ания  своего
дела и не только  не  придает  ему  благоприятного  оборота,  но  еще  более
ухудшает  его.  Он  утверждает,  что  у  принца  нет  более  ни  друзей,  ни
сторонников, и напоминает ему различные скандальные сцены, которые увеличили
число его врагов. Его письмо кончалось следующими словами: "Ваше  Высочество
может вообразить себе, что сделают и скажут все, когда  узнают,  что  вы  не
исповедуетесь, и когда откроются  другие  страшные  вещи  относительно  вас.
Некоторые ваши поступки таковы, что - если бы речь шла о любом другом  лице,
а не о Вашем Высочестве - святой трибунал  принужден  был  бы  расследовать,
христианин  ли  человек,  совершивший  это.  Я,  наконец,   заявляю   Вашему
Высочеству со всей искренностью и  преданностью,  что  вы  подвергаете  себя
опасности потерять свое положение и (что еще хуже) свою  душу.  Я  обязан  с
прискорбием и болью в сердце сказать вам, что  нет  иного  средства,  и  как
вернуться к Богу и к вашему отцу, который представляет Господа на земле; это
единственный совет, который я могу вам дать. Если Ваше  Высочество  пожелает
следовать  моим   наставлениям,   обратитесь   к   председателю   и   другим
добродетельным людям, которые не преминут сказать вам правду и  повести  вас
по пути добра". Это письмо имело успех не больший, чем  все  другие  попытки
вразумить принца, который упорно отказывался от исповеди.
     IV. Отчаяние, в которое вскоре впал дон Карлос, привело к тому, что  он
не соблюдал ни малейшей правильности ни в пище, ни во сне. Владевший им гнев
разжег его кровь, и его организм разгорячился до такой степени, что  ледяная
вода (которую он постоянно употреблял) не  могла  его  успокоить.  Он  велел
класть к себе в постель большое количество льда, чтобы умерить сухость кожи,
которая стала невыносимой. Он ходил голым и босым и  отказывался  от  всякой
пищи; в течение одиннадцати дней он пил только воду со льдом. Он ослабел  до
того, что думал, будто ему не долго  остается  жить.  Король,  узнав  о  его
состоянии, посетил его и обратился к нему с несколькими словами утешения.  В
результате принц стал есть  больше,  чем  следовало  в  его  положении.  Его
желудок лишился теплоты, необходимой для работы пищеварения. Это  излишество
породило злокачественную лихорадку, сопровождавшуюся припадками,  выделением
желчи и опасной дизентерией. За принцем  ухаживал  доктор  Оливарес,  первый
врач короля, который входил  один  к  больному  и,  выйдя  из  его  комнаты,
совещался с другими королевскими врачами в присутствии Руи Гомеса де Сильвы.
     V. Следствие, которое производил дон Диего Бривиэска де  Муньятонес,  к
июлю достаточно продвинулось  вперед,  так  что  можно  было  сформулировать
упрощенный приговор, не выслушивая  виновного,  или  назначить  королевского
прокурора, который  обвинил  бы  принца  в  преступлениях,  констатированных
предварительным  следствием.  Принцу  не   предъявили   никакого   судебного
уведомления. Были только показания свидетелей, письма и  другие  бумаги.  Из
документов вытекало, что согласно законам  королевства  приходилось  осудить
дона Карлоса на смертную казнь. Он был изобличен в преступлении  оскорбления
Величества по двум пунктам: 1) потому, что составил план и пытался совершить
отцеубийство; 2) потому, что хотел узурпировать государственную  власть  над
Фландрией посредством гражданской войны. Муньятонес доложил королю об  этом,
а также о наказании, установленном законами для подданных, которые повинны в
подобных  преступлениях.  Он  присовокупил,  что  особые  обстоятельства   и
личность  преступника  могут  позволить  Его  Величеству  использовать  свою
верховную власть для  объявления,  что  общие  законы  не  касаются  старших
сыновей короля, которые подчинены другим законам, имеющим более  возвышенный
характер  и  проникнутым  политическими  государственными  соображениями   и
высшими интересами общественного блага; наконец, что монарх может, для блага
своих подданных, смягчать наказания, налагаемые законами.
