из
его  товарищей  по  несчастию  обратили  его  внимание  на  различие  членов
исповедания Сото с его исповеданием и на подлог этого монаха.
     XVI. Эгидий воспользовался кратким промежутком  свободы,  последовавшим
за тюрьмой, чтобы проехать в  Вальядолид,  где  он  переговорил  с  доктором
Касальей и другими лютеранами этого города.  По  возвращении  в  Севилью  он
опасно расхворался и умер в 1556 году. Трибунал, осведомившись  о  сношении,
которое он имел с еретиками, и о согласии его  мнений  с  мнениями  лютеран,
возбудил против него новый процесс  и  постановил,  что  он  умер  еретиком.
Трибунал приказал вырыть его труп и сжечь вместе с изображением на публичном
и торжественном аутодафе; он объявил  также  его  память  лишенною  чести  и
имущество конфискованным. Этот приговор был исполнен 22 декабря 1560 года.
     XVII. Гонсалес де Монтес говорит, что, будучи заключен в одну тюрьму  с
Эгидием, он  сообщил  Эгидию  об  измене  брата  Доминго  Сото  и  обо  всем
происшедшем. Он прибавляет, что Эгидий написал комментарии на  Книгу  Бытия,
на Послание св. Павла к Колоссянам, на некоторые псалмы и на  Песнь  Песней;
хотя большая часть этих трудов была составлена в тюрьме, они были  исполнены
знания и дышали евангельским благочестием.
     XVIII.  Относительно  квалификации,  сделанной  Доминго  Сото,  полезно
привести письмо, которое архиепископ Толедо дом Бартоломее Карранса  написал
из Толедо 10 сентября 1558 года брату  Луису  де  ла  Крусу,  доминиканскому
монаху, своему ученику. Архиепископ  припоминал  в  этом  письме  как  дело,
хорошо известное, что, когда его катехизис был передан  в  святой  трибунал,
его поручили просмотреть брату Мельхиору Кано  и  брату  Доминго  Сото,  его
прежним собратьям, и они отнеслись недоброжелательно к его труду. Он  горячо
жаловался на такое поведение  Сото  и  на  признание  вредными  двухсот  его
предположений. Он не мог объяснить такой щепетильности со стороны  человека,
который, по его словам, был так снисходителен относительно доктора Эгидия из
Севильи,  считавшегося  еретиком,  и  который  хорошо   знает,   что   автор
катехизиса, наоборот, определенно боролся с  еретиками  Англии  и  Фландрии.
Сото не менее благожелательно был расположен к книге францисканского монаха,
тогда как он отнесся без уважения к труду архиепископа, которого должен  был
уважать в силу его сана и чистоты намерений. Цензура рассмотрела  положения,
как они лежат (prout jacent), то есть вырванные из  текста  и  рассмотренные
независимо от предшествующих и последующих мыслей, - а эта  манера  способна
сделать подозрительными творения Отцов Церкви и даже св. Павла и св.  Иоанна
Евангелиста. Не так были осуждены мнения Ария [747] и  Магомета.  Вследствие
чего он написал в Рим и во Фландрию, где, как он надеялся, будут судить  его
предположения иначе, чем в Вальядолиде. Но во всяком случае  брат  Педро  де
Сото, духовник императора, напишет своему брату Доминго, и он надеется,  что
Бог укротит бурю, если это полезно для его славы.
     XIX. Брат Педро, действительно, написал своему брату Доминго де Сото, и
отсюда возникла переписка между последним и архиепископом  Каррансой  насчет
цензур катехизиса и некоторых других трудов. Она была  найдена  среди  бумаг
архиепископа, когда тот был арестован по указу инквизиции. Одно из писем, из
Саламанки, датировано 30 октября, три писаны из Вальядолида 8 и 20 ноября  и
14 декабря 1558 года, одно из Медины-дель-Кампо 23 июля 1559 года.  Все  эти
письма доказывают, что брат Доминго Сото был виновен  в  коллюзии  [748]  по
отношению к двум сторонам, которые он обманывал, то одну, то другую, а то  и
обе вместе.
     XX. Эта политика не могла избавить его от преследования  вальядолидской
инквизиции, которая велела арестовать его за только что  упомянутые  письма.
