но там бывали; их перелеты по воздуху с
одного места на  другое  отрицаются  этим  взглядом,  хотя  сами  колдуны  и
воображают, что  дело  так  происходит;  наконец,  отвергаются  все  чудеса,
которые  колдуны  рассказывают  о  своих  собраниях  и  которые  им  кажутся
неоспоримыми. Приверженцы этого взгляда думают, что  употребление  колдунами
мазей и порошков повергает их в сон и дьявол пользуется этим временем, чтобы
запечатлеть в их мозгу видения, в действительность которых они  верят  после
своего пробуждения. Наконец, по третьему взгляду богословов все  происшедшее
есть результат договора, как удостоверяют свидетели и  признают  обвиняемые,
по попущению Бога, намерения которого не дано знать людям.
     XXXIV. Автор убедительно доказывает следующее: как католики, мы  должны
признать, что Бог может допускать факты, о которых идет речь, но необходимо,
однако, отвергнуть, что они случаются так часто, как можно было бы думать на
основании той важности, которую трибуналы придают этому  роду  дел;  они  не
могут произойти без стечения чрезвычайных обстоятельств, которые служат  для
исполнения  планов  провидения  ради  спасения   душ,   торжества   религии,
уничтожения греха и обращения грешников. Но ничего подобного не видно  ни  в
собраниях колдунов, ни в их действиях;  наоборот,  несомненно,  что  в  этой
шайке все ведет к массе самых чудовищных преступлений (по крайней  мере,  по
намерению) против Бога и святых, против людей и природы.
     XXXV. Изложенные доводы приводят автора сочинения к  мысли,  что  среди
случаев, о которых рассказывают колдуны, некоторые достоверны и реальны,  но
произведены естественными средствами;  другие  -  только  плод  воображения,
вроде сновидений, видений умалишенных и  бреда  больных.  Люди,  с  которыми
происходят  эти  иллюзии,  верят  в  реальность  неотвязно  преследующих  их
призраков,  поэтому  те,  которых  называют  кающимися,  так   добросовестно
передают факты. Наконец, есть вещи, которые не случались на самом деле и  не
являются плодом  больного  воображения,  но  о  которых,  однако,  некоторые
повествуют, чтобы сделать свою историю более поразительной  и  удовлетворить
свое тщеславие, - мотив, столь могущественный у всех  людей  и  столь  часто
заставляющий их предпочитать постыдные химеры более прочным благам.
     XXXVI. К разряду вещей  совершенно  реальных,  которые  являются  делом
колдунов, следует отнести убийства людей, потому что можно быть убийцей,  не
будучи колдуном,  употребляя  смертоносные  соки  растений,  порошки,  мази,
жидкости или другие вещества. Когда  воображение  совершившего  преступление
вновь обретает обычное спокойствие,  возможно,  он  начинает  думать,  будто
использовал дьявольские приемы в своих самых естественных действиях,  и  эта
мысль овладевает его умом.
     XXXVII. Второй род явлений, вменяемых  в  преступление  колдунам  и  не
выходящих за пределы естественного порядка вещей, - путешествия  по  воздуху
для прибытия на ночные сборища и  подробности  относительно  того,  что  там
происходит. Автор напоминает, что Андреа Лагуна, врач папы Юлия III, говорит
в четвертой главе 96-й книги  своего  Комментария  на  Диоскорида  [129]  по
поводу корня одного вида соланума [130],  драхма  коего  в  отваре  с  вином
возбуждает в воображении самые приятные представления. Он прибавляет, что  в
1545 году, когда он лечил во Франции герцога Гиза Франсуа Лотарингского, там
арестовали,  как  колдунов,  мужа  с  женой,  живших  в  сельском   доме   в
окрестностях города Нанси. У  них  нашли  горшок  с  зеленой  мазью.  Лагуна
выяснил, что мазь составлена из разных экстрактов  цикуты  [131],  соланума,
белены [132], мандрагоры [133] и других наркотических и усыпляющих растений.
Он предписал употребление этой мази для жены палача, которая  была  поражена
бешенством и не могла уснуть. Когда намазали этой мазью  тело  женщины,  она
проспала тридцать шесть часов, и сон ее длился бы дольше, если бы не  решили
ее разбудить, употребляя очень сильные средства,  между  прочим  банки.  Она
горько жаловалась, что ее вырвали из  рук  молодого  человека,  любезного  и
сильного.