     VI. Кардинал Эспиноса и принц Эволи заявили, что они  разделяют  мнение
советника  Муньятонеса;  Филип  II  сказал  тогда,  что  сердце  велит   ему
прислушаться к мнению советников, но что совесть не позволяет этого;  он  не
думает,  чтобы  в  результате  вышло  какое-нибудь  благо  для  Испании;  он
полагает, напротив, что величайшее бедствие, которое могло  бы  случиться  с
его королевством, произойдет,  если  им  будет  управлять  монарх,  лишенный
воспитания,  таланта,  рассудительности,  добродетелей  и  полный   пороков,
страстей, особенно раздражительный, жестокий и свирепый; все эти соображения
принуждают его, вопреки любви, связывающей его с сыном, и безысходной тоске,
причиняемой этой страшной жертвой, продолжать  судопроизводство  по  формам,
предписанным законами. Невзирая на это и принимая во внимание, что  здоровье
сына вследствие уклонений от правильного распорядка  находится  в  плачевном
состоянии и нет никакой надежды на спасение, он полагает, что для  смягчения
последних страданий можно  было  бы  несколько  пренебречь  оказываемым  ему
уходом, чтобы  удовлетворить  все  его  желания  в  питье  и  еде;  судя  по
расстройству его мыслей, он не замедлит впасть в излишества,  которые  скоро
приведут его к могиле. Единственное, что его занимает, говорил  король,  это
необходимость  убедить  сына,  что  смерть  неизбежна  и  ввиду  этого   ему
непременно нужно исповедаться, чтобы обеспечить свое  вечное  спасение;  это
величайшее доказательство  любви,  которое  он  может  дать  своему  сыну  и
испанскому народу.
     VII. Документы процесса не говорят об этом решении короля. Нет никакого
приговора, ни подписанного, ни написанного; есть  только  небольшая  заметка
секретаря Педро дель Ойо, в  которой  сказано,  что  судопроизводство  здесь
остановилось, так как принц  умер  от  болезни;  вследствие  этого  не  было
произнесено никакого приговора.  Доказательство  этого  факта  существует  в
других бумагах, где были описаны редкие  детали  и  анекдоты  современности.
Хотя эти бумаги не являются подлинными документами, они заслуживают доверия,
потому что исходят от лиц, служивших в королевском дворце, и  согласуются  с
тем, о чем некоторые писатели говорят намеками. Правда, писатели не пожелали
ясно изложить это щекотливое дело, но они сказали достаточно, чтобы мы могли
открыть истину. Впоследствии я приведу отрывки из произведений некоторых  из
этих авторов; теперь же я последую за нитью моего рассказа.
     VIII. Кардинал Эспиноса и принц  Эволи,  зная  приговор,  произнесенный
устно Филиппом И, вообразили, что исполнят истинные намерения  короля,  если
они ускорят момент смерти дона Карлоса. Они решили, что будет разумно,  если
они поручат врачу разъяснить принцу его состояние,  не  говоря  ничего,  что
могло бы осведомить его о гневе короля  и  о  судопроизводстве,  послужившем
причиной ареста; врач должен  был  подготовить  принца  выслушать  увещания,
которые нужно сделать в интересах его вечного спасения. Кардинал Эспиноса  и
Эволи надеялись этим средством убедить принца покорно  выслушать  советы  об
исповеди и  приготовлении  к  смерти,  которую  Бог  скоро  пошлет  ему  для
прекращения страданий. Принц Эволи имел совещание с доктором Оливаресом.  Он
говорил с доктором тем важным и таинственным тоном, который люди, опытные  в
придворной политике, умеют ловко употреблять,  когда  это  нужно  для  целей
государя и для их личных планов. Руи Гомес де  Сильва  отлично  владел  этим
искусством, по мнению Антонио Переса, его друга и  первого  государственного
секретаря, который был вполне осведомлен об этом происшествии.  Он  дал  это
понять в одном из своих писем, где говорит, что после  смерти  принца  Эволи
остается только он один, который посвящен в эту тайну.
     IX. Доктор Оливарес очень хорошо понял, что от него требуют  исполнения
смертною приговора, произнесенного  королем,  но  необходимо  исполнить  его
таким образом, чтобы честь принца не  была  затронута;  следует,  чтобы  это
походило  на  естественную  смерть,  явившуюся   результатом   болезни.   Он
постарался выразиться таким образом, чтобы дать  понять  принцу  Эволи,  что
уяснил его намерение и смотрит на него как на королевский приказ, исполнение
коего поручается ему.