Они доставили доказательство, что Сото нарушил тайну, в которой  был  обязан
присягой перед инквизицией, и в них нашли некоторые  особенные  указания  на
произведенное над  ним  насилие  для  того,  чтобы  катехизис  Каррансы  был
осужден. Он предлагал несколько  способов  предупредить  это  последствие  и
затем представил благоприятный отзыв о труде, не упомянув о  первом.  Нельзя
удержаться от удовлетворения  невзгодой,  которую  провидение  предназначило
брату Доминго Сото, чтобы она послужила уроком для людей его характера.
     XXI. Теперь, если сопоставить этот эпизод с  историей  доктора  Эгидия,
окажется согласно письму архиепископа, что цензура брата Доминго  Сото  была
мягка и примирительна, что не согласуется с подстановкой  ложного  изложения
принципов Эгидия насчет веры, которая, по словам Гонсалеса де Монтеса,  была
совершена тем же Сото. Впрочем, я должен заметить, что  Гонсалес  де  Монтес
пишет в ослеплении ненавистью к своим врагам, которых он называет папистами,
лицемерами, идолопоклонниками и суеверами. Он доводит свой фанатизм до того,
что смотрит как на особенное действие божественной справедливости на  смерть
трех судей Эгидия при его жизни, то есть инквизитора Педро Диаса,  духовника
Эсбаройи,  доминиканского  монаха,  и  Педро  Мехни,  от  которого  осталось
несколько  ценных  литературных  трудов,  -  как  будто  не  было  бы  более
справедливо в людских  глазах,  чтобы  Провидение  привело  к  смерти  брата
Доминго Сото, измена которого,  по  мнению  Гонсалеса,  причинила  несчастия
епископу Тортосы. Этот автор считает себя настолько уверенным в  лютеранстве
Эгидия, что этот довод заставляет Гонсалеса видеть его  уже  на  Небе  среди
древних мучеников, сидящих одесную Бога Отца, в то время  как  его  гонители
со-жигают его смертную оболочку и обрекают имя на бесчестие.
     XXII. Так как дело Хуана Хиля имеет некоторую связь с делом Родриго  де
Валеро,  я  помещаю  здесь  историю  последнего.  Он  родился  в  Лебрихе  и
происходил из зажиточной семьи. Его юность была крайне разнузданна и  бурна.
Но внезапно его поведение изменилось, он покинул свет, чтобы  посвятить  все
часы дня и часть ночи чтению и  размышлению  о  Священном  Писании  с  таким
рвением и старанием, что его разговоры, неопрятность одежды и  пренебрежение
к  хорошей  пище  сделали  его  помешанным  в  глазах  многих.  Он  принялся
отыскивать священников и монахов, чтобы  убедить  их,  что  римская  Церковь
удалилась от чистого учения Евангелия, и стал  наконец  одним  из  апостолов
учения Лютера и других реформаторов. Его приверженность к новой  секте  была
так жива, что на чей-то вопрос, кем он послан, он ответил, что послан  самим
Богом по внушению Святого Духа, который не взирает на то, будет ли посланный
в качестве миссионера священником или монахом.
     XXIII. На этого фанатика донесли святому трибуналу, который  не  придал
значения  доносу,  считая  Родриго  помешанным.  Но  так  как  он  продолжал
проповедовать на улицах, в публичных местах и среди частных кружков в пользу
лютеранства, так как ничто не обнаруживало, что  он  одержим  действительным
безумием, и его поведение было строгое и  сообразное  с  его  принципами,  а
доносы умножились, то он был арестован по приказу инквизиторов. Они  осудили
бы его на выдачу  светскому  правосудию,  если  бы  они  не  упорствовали  в
признании его умалишенным и если бы он не  имел  защитником  Эгидия,  своего
ученика, чьи принципы были еще неизвестны и который  пользовался  репутацией
ученого и доброго человека. Однако Родриго был приговорен в  1540  году  как
еретик-лютеранин, отступник и лжеапостол. Он  был  допущен  к  примирению  с
Церковью, лишен своего имущества,  осужден  на  санбенито,  вечное  тюремное
заключение и на присутствие во все воскресные дни с другими примиренными  за
торжественной мессой в церкви Спасителя в Севилье.