     XXXVIII.  Мифология  рисует  нам  Ореста  [134],  видящего  при   своем
пробуждении фурий  [135],  преследующих  его,  чтобы  покарать  за  убийство
матери. Женщины в Греции, посвящавшие себя культу Реи [136],  матери  богов,
утверждали, что беспрестанно  слышат  гул  барабанов  и  других  музыкальных
инструментов и видят пляски фавнов [137], сатиров [138] и других  призраков.
Чтобы более полно наслаждаться этим зрелищем, они добирались до гор и лесов,
где, по их уверению, можно  ощутить  верх  наслаждений.  Так  же  говорят  и
колдуны о своих ночных собраниях.
     XXXIX. Свидетели в  делах  о  колдовстве  не  должны  внушать  большого
доверия, как бы ни были они многочисленны и важны. Мы знаем:  когда  римские
императоры преследовали христиан, многие свидетели согласно показывали,  что
христиане убивают детей, собираются по ночам, чтобы их есть,  и  в  потемках
совершают ужасные  гнусности.  В  числе  этих  свидетелей  находились  люди,
которые могли знать истину, так как были христианами и присутствовали на  их
собраниях до своего отступничества; были рабы христиан,  которые  видели  их
поведение   и   знали,   что   они   исповедуют   христианство.   Однако   в
действительности ничто не было достоверно, хотя судебная улика  кажется  нам
полной и совершенной, потому что отступники, которым была  обещана  награда,
если они разыщут христиан, пользовались клеветой без боязни понести кару.  С
своей стороны, рабы доносили на своих господ, чтобы избежать смерти, которая
угрожала им, если бы они объявили себя христианами.
     XL. Мнение, что дьявол представляет иногда колдуна, принимая  его  вид,
приводит  к  большим  затруднениям.  Или  надо  предположить,   что   дьявол
завладевает ложем супруга, или надо согласиться, что  муж  его  занимает,  а
дьявол отправился играть роль колдуна  на  собраниях  или  в  другом  месте.
Первый случай влечет двойное невольное преступление плотского  общения,  так
как дьявол может быть инкубом и суккубом без ведома жены  или  мужа.  Второй
случай делает невозможным доказательство преступления. В самом деле, как  бы
многочисленны ни были  факты,  выставленные  против  обвиняемого,  последний
может сказать: "У меня нет большего врага, чем дьявол. Он  принял  мой  вид,
чтобы я прослыл виновным; потому что я был у себя дома, и докажу свое алиби"
[139]. Никогда запирающийся обвиняемый  не  мог  быть  осужден  на  законном
основании, как были осуждены  в  Логроньо  пять  человек,  выданные  в  руки
светской власти.
     XLI. Педро де Валенсия закончил свою докладную записку словами: нет  ни
одного процесса, который требовал бы больше критики и рассудительности,  чем
процессы, возбужденные против колдунов и ведьм; для этих  случаев  следовало
бы составить особую инструкцию для  инквизиторов;  он  не  считает  разумным
присуждать к релаксации запирающихся обвиняемых,  какие  бы  улики  ни  были
собраны для доказательства  их  преступления,  потому  что  все  они  крайне
недостоверны; при сомнении лучше пощадить виновного, чем покарать невинного,
или наказать его суровее, чем он заслуживает.
     XLII. Кардинал представил дело колдунов Логроньо  в  совет  инквизиции,
где оно долго обсуждалось. Вскоре  совет  послал  инструкцию  провинциальным
инквизиторам,  рекомендуя  действовать  собразно  этой  инструкции  и  точно
следовать ее духу в процессах этого рода, которыми  им  придется  заниматься
впредь. Он указывал большое число предосторожностей, которые нужно принимать
при допросе свидетелей и при признаниях и показаниях обвиняемых. Эти меры не
были безуспешны, так как я не думаю, чтобы с этого времени справлялось  хоть
одно общее аутодафе  вроде  аутодафе  1610  года.  Другим  результатом  этой
счастливой перемены было ослабление пыла, который  прилагали  к  доносам  на
колдунов, и падение вкуса к колдовству. С этой эпохи просвещение увеличилось
и число колдунов сократилось вместе  с  числом  простофиль,  веривших  в  их
чудеса. Если бы Педро де Валенсия жил в наши дни,  он  радовался  бы  своему
заявлению о том, что колдовство представляет феномены достоверные, но  чисто
естественные, действия воображаемые,  но  рассматриваемые  как  реальные,  и
другие, имеющие основанием обман.