       Статья пятая

СМЕРТЬ ДОНА КАРЛОСА

     I. 20 июля доктор Оливарес  предписал  лекарство,  которое  дон  Карлос
принял. Луис Кабрера, в то время служивший во дворце и часто видавший принца
Руи Гомеса, говорит в  своей  Истории  Филиппа  II,  что  это  лекарство  не
принесло облегчения. Так как  болезнь  казалась  смертельной,  врач  объявил
больному, что было бы хорошо, если бы он приготовился умереть по-христиански
и принял таинства.
     II. Дон Лоренте Ван дер Гамен рассказывает, что врач не без  приказа  и
не без размышления дал принцу слабительное, от которого не получилось ничего
хорошего, и что болезнь вскоре  обнаружила  смертельные  симптомы  {Ван  дер
Гамен.  Жизнь  короля  Филиппа  Мудрого  ("Vida  del  fey   D.   Felipe   el
Prudente").}. Когда этот автор рассказывает о плане дона  Карлоса  совершить
путешествие во Фландрию, о  котором  он  сообщил  дону  Хуану  Австрийскому,
своему дяде, а тот в свою очередь передал его отцу,  он  говорит:  "С  этого
времени Филипп стал принимать меры, чтобы помешать планам  принца  и  спасти
королевство; эти средства не дошли бы до той крайности, о которой  всем  нам
известно, если бы король смог умерить разнузданные наклонности дона  Карлоса
или если бы принц решил отказаться от задуманного им плана" {Ван дер  Гамен.
Жизнь дона Хуана Австрийского ("Vida de D. Juan de Austria").}. Что означают
эти слова: "эти средства не дошли бы до той крайности, о  которой  всем  нам
известно"? Каковы же были средства, до которых дошли и о которых все  знали,
когда писал современник этих событий, наш  автор?  Идет  ли  здесь  речь  об
аресте и заключении принца? Это не было тайной; поэтому  он  мог  писать  об
этом Открыто. Не так обстояло дело со смертью больного. Надо сопоставить это
место со словами другого труда того же автора: "Врач дал  ему  слабительное,
от которого не получилось ничего хорошего,  но  не  без  приказа  и  не  без
размышления, и болезнь вскоре обнаружила смертельные  симптомы".  Вскоре  мы
отыщем настоящий смысл обеих фраз.
     III. Фавиан Эстрада сказал в  своей  истории  фландрских  войн:  "После
столь  бедственно   проведенного   полугодия,   в   течение   которого   его
непоколебимый отец все-таки не был  смягчен  посольствами  всех  европейских
государей, дон Карлос умер от болезни, которая с  ним  приключилась  отчасти
вследствие его отказа принимать пищу, отчасти от излишеств в пище,  от  того
также, что он клал снег в свое питье, и, наконец, от  душевного  горя,  если
действительно не было применено насилие...  Я  знаю,  что  вещи,  которые  я
рассказываю, не понравятся тем, кто,  не  заботясь  об  истине,  с  радостью
воспринимает в дурном смысле все сказанное о действиях государей...  Но  так
как эти вещи скрыты и не легко в  них  проникнуть,  я  предоставляю  их  тем
писателям, которые желают получить славу  прорицателей  и  угадывать  разные
события при помощи толкований оракулов".
     IV. Эта последняя фраза намекает на предсказание, которое Онмеро  вывел
при помощи числового значения букв одного стиха из первой  книги  Метаморфоз
Овидия [80],  написанного  следующим  образом:  "FILIus  ante  DIeM  patrlos
InqVivIt Inannos".
     Смысл получается от сложения цифр,  обозначенных  капительными  буквами
этого стиха. Выходит число  1568,  соответствующее  году,  когда  принц  дон
Карлос замыслил покушение на жизнь своего отца.
     V. Фавиан Эстрада прибавляет, что он  не  считает  правдоподобными  уже
данные им некоторые детали о причинах опалы  дона  Карлоса.  Но  остановимся
особенно  на  словах:  "если  действительно  не  было  применено   насилие".