     XXIV. Несколько раз, слыша, как  проповедник  выдвигает  предположения,
противные его мнению, Родриго возвышал голос и горячо  упрекал  проповедника
за его учение. Такая  смелость  утвердила  инквизиторов  в  мнении,  что  он
потерял    рассудок.    Они    заключили    его    в    монастырь     города
Сан-Лукар-де-Баррамеда [749], где он умер пятидесяти лет от роду.  Райнальдо
Гонсалес де Монтес считает его в числе людей, чудесно посланных Богом в  мир
для  возвещения  истины.  Он  прибавляет,  что  его   санбенито   висело   в
митрополичьей  церкви  Севильи  и   возбуждало   любопытство   многих   лиц,
приходивших лишь для чтения надписи на  нем,  потому  что  оно  принадлежало
человеку, впервые осужденному как лжеапостол.
     XXV. Хотя в эпоху,  о  которой  я  рассказываю,  процессы  по  делу  об
иудаизме  были  менее  многочисленны,  их  представлялось,  однако,  гораздо
больше, чем можно было думать.  К  этому  числу  принадлежал  процесс  Марии
Бургонской, заслуживающий быть упомянутым. Эта женщина родилась  в  Сарагосе
от французского отца, бургундца, еврейской  расы.  Раб,  новохристианин  (он
отрекся от религии Моисея, чтобы стать свободным; вернувшись впоследствии  к
иудаизму,  он  был  осужден  на  сожжение),  донес  в  1552  году  на  Марию
Бургонскую, жившую в городе Мурсии и достигшую восьмидесятилетнего возраста.
Он показал, что до своего обращения на  чей-то  вопрос,  христианин  ли  он,
ответил, что еврей, и что тогда  Мария  сказала:  "Ты  прав,  потому  что  у
христиан нет ни веры, ни закона". Это покажется, несомненно, невероятным; но
процесс доказывает, что в 1557 году  она  была  еще  в  тюрьме,  в  ожидании
получения достаточного числа обвинений для осуждения. Тщетно прождавши улик,
инквизиторы назначили пытку для Марии, которой было тогда  девяносто  лет  и
которую даже законы инквизиции охраняли от этой меры,  потому  что  совет  в
подобном случае разрешал не пытку, а только угрозу ею в уважение преклонного
возраста лиц, которых приводили в камеру пыток, и приготовляли все для пытки
в их присутствии, чтобы напугать их. Известно  также,  что  инквизитор  Кано
говорит, что Мария подверглась умеренной пытке и выдержала ее,  несмотря  на
преклонный  возраст.  Но  таковы  были  последствия  пытки,   столь   кротко
примененной, по выражению инквизитора, что несчастная Мария перестала жить и
страдать несколько дней спустя в своей тюрьме.
     XXVI.  Инквизиция,  всегда  слепая  в  своем  мнимом  усердии  к  вере,
воспользовалась несколькими словами,  вырвавшимися  у  Марии  Бургонской  во
время пытки, чтобы покончить с мучениями, и затем  подтвержденными  ею,  для
продолжения процесса против ее памяти, ее трупа и  имущества,  которое  было
довольно значительно. Трибунал укрепился  в  этом  решении  после  сообщений
некоторых лиц и постановил 8 сентября 1560 года аутодафе Марии;  он  объявил
ее еретичкой иудействующей, умершей в уклонении от  суда,  и  приговорил  ее
память, ее детей и потомков  по  мужской  линии  к  бесчестию,  ее  кости  и
изображение к сожжению, а имущество к конфискации в  пользу  государственной
казны. Я спрашиваю у сторонников инквизиции, можно ли сравнить ярость тигров
с яростью инквизиторов Мурсии?
     XXVII. Верховный  совет  дал  доказательство  некоторой  умеренности  в
другом деле, бывшем на рассмотрении  толедской  инквизиции.  Мигель  Санчес,
обвиняемый, умер в тюрьме, будучи приговорен к примирению  с  Церковью  и  к
уплате денежного штрафа; но ему не успели  объявить  приговор.  Инквизиторы,
неуверенные в том,  должен  ли  падать  этот  штраф  на  имущество  Санчеса,
запросили совет, который ответил отрицательно. Они подчинились этому решению
с тем большим огорчением, что все трибуналы налагали денежные штрафы вопреки
духу апостольских булл, уставов святого трибунала, королевских указов и даже
указов  верховного  совета.  Система  провинциальных  трибуналов   постоянно
клонилась к независимости и деспотизму во всех процессах, которые  надеялись
скрыть от ведения совета. Это обстоятельство  побуждало  совет  возобновлять
несколько  раз  то  одному,  то  другому  трибуналу  запрещение  приказывать
задержание  какого-либо  монаха  (без  разрешения  совета)  в  силу   важных
последствий, которые могли отсюда возникнуть для  чести  учреждения,  членом
которого он был. Этот принцип должен был бы заставить совет принять эту меру
и для всех других лиц, которые имеют не меньше интереса в защите своей чести
и чести семьи. Позже эта истина  была  осознана,  и  из  нее  сделали  общее
правило.
