],  никто  не
оставил  по  смерти  наследника  хорошего  вкуса.  Многие  были  преследуемы
инквизицией, потому что для подозрения в лютеранстве достаточно  было  знать
восточные языки, особенно греческий и еврейский, и  утверждать,  что  нельзя
без их  знания  быть  богословом,  глубоко  сведущим  в  Священном  Писании,
подлинники которого написаны на этих двух языках. Разве не естественно,  что
в результате системы, столь способной привести в уныние, должно было явиться
желание посвятить себя такому роду занятий, который не  подвергает  человека
опасности быть преследуемым?
     IV. Тогда-то увидали  богословов,  которые  добивались  славы  прослыть
учеными, прикрепиться к схоластическому богословию [733]  и  составлять  (по
правилам  этого  презренного  метода)  курсы,  итоги  и  сокращения  морали,
основанием которых служили для них одни лишь папские буллы.  Если  некоторые
из этих горе-богословов писали по канонической дисциплине или  по  церковной
истории, то их труды, насыщенные ультрамонтанским [734] духом, устанавливали
верховенство папы над Вселенскими соборами, насилуя  бесчисленное  множество
текстов и авторитетов первых семи веков церкви, когда факты и мнения на этот
счет были совершенно иные и когда сами папы в своих трудах и в своем  образе
действий признавали принципы, совершенно противоположные. Тогда-то  расцвело
это множество итогов (summa), сокращений (compendium) и небольших  трактатов
о морали, которые, так сказать, наводнили XVII и первую половину XVIII века,
пока события понтификата Климента XIII [735],  относящиеся  к  государям  из
дома Бурбонов, царствовавшим тогда в Испании, во  Франции,  в  Неаполе  и  в
Парме [736], и изгнание иезуитов при Клименте XIV [737] не открыли  глаза  и
не вернули умы к истинным источникам, то есть к соборам, к творениям  первых
Отцов Церкви и к таким действительно  классическим  авторам,  как  Ван-Эспен
[738] и др.
     V. Главный инквизитор  Фернандо  Вальдес  постоянно  обнаруживал  почти
кровожадные  инстинкты  во  время  своего  управления.  Они  привели  его  к
ходатайству пред папой о позволении приговаривать лютеран к  сожжению,  хотя
бы они не были вторично впавшими в ересь и просили о примирении с  Церковью.
Если бы он  предпочел  метод  точной  критики,  он  не  дерзнул  бы  считать
еретическими  такие  предположения,  которые  формально   не   противоречили
определенным  членам  веры.  Правоверные  богословы  этого  века,  углубивши
догматическую теологию при помощи восточных языков, распространили бы вкус к
хорошим исследованиям и  дали  бы  торжествовать  естественному  богословию,
принципы которого суть правила здравого смысла и которое служит в  настоящее
время  основанием  трактатов  и  решений  каждого  богослова  и   канониста,
наделенного рассудительностью и одаренного здравой критикой.
     VI. Презрение этих правил заставило течь потоки крови и привело в  ужас
Испанию во время управления Вальдеса; о характере его управления  достаточно
говорят число и  достоинство  жертв.  Я  приведу  только  самые  знаменитые,
сожженные до времени отречения Карла V от престола, потому что считаю нужным
написать отдельную статью о  событиях  этого  рода,  принадлежащих  к  эпохе
царствования Филиппа II, государя, которого божественное Провидение  избрало
бичом  человечества  под   названием,   столь   недостойно   узурпированным,
неутомимого защитника католической религии.
     VII. История считает 8 марта 1550 года днем  смерти  св.  Иоанна  Божия
[739], основателя в Гранаде ордена братьев милосердия, члены которого должны
были посвящать себя заботе и призрению бедных больных. До сих пор  в  Европе
была еще неизвестна система  управления  общественным  попечением  в  пользу
разных классов неимущих, которая с того времени принята правительствами. Св.
Иоанн Божий решил основать общину монахов, сведущих в медицине,  хирургии  и
приготовлении лекарств и способных взять на  себя  это  почтенное  служение.
Духовным руководителем св. Иоанна Божия долгое время был достопочтенный Хуан
д'Авила {См. гл. XIV этого сочинения.}, которого  мы  видели  заключенным  в
тюрьму инквизиции. Ученик, будучи арестован в Фуэнта-Овехуне, готовился быть
заключенным в тюрьму святого трибунала в Кордове как подозреваемый в магии и
некромантии, когда его невиновность была доказана  {Болланд.  Деяния  святых
(Acta sanctorum). Т. I, под 8-м числом марта.}.