     XLIII.  Я  писал  в  другом  месте  о  многих   процессах   инквизиции,
разбиравшихся  в  царствование  Филиппа  III.  Я  ограничусь  здесь   только
упоминанием о процессе дона Антонио Манрике,  графа  де  Мораты,  сына  дона
Педро, обвиненного в 1603 году за то, что он высказал еретические тезисы. Он
произнес отречение, не подвергаясь позору аутодафе. Я видел  его  процесс  в
Сарагосе в 1812 году вместе с процессом множества лиц из высшего дворянства.
Часть их я  назвал.  Среди  других  отмечу  дона  Хуана  де  Гуреа,  сеньора
д'Аргавьесо, обвиненного в 1559 году; Хуана Переса д'Оливана,  члена  совета
инквизиции, судимого в 1559  году;  дона  Хуана  де  Каласансы,  сеньора  де
Кларава-лье, арестованного в 1564 году; Дениса де Реус, сеньора де Ма-лехана
и де Лусеника, оговоренного  в  1581  году;  дона  Франсиско  де  Палафокса,
сеньора и первого маркиза де Арисы, оговоренного в 1586  году,  и  господина
Габриэля де Хуана, регента Майорки, дело которого относится к 1534 году.


       Глава XXXVIII

САМЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ ПРОЦЕССЫ И АУТОДАФЕ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА IV

     I. Филипп IV вступил на престол 31 марта 1621 года и умер  17  сентября
1665 года. За сорок четыре года  его  царствования  Испания  последовательно
имела главными инквизиторами: 1) в  1621  году  дома  Андреа  Пачеко  [140],
который наследовал дому Луису де Алиаге, подавшему в отставку 23 апреля  под
давлением короля; 2) в 1626 году, по смерти Пачеко, кардинала  дома  Антонио
де Сепата-и-Мендоса; 3) в 1632 году, когда он оставил свою  должность,  дома
Антонио де Сотомайора, архиепискоЯа и королевского духовника; 4) в 1643 году
дома Диего де Арсе-и-Рейносо [141], епископа Туи, Авилы и  Пласенсии,  после
того как его предшественник также отказался от должности. Дом Диего  умер  в
один день с испанским королем Филиппом IV.
     И. Многие события должны были дать почувствовать мудрому  правительству
необходимость  уничтожения  трибунала   инквизиции,   как   неполитического,
покушающегося на чужие права и противного судебному порядку и  общественному
спокойствию,  или  если  не  полного  устранения,  то,  по   крайней   мере,
ограничения его власти одними процессами по делам несомненной ереси,  о  чем
неоднократно просили кортесы королевства, и подчинения формам, установленным
для светских судов,  чтобы  в  корне  уничтожить  безмерные  злоупотребления
тайного судопроизводства. Но вялость  Филиппа  IV  не  позволила  произвести
столь полезную реформу. Этот государь,  наоборот,  разрешил  инквизиторам  в
1627 году расследовать дела  о  контрабанде,  относящиеся  к  вывозу  медной
монеты, и распоряжаться четвертой долей того, что попадет  в  их  руки.  Эта
мера не менее скандальна, чем принятая против переправки лошадей из  Испании
во Францию.
     III. В числе самых известных аутодафе эпохи Филиппа IV есть  некоторые,
история которых лежит у меня  перед  глазами;  я  передам  их  как  наиболее
важные.
     IV. 21 июня 1621 года  инквизиция,  желая  отпраздновать  на  свой  лад
восшествие Филиппа IV на престол, предложила в виде  зрелища  для  народного
увеселения аутодафе Марии де ла Консепсион, святоши  и  известной  лицемерки
предшествующего царствования.  Она  сначала  обманула  много  народа  своими
мнимыми  откровениями,  притворной   святостью,   частыми   приобщениями   и
многочисленными  экстазами;  наконец,  она  впала   в   самое   разнузданное
распутство с духовниками и другими священниками. Ее  обвинили  в  заключении
договора с дьяволом, а также в  том,  что  она  впала  в  заблуждения  Ария,
Нестория [142], Эльвидия, Магомета,  Лютера,  Кальвина,  материалистов  и  в
безбожие. Ей велели появиться на аутодафе в полном санбенито,  с  митрой  на
голове и кляпом во рту. Она получила двести ударов кнутом и была приговорена
к пожизненному заключению в  тюрьме.  Признаюсь:  если  бы  я  мог  одобрить
существование такого трибунала, как инквизиция,  то  разве  лишь  для  того,
чтобы он мог карать виновных, вроде Марии де ла Консепсион и других ханжей и
лицемеров, приносящих больше зла католической религии, чем скрытые  еретики,
которые не придают никакого значения тому, чтобы найти себе прозелитов.