     XXVIII. Среди еретиков, которых преследовал трибунал инквизиции,  я  не
нахожу в истории этой эпохи тех, о которых упоминается в булле Павла IV от 7
августа 1555 года. Булла упоминала о тех, которые отрицали троичность лиц  в
Боге,  божественную  природу  Иисуса  Христа,  его  смерть  на  кресте   для
искупления человеческого рода, приснодевство Марии и некоторые другие  члены
веры, заключающиеся в этих тайнах [750]. Папа поручал испанским инквизиторам
издать указ против еретиков, дать  им  три  месяца  льготы  для  покаяния  и
добровольного  самообвинения,  разрешить  их  и  допустить  к  примирению  с
Церковью без другого наказания, кроме тайной епитимьи, но преследовать  тех,
которые не отдались бы в распоряжение трибунала, как других еретиков, вплоть
до осуждения на смертную казнь. Давно уже этот  вид  ереси  был  известен  в
Риме, потому что мы видели, что доктор Эухенио Торальба слышал  проповедь  о
ней от своих учителей {См.  гл.  XV  этого  сочинения.}.  Это  часть  учения
философов- деистов [751] нашего века.
     XXIX.  Я  оканчиваю  здесь  картину  главных  событий  и  знаменитейших
процессов  инквизиции  в   царствование   Карла   V.   После   сорокалетнего
царствования этот государь 16 января 1556 года отрекся от престола в  пользу
своего сына Филиппа II, находясь  еще  во  Фландрском  государстве.  Недолго
прожил он после  отречения-  ставши  товарищем  монахов-иеронимитов  Юста  в
провинции Эстремадура 24 февраля 1557 года, он умер среди  них  21  сентября
1558 года, пятидесяти семи лет и двадцати одного дня от  роду.  Он  составил
духовное завещание в Брюсселе  16  июня  1554  года  и  приписку  к  нему  в
монастыре Югта 9 сентября 1558 года, то есть за двенадцать дней до смерти.


       Статья вторая

РЕЛИГИЯ КАРЛАУ

     I. Некоторые историки утверждали, что Карл V усвоил в уединении  мнения
немецких протестантов; в предсмертной болезни он исповедовался у Константина
Понсе де ла Фуэнте, каноника-учителя Севильи, своего  проповедника,  который
впоследствии был признан  за  определенного  лютеранина.  После  его  смерти
Филипп II поручил инквизиторам расследовать  это  дело,  и  святой  трибунал
завладел духовным завещанием Карла для  рассмотрения,  не  содержит  ли  оно
чего-либо противного вере. Это обязывает  меня  войти  в  некоторые  детали,
которые осветят этот пункт истории.
     II. Для того чтобы увериться, что распространившаяся  молва  о  религии
Карла  V  не  более  как  изобретение  протестантов  и  врагов  Филиппа  II,
достаточно прочесть жизнеописания этого государя и  его  отца,  составленные
Грегорио  Лети  [752].  Хотя  этот  историк  пользовался  для  своего  труда
мемуарами,  менее  всего  достоверными,  он   сохранил   глубокое   молчание
относительно пункта, о котором идет речь. Он входит в большие подробности  о
жизни, делах, чувствах и занятиях Карла V в его уединении.  Он  как  бы  сам
присутствует   в   монастыре   Юста,   и   он   доставляет   доказательства,
многочисленные и решающие, постоянной привязанности государя к  католической
религии и  стремления  к  ее  триумфу  над  лютеровой  ересью.  Хотя  нельзя
полагаться на то, что он говорит по  неясным  документам,  касающимся  бесед
императора с архиепископом Каррансой (потому что об  этом  не  было  поднято
вопроса в прочитанном мною процессе этого прелата), однако нельзя  отрицать,
что его рассказ очень точен относительно  того,  что  он  сообщает  о  вере,
благочестии и религии монарха.