Сопоставим их с фразой, которой он старается ответить на аргумент тех,  кто,
не заботясь об истине, с радостью воспринимает в дурном смысле все сказанное
о действиях государей. Он не хочет смешиваться с ними, потому что  это  вещи
скрытые и в них не легко проникнуть.
     VI. Луис Кабрера, историк Филиппа II, в  своем  рассказе  о  болезни  и
смерти дона  Карлоса  утверждает,  что  принятое  им  слабительное  не  дало
полезного результата  и  болезнь  стала  казаться  смертельной;  далее  этот
историк прибавляет: "Об этом деле в Испании и вне этого королевства, а также
в историях, написанных врагами Филлипа  II  и  его  соперниками,  существует
много рассказов. Я пишу то, что видел и о чем слышал тогда и после.  Я  могу
это делать, потому что с детства был  допущен  в  апартаменты  государей.  С
годами  эта  доступность  увеличилась  благодаря  частому  общению  с   ними
вследствие расположения, с которым некоторые министры были приняты  королем,
особенно принц Руи Гомес де Сильва  и  дон  Кристобал  де  Мора,  маркиз  де
Кастель-Родриго, влияние коего было выгодно для моего отца Хуана Кабреры  де
Кордовы. Все это, вместе с добротою, с какою Его Величество принял  меня  на
службу, дало нам свободный доступ к  важным  лицам  и  возможность  близкого
общения с ними". Манера выражения Луиса Кабреры,  заслуживает  внимания.  Он
признает, что в Испании различно толковали о  смерти  дона  Карлоса,  но  он
хочет в то же время почтить память короля, сыну которого он  посвящает  свой
труд. Поэтому он избегает всякого обсуждения, рассказывая о том, что видел и
слышал в то время во дворце монарха, куда входил свободно и где видел  также
принца Эволи. Ясно, что этот наперсник  Филиппа  II  остерегается  открывать
какой-либо его секрет без необходимости. Тем не менее Луис Кабрера  полагал,
что неприятные последствия лекарства и роковой оборот болезни могли  явиться
следствием специально принятых мер, потому что, если бы у него не было  этой
мысли, он не преминул бы энергично опровергнуть противоположное мнение,  как
и следовало делать.
     VII. Истории,  опубликованные  Кабрерой,  Ван  дер  Гаменом,  Опмеро  и
Эстрадой, согласны с  тайными  мемуарами  того  времени,  которые  я  читал.
Поэтому неудивительно, что принц Оранский в своем манифесте  против  Филиппа
II приписал ему гибель сына {Ватсон. История  царствования  Филиппа  II,  на
англ  и  фр.  яз.,  приложение.},  что  Жак   Огюст   де   Ту,   французский
историк-современник, впрочем, очень осмотрительный, делает то  же  самое  на
основании  подробностей,  сообщенных  ему  Луи  де  Фуа  [81],   французским
архитектором, строившим Эскуриал, и к этому приходит и  Пьетро  Джустиниане,
венецианский дворянин, который долго жил в Испании, хотя он ошибся, допуская
вмешательство святого трибунала в это дело и  предполагая,  что  принц  умер
через несколько часов от действия яда; он  высказывает  и  другие  ошибочные
мнения, излишне доверившись своим  корреспондентам  {Де  Ту.  История  моего
времени, на лат.  яз.  Т.  II.  Кн.  43}.  Я  изумлен,  что  другие  авторы,
цитированные Грегорио Лети, наговорили  столько  противоречащих  друг  другу
вещей, что они кажутся вышедшими из-под пера авторов повестей  или  романов.
Кончина принца произошла от таинственного лекарства, и приказ о  приеме  его
был  отдан  тайно.  Поэтому  никто  не  сомневался,  что  эта  смерть   была
насильственна, и каждый строил предположения для того,  чтобы  угадать,  как
она произошла.
     VIII.  Однако  права  истины  неотъемлемы;  рано  или   поздно   правда
обнаружится. После двух с половиною столетий мы открываем столько  фактов  и
деталей об этом событии, что  их  соединение  вносит  в  наш  ум  внутреннее
убеждение, что  смерть  дона  Карлоса  обладает  всеми  внешними  признаками
естественной смерти и что больной сам считал ее таковою.  Рассказ  некоторых
благоразумных иностранных историков о последствиях лекарства уже опровергнут
подлинными документами. Рассказ тех писателей, которые забавляются  писанием
романов под видом истории, опровергнут  также.  Поэтому,  не  останавливаясь
долее на этом спорном предмете, я продолжу мой  рассказ,  излагая  истину  и
пригласив читателей отбросить все, что они найдут  противоречащего  этому  в
других книгах.