     VIII. Среди осужденных, появившихся на аутодафе Севильи  в  1552  году,
находился  Хуан  Хилъ,   уроженец   Ольверы   в   Арагоне,   каноник-учитель
митрополичьей церкви того же города. Он более известен  под  именем  доктора
Эгидия [740]. Сначала он был приговорен как сильно заподозренный к отречению
от лютеранской ереси и к епитимье. Четыре  года  спустя  после  его  смерти,
происшедшей в 1556 году, он был предан суду по  обвинению  в  рецидиве;  его
труп был вырыт и сожжен вместе  с  изображением  в  1560  году.  Его  память
объявили лишенною чести и имущество конфискованным за  то,  что  он  умер  в
чувствах лютеранина. Товарищем по несчастью в его  тюремном  заключении  был
Райнальдо Гонсалес де Монтес, которому  удалось  бежать,  и  он  был  сожжен
фигурально  как  лютеранин  и  заочно  осужденный.  Под  именем   Регинальда
Гонсалъвия Монтануса он опубликовал в  Гейдельберге  в  1567  году  труд  об
испанской инквизиции, поместив там несколько деталей о докторе  Хуане  Хиле.
Он захвачен лютеранскими мнениями в такой  же  степени,  как  и  большинство
католических богословов университетов и школ своими собственными  системами,
когда ими овладевает предубеждение и дух партийности. Он передает  нам,  что
Эгидий учился богословию в Алькала-де-Энаресе [741] и  получил  там  степень
доктора. Он приобрел столь блестящую репутацию, что его сравнивали с  Пьером
Ломбаром [742], св. Фомой Аквинатом [743], Иоанном Скоттом [744]  и  другими
заслуженными богословами. Его таланты побудили севильский капитул предложить
ему в 1537 году единогласно и без предварительного конкурса  место  каноника
по кафедре соборного проповедника, вакантной по смерти  доктора  Александра.
Эгидий очень мало был способен к тому, чтобы стать хорошим проповедником: он
надоел слушателям, и каноники раскаивались в его назначении.
     IX. Родриго де Валеро (о котором я скажу впоследствии)  сказал  Эгидию,
что книги, в которых он почерпнул свои no-знания, ничего не стоят, принципы,
излагаемые  им  с  кафедры,  не  доставят  удовольствия  и  он   не   станет
действительно просвещенным и сильным в учении, если не  будет  день  и  ночь
изучать Библию. Эгидий последовал  совету  Родриго  и  обрадовался  избранию
своего нового метода, подружившись  с  доктором  Константином  Пенсе  де  ла
Фуэнте и учителем Варгасом, о которых будет речь в другом месте этой истории
как о личностях, очень известных среди лютеран.  Со  временем  Эгидий  нашел
особый прием проповеди, который был настолько приятен народу и  образованным
людям,  что  вскоре  забыли  о  той  скуке,  которую  раньше  причиняли  его
проповеди, и слушатели удивлялись блестящим  качествам,  которые  не  только
были приобретены Эгидием, но, казалось, увеличивались со дня на день. Успехи
и знаки одобрения, награждавшие его заслуги, доставили ему тем более опасных
врагов, что его поведение не давало никакого повода к жалобам и ропоту.
     X. Император Карл V назначил его епископом Тортосы  в  1550  году.  Это
усилило ненависть завистников, которые донесли на него севильской инквизиции
как на еретика-лютеранина за некоторые мысли, высказанные в его проповедях и
выделенные завистниками из других частей текста, чтобы придать словам смысл,
которого они на самом деле не имели. Мысли эти касались сущности оправдания,
чистилища, глухой исповеди  [745],  почитания  икон  и  мощей  и  призывания
святых. Его противники использовали (с целью ему повредить) благожелательный
прием, который он выказал в 1540 году по отношению к Родриго  де  Валеро  во
время его "процесса, а также и некоторые другие обстоятельства.
     XI. Эгидий  был  заключен  в  1550  году  в  секретную  тюрьму  святого
трибунала. Он употребил  это  время  на  пользу,  составляя  свою  апологию,
которая усилила угрозу, навлеченную врагами  на  его  голову.  Прямота  души
привела его к установлению в апологии как  достоверных  принципов  некоторых
предположений, считаемых схоластическими богословами за ошибочные и  ведущие
к ереси. Образ действия  и  поведение  каноника  были  так  чисты,  что  сам
император, приняв на себя его  защиту,  написал  в  его  пользу.  Севильский
капитул последовал этому примеру, и (может быть,  это  еще  больше  достойно
замечания)  лиценциат   Корреа,   декан   инквизиторов,   был   тронут   его
невиновностью и взялся его защищать против своего собственного коллеги Педро
Диаса, проникшегося глубокой ненавистью к обвиняемому. Это расположение духа
причинило тем более горя Эгидию, что его  враг  некогда  исповедовал  те  же
убеждения, почерпнув их, как и Эгидий, в школе Родриго Валеро.