     V. 30 ноября 1630 года севильская инквизиция справила общее аутодафе из
пятидесяти осужденных. Из них шесть были сожжены фигурально (в  изображении)
и восемь живьем, как виновные в принятии ереси иллюминатов; тридцать человек
примирены, а шесть  получили  условное  (с  предупреждением)  отпущение  или
епитимью, как сильно заподозренные.
     VI. 21 декабря 1627 года в Кордове было общее аутодафе из  восьмидесяти
одного осужденного. Четверо иудействующих были сожжены  живьем.  Одиннадцать
фигурально: были сожжены их вырытые из земли кости; там же были статуи  двух
других иудействующих еретиков в одежде примиренных, потому что  они  умерли,
получив эту милость. Пятьдесят восемь других осужденных  были  примирены  по
тому же мотиву. Затем было два богохульника, один многоженец и три колдуньи.
В числе  последних  была  Анна  де  Ходар  из  Изнаторафе,  которая  жила  в
Вальянуэва-дель-Арсобиспо. Она "портила" людей, призывая имена Вараввы [143]
и Вельзевула [144]. Вторая ведьма  -  донья  Мария  де  Падилья,  знаменитая
толедская женщина, вдова командовавшего коммунами, которые  восстали  против
фламандцев, управлявших Испанией при Карле V, - смешивала пепел от  печатных
изображений канонизованных святых с серой,  агатовым  порошком,  мужскими  и
женскими волосами, восковыми фигурами  людей  и  другими  подобными  вещами,
чтобы вызвать любовь. К подобным нелепостям порочные люди не  прибегали  бы,
если бы не было такого множества легковерных. Третьей ведьмой была Мария  де
Сан-Леон-и-Эспехо, поселившаяся в Кордове. Она предавалась тому же  суеверию
и занималась им по ночам, наблюдая созвездия, в особенности  одно,  которому
приписывала  больше  влияния,  чем  другим.  Мария  говорила  ему:  "Звезда,
пробегающая от одного полюса до другого, я заклинаю тебя именем ангела-волка
привести меня в то место, где находится такой-то; приведи его ко мне, где бы
он ни был, и устрой так, чтобы я была в его сердце, куда  бы  он  ни  пошел;
звезда, я заклинаю тебя, приведи его ко мне больным, но не смертельно,  и  я
тебя проткну изо всей силы". При этих словах ведьма втыкала нож в  землю  до
черенка,  обратив  глаза  к  звезде.  Альфонсо  Лопес  де  Акунья,  уроженец
Пенья-де-Франсиа,   португалец   по   происхождению,   иудействующий,    был
релаксирован фигурально.  Он  удавился  в  тюрьме  веревкой,  сплетенной  из
листьев пальмовой щетки и суконных нитей своих штанов, ссученных  с  помощью
инструмента для растиранья, который он успел достать.
     VII. В 1632 году  в  Мадриде  состоялось  общее  аутодафе,  на  котором
присутствовал король с королевской фамилией. Было пятьдесят три  осужденных,
из коих семь были сожжены живьем, четверо фигурально и сорок два  примирены.
Почти все они были иудействующие португальцы и дети португальских родителей.
Одно  обстоятельство  делает  это  аутодафе  очень  примечательным.  Мигуэль
Родригес и его жена Изабелла Мартинес Альбарес были  владельцами  дома,  где
осужденные собирались, как в синагогу, для  отправления  обрядов  иудейского
культа. Их обвинили в  том,  что  они  бичевали  плетью  изображение  Иисуса
Христа, распинали его и всячески издевались над ним, как бы мстя за все зло,
которое христиане заставляли переносить их единоверцев. Трибунал  инквизиции
велел срыть  этот  дом  и  поставил  на  пустыре  надпись  для  увековечения
воспоминания. Он был расположен на улице Принцесс, где  потом  был  выстроен
дом капуцинов, который назвали монастырем Терпения,  в  память  оскорблений,
которые Спаситель мира претерпел в своем чтимом образе. Тогда пустили  слух,
что распятие трижды взывало к евреям, но они не поколебались его сжечь. Этот
последний факт не так достоверен, как та тщательность, которую  приложили  в
Мадриде и в других городах  королевства  к  служению  торжественных  месс  в
искупление совершенного  кощунства.  Все  осужденные  были  португальцы  или
уроженцы Португалии.