     IX. Дон Карлос, узнав от Оливареса, что его болезнь неизлечима и смерть
близка, побуждаемый в то  же  время  приготовиться  к  ней,  пожелал,  чтобы
позвали брата Диего де Чавеса, его духовника. Его приказание было  исполнено
21 июля. Принц поручил монаху попросить прощения от его имени у короля,  его
отца. Тот велел ему ответить, что от всего сердца дарует прощение, дает свое
благословение и надеется, что раскаяние поможет  ему  получить  прощение  от
Бога. В тот же день он принял с большим благоговением таинства причащения  и
соборования.  С  соизволения  короля  он  оформил  завещание,  которое  было
написано Мартином де Гастелу, его секретарем. 22 и 23 июля он был в  агонии.
В этом состоянии он спокойно  выслушал  увещания  дона  Диего  де  Чавеса  и
доктора Суареса Толедского, подателя милостыни.
     Министры предложили королю посетить  сына  и  вторично  дать  ему  свое
благословение, представляя, что эта милость лучше всего  утешит  умирающего.
Филипп II справился у двух вышеупомянутых духовных лиц. Те ответили, что дон
Карлос сейчас хорошо настроен, но можно опасаться, что вид  отца  произведет
смущение в его мыслях. Этот мотив на время удержал его. Однако, узнав в ночь
с 23 на 24 июля, что его сын при последнем издыхании, он пришел в комнату и,
простирая руку через плечи принца Эволи и великого приора, дал ему  вторично
свое благословение, не будучи им замечен. Сделав это,  он  вернулся  весь  в
слезах. Вскоре после его ухода  последовала  смерть  дона  Карлоса,  который
испустил последнее дыхание в четыре часа утра 24  июля,  накануне  праздника
св. Иакова, патрона Испании.
     X. Смерти этого принца не скрывали; наоборот, его  похоронили  со  всей
пышностью,  приличествующей  его  сану,  в  церкви   королевского   женского
монастыря Св. Доминика в Мадриде, но надгробной речи  не  было  произнесено.
Филипп II оповестил о смерти дона Карлоса всех лиц и все корпорации, которые
он уведомил о его заключении.  У  меня  имеется  копия  письма,  которое  он
написал  толедскому   капитулу   27   июля.   Оно   подписано   монархом   и
контрасигнировано Франсиско де Эрасо,  государственным  секретарем.  У  меня
есть также копия письма этого  статс-секретаря  к  дону  Диего  Де  Суньиге,
коррехидору Толедо, от 28 июля. Он дает подробный отчет о начале, причинах и
течении болезни дона Карлоса, о его безропотности и набожности  в  последние
три дня жизни. Город Мадрид торжественно справил его заупокойное поминовение
14 августа. Проповедь была сказана братом  Хуаном  де  Товаром,  настоятелем
доминиканского монастыря Аточа. Это он в ночь с 27 декабря предыдущего  года
обманул принца, заставив его объявить, кого он хотел убить. Наконец,  в  том
же году напечатали длинную реляцию о болезни, смерти  и  погребении  принца.
Муниципалитет Мадрида поручил составить ее Хуану Лопесу дель Ойо, профессору
латинского языка в столице.
     XI. Испания горько оплакивала смерть дона Карлоса не только по  причине
предшествовавших ей страданий,  но  и  потому,  что  у  короля  не  осталось
мужского потомства. Принц был единственным плодом  первого  брака  короля  с
Марией Португальской. Он не имел детей от второго брака с Марией Английской.
Его  третий  брак  с  Елизаветой   Французской   дал   еще   двух   дочерей:
Изабеллу-Клару-Евгению,  родившуюся  12  августа  1566  года,  и   Катерину,
родившуюся  10  октября  1567  года.  Все  надежды  возлагались  на   третью
беременность королевы, о которой стало известно  незадолго  до  смерти  дона
Карлоса. Ожидание народа было обмануто, потому что добродетельная  Елизавета
умерла от выкидыша 23 октября 1568 года.
     XII. Это несчастье  (и  дурное  мнение,  господствовавшее