     XII. Проявившееся со всех  сторон  старание  отклонить  удары,  готовые
упасть на Эгидия, заставило принять  сделанное  им  предложение  коллоквиума
[746] между ним и самым искусным богословом. Эта мера доказывает, что еще не
был установлен обычай призывать в суд  богословов  для  квалифицирования  по
обязанностям  службы  сомнительных   предположений,   касающихся   вопросов,
недостаточно  изученных  судьями-канонистами.  Пригласили  брата  Гарсию  де
Ариаса, иеронимита из монастыря Св. Исидора в Севилье. Его  мнение  не  было
признано удовлетворительным, и Хуан Хиль потребовал  и  добился  приглашения
для собеседования доминиканца, брата  Доминго  Сото,  профессора  Саламанки.
Этот инцидент сильно замедлил заключение процесса;  наконец  Сото  прибыл  в
Севилью.
     XIII. Согласно Гонсалесу  де  Монтесу,  этот  богослов  мыслил  подобно
избранному епископу  Тортосы  насчет  предположений,  которые  были  склонны
осудить;  чтобы  отклонить  подозрение  в  возможности  возникновения   этих
обстоятельств,  Сото  убедил  Эгидия,  что  было  бы  удобно   составить   и
опубликовать род исповедания веры или изложение их понятий  о  предметах,  о
которых идет речь. Было условлено, что каждый напишет свое и что они сообщат
свои исповедания взаимно друг  другу,  чтобы  установить  между  ними  самое
точное однообразие; затем они опубликуют их для того, чтобы  каждый  признал
тожество  их  учения  и  вернул  Эгидию  все  доверие,  которым  он  некогда
пользовался. Автор, передающий этот  факт,  прибавляет,  что  они  написали,
каждый отдельно, свое исповедание веры; что они  были  сравнены  и  признаны
вполне согласными.
     XIV. Инквизиторы, узнав об этом, объявили: так как речь  идет  о  деле,
затрагивающем особенно репутацию епископа, то им кажется наиболее  приличным
созвать публичное и торжественное собрание в митрополичьей церкви, где  брат
Доминго Сото изложит в проповеди мотив и цель созыва; он подробно побеседует
об этом с верными и прочтет свое  исповедание  католической  веры,  а  затем
доктор Эгидий прочтет свое, чтобы вся аудитория могла судить о  единообразии
их мнений. Инквизиторы велели приготовить для этого две кафедры;  но  -  или
было дано секретное распоряжение,  или  это  было  делом  случая  -  кафедры
находились в таком отдалении друг от друга, что Хиль  не  слыхал  того,  что
говорил  Сото.  Это,  казалось,  впрочем,  неизбежным  вследствие  огромного
стечения лиц, наполнявших церковь и привлеченных ожиданием совершенно нового
для всех зрелища, задолго анонсированного на этот праздничный день.
     XV. Сото (продолжает Гонсалес де Монтес)  прочел  изложение  принципов,
совершенно  противоположных   тем,   о   которых   условились   на   частных
собеседованиях. Так как доктор Эгидий не слыхал  этого  и  думал,  что  Сото
верно прочел буквальный текст, который был намечен, то сделал знак головой и
рукой, что он одобряет эти мысли, чтобы все присутствующие были  свидетелями
одобрения их и были удовлетворены его  образом  мыслей,  когда  услышат  его
исповедание веры. Когда Сото окончил чтение своего  изложения,  Эгидий  стал
читать свое. Но знавшие сущность этих вопросов заметили, что  не  только  не
было ни малейшего  соответствия  между  двумя  исповеданиями  веры,  но  что
исповедание Эгидия содержало несколько членов,  противоположных  положениям,
прочитанным братом Доминго Сото и  признанным  за  догматические  трибуналом
веры. Это явилось причиной того, что благоприятное впечатление,  достигнутое
жестами  Хиля,  сменилось   совершенно   другим   настроением.   Инквизиторы
присоединили два эти документа к процессу и произнесли, по заключению  Сото,
приговор канонику Эгидию. Он был объявлен в сильном подозрении в лютеранской
ереси и присужден на три  года  к  тюремному  заключению.  Ему  запретили  в
продолжение десяти  лет  проповедовать,  писать  и  толковать  богословие  и
когда-либо выезжать из пределов королевства под страхом  быть  признанным  и
наказанным в качестве формального еретика и рецидивиста. Эгидий оставался  в
тюрьме до 1555 года, вначале с удивлением  видя  себя  в  положении,  мотива
которого он не мог  угадать,  так  как  он  совершенно  точно  выполнил  все
требования по  соглашению,  которое  подписал  с  доминиканцем  относительно
пунктов учения. Он перестал заблуждаться только тогда,  когда  некоторые