     III.  Ложь,  что  Константин  Понсе  де  ла  Фуэнте  присутствовал  при
последних минутах Карла V как  его  проповедник,  хотя  он  и  исполнял  эту
должность в Германии; ложь, что он это делал в качестве епископа, так как он
таковым вовсе не был, хотя иноземные авторы и писали об этом, но без всякого
основания; наконец, ложью  является  утверждение,  что  он  был  Королевским
духовником [753], потому что он никогда не руководил совестью Карла V,  хотя
государь постоянно смотрел на него как на самого просвещенного и  уважаемого
священника в своих  государствах.  Наконец,  как  мог  Понсе  де  ла  Фуэнте
присутствовать при  предсмертной  болезни  Карла  V,  если  из  истории  его
процесса перед инквизицией вытекает, что он  находился  в  секретной  тюрьме
святого трибунала задолго  до  болезни  императора?  Так,  дом  Пруденте  де
Сандовал, епископ Туи и Памплоны (говоря о последних  обстоятельствах  жизни
Карла V), рассказывает, что этот государь,  услыхав,  что  Понсе  в  тюрьме,
сказал: "Если Константин еретик, то он великий  еретик".  Выражение,  весьма
отличающееся от того, которое он произнес, узнав, что монах, брат Доминго де
Гусман, был также арестован в этом городе. "Его могли заключить  скорее  как
дурака, чем как еретика", - заметил по этому случаю император.
     IV. В приписке к духовному завещанию, написанной за два  дня  [754]  до
смерти,  Карл  V  выражался  в  манере,  противоположной  приписываемым  ему
чувствам. "Когда я узнал, - писал он, -  что  в  нескольких  провинциях  уже
арестовали много лиц и должны были арестовать  еще  других  по  обвинению  в
лютеранстве, я написал  принцессе,  моей  дочери,  каким  образом  следовало
карать виновных и залечивать зло, нанесенное ими.  Я  писал  об  этом  позже
также Луису Кихаде и уполномочил его действовать от моего имени  в  этом  же
деле. Хотя я убежден, что король, мой сын, принцесса, моя дочь, уже  сделали
и еще сделают все возможные усилия для уничтожения такого  великого  зла  со
всею  суровостью  и  быстротой,  которых  требует  дело,   тем   не   менее,
рассматривая свой долг по отношению к службе нашему Господу, к торжеству его
веры и к сохранению его Церкви и религии христианской (для защиты которой  я
совершил столько тяжелых трудов, рискуя собственной жизнью, как  каждый  это
знает), в особенности, желая внушить моему сыну, католические чувства  коего
я знаю, стремление подражать моему поведению, что, как надеюсь, он исполнит,
зная, наконец,  его  добродетель  и  его  благочестие,  я  прошу  и  советую
определеннейшим образом, как могу и обязан, и - более того - приказываю  как
отец, в  силу  повиновения,  которое  он  мне  обязан  оказывать,  заботливо
стараться, как в существенном деле, особенно ему интересном,  чтобы  еретики
были  преследуемы  и  наказаны  со  всей  яростью  и   суровостью,   которых
заслуживает их преступление, и чтобы не позволялось делать исключения ни для
какого виновного, невзирая на чьи-либо просьбы,  ранг  или  сан.  Чтобы  мои
намерения могли возыметь полное и всецелое действие, я обязываю его  повсюду
покровительствовать  святому  трибуналу  инквизиции  по  причине   множества
преступлений, которые он предотвращает или карает, а также  хорошо  помнить,
что я поручил ему делать в своем завещании для того, чтобы он исполнил  свой
долг  государя  и  сделался  достойным  того,  чтобы  наш  Господь   упрочил
благоденствие   его   царствования,   руководил    сам    его    делами    и
покровительствовал ему против врагов, к моему великому утешению"  {Сандовал.
История Карла V. Т. II, в прибавлениях, где помещено также его завещание.}.
     V.  Эта  особенная  забота  Карла  V  для  поддержания  чистого  учения
заставила Сандовала сказать, что "заметно было, как в этом  государе  блещет
пылкое усердие к одушевляющей его вере. Однажды,  беседуя  с  приором  Юста,
некоторыми из старших братии монастыря и своим духовником об аресте  Касальи
и нескольких других еретиков, он сказал им: "Одно только  было  бы  способно
заставить меня  покинуть  монастырь,  это  -  дела  еретиков,  если  бы  они
требовали моего присутствия в другом месте; но для н