     VIII. 22 июня 1636 года в Вальядолиде было  другое  общее  аутодафе  из
двадцати восьми осужденных. Из них было десять иудействующих, восемь плутов,
которые были  названы  колдунами,  три  двоеженца,  три  богохульника,  одна
женщина-лицемерка, один бродяга, выдававший себя за служителя инквизиции,  и
две статуи. Наказание, которому подвергли  евреев,  мне  кажется  совершенно
новым, и я ничего подобного не встречал  ни  в  одном  другом  процессе.  Им
пригвоздили по -одной руке к поперечной балке деревянного  креста;  в  таком
состоянии они выслушали среди аутодафе отчет о своем  процессе  и  приговор,
осуждавший их на пожизненное тюремное заключение в санбенито за то, что  они
волочили образа Иисуса и Марии,  которых  осыпали  богохульствами.  Святоша,
появившаяся на том же аутодафе, известная под именем Лоренсы, была из города
Симанкаса. Ее преступление не отличалось от многих подобных. Она  выдумывала
видения дьявола, Иисуса Христа, Марии и бесчисленные количества  откровений.
Но в сущности она была женщиной, предавшейся распутству  и  не  помышлявшей,
что она оскорбляет Бога своими разнузданными наклонностями.
     IX.  Я  укажу,  как  на  еще  более  прославившуюся,  в  вальядолидском
трибунале святошу, монахиню из обители Св. Клары в Каррион-де-лос-Кондес, по
имени Луиса де  ла  Ассенсион.  Г-н  Лавалле  в  своей  Истории  инквизиции,
напечатанной в Париже в 1809 году, говорил о кусках креста,  принадлежавшего
этой женщине. Этот автор (прибавивший только некоторые новые ошибки к  тому,
что опубликовали по этому поводу за два последних столетия Марсолье [145]  и
другие писатели) утверждает, что  этот  крест  был  одним  из  тех,  которые
инквизиторы возлагали на  шею  осужденных.  Автор  ошибается:  такой  обычай
никогда не был известен инквизиции. Крест, о котором идет речь,  принадлежал
монахине.  Что  касается  надписи  на  нем,  г-н  Лавалле  плохо  истолковал
фрагменты. Я видел один из этих крестов  целиком.  На  верхней  части  стоят
буквы I.N.R.I. - инициалы слов Iesus Nazarenus Rex Iudaeorum (Иисус  Назарей
Царь Иудейский); у подножия - другие  слова,  которые  я  перевожу:  "Иисус,
Пресвятая  Мария,  зачатая  без  первородного  греха.  Сестра  Луиса  де  ла
Ассенсион, недостойная раба  сладчайшего  Иисуса".  Эта  монахиня  раздавала
подобные кресты всем поверившим в ее святость и приходившим поручить себя ее
молитвам  в  своих  духовных  или  телесных  нуждах.  Таким   способом   она
удовлетворяла желание людей, которые ее посещали, и хотели  унести  с  собой
какую-нибудь  принадлежавшую  ей  вещь.  Надпись  на  кресте  была  помещена
случайно и без всякого  особенного  намерения.  Принужденная  несколько  раз
отдать крест, она соглашалась  на  это,  но  непременно  делала  другой  для
собственного употребления под предлогом, что надпись беспрестанно напоминает
ей обеты преуспеяния  в  совершенстве  и  постоянства  в  послушании  Иисусу
Христу. Раз она дала такой крест, у нее стали просить еще, и она их  раздала
в большом числе. Желание получить от нее крест стало настолько всеобщим, что
решили их делать очень много; это и послужило поводом и предметом  процесса.
Инквизиция велела отобрать все кресты, какие можно было отыскать;  несколько
таких крестов было в Вальядолиде и Мадриде.
     X. Не надо, однако, путать  сестру  Луису  де  ла  Ассенсион  с  такими
лицемерками и ханжами, как Мария де ла Консенси-он в Мадриде, сес