ом  с  хмурым  видом  вскрыл  его  и
углубился в чтение. Чело Суворова еще более омрачилось.
   Что думает светлейший? Игрушка, бал, фейерверк? Нет, не  быть  сему!  -
резко вымолвил он и присел к столу. Он долго сидел  над  листом  бумаги  и
думал.
   Дежурный офицер молча наблюдал  за  ним,  стараясь  держаться  в  тени.
Суворов долго безмолвствовал. Склонив на ладонь голову, он закрыл глаза и,
казалось,  уснул.  Но  Александр  Васильевич  не  спал,  в  нем   боролись
противоречивые чувства. Сделать так, как надумал он, значит рассориться  с
Потемкиным.  А  иначе  нельзя:  долг  перед  родиной  превыше  всего!   Он
встрепенулся, взял перо и быстро написал:
   "Мое намерение непременно. Два раза  было  российское  войско  у  ворот
Измаила, - стыдно будет, если в третий раз оно отступит, не войдя в него".
   - Вручите! - сказал он дежурному, протянув ему пакет.  Сего  фазана  не
могу видеть. Ныне - военный совет!..
   Энгельгардту объяснили:
   Его сиятельство граф Суворов весьма заняты и  сожалеют,  что  не  могут
принять лично. Впрочем, вот его ответ.  Просьба  доставить  его  светлости
князю Потемкину...
   Обескураженный учтивым ответом дежурного  офицера,  Энгельгардт  понял,
что все его надежды на внимание погибли, и он, не медля  более,  выбыл  из
полевой ставки Суворова.


   Солдат Сидоров лежал в секрете в камышах на  берегу  Дуная.  С  темного
звездного неба лилась прохлада, с  речного  простора  подувал  ветерок,  и
черные воды величаво разлились в тишине. Глядя на них,  служивый  вспомнил
иную реку - Каму, суровую, в зеленых берегах, и синюю в летние полдни.
   "У нас на Каме зима, стужа. Небось все укрылось под лебяжьим  одеялом!"
- со щемящей тоской подумал  он,  и  перед  ним  ярко  встал  милый  край:
уральские увалы, хмурые хвойные леса и гремящие горные ручьи.  Ничего  нет
краше родного края! Глядя на синие звезды, часовой размечтался.  Вот  ковш
Большой  Медведицы  низко  склонился  над  Дунаем  и  готов  зачерпнуть  с
зеркальных вод пригоршню  золотого  проса,  рассыпанного  с  неба  Млечным
Путем. Рядом, словно старец, припал к воде столетний вяз с седыми  гибкими
ветвями. В омуте блеснула большая рыба. Нет, это не рыба!
   - Стой, кто плывет? - вскинув кремневку, окрикнул часовой.
   Ныряя, тихо плескаясь, по реке плыли две  головы  рядом,  пробираясь  к
берегу. Следом за ними торопилась юркая утлая лодка. Как  тени,  скользили
пловцы.  Ветерок  донес  приглушенный  турецкий  говорок.  Сидоров   снова
закричал:
   - Стой, басурмане, стрелять буду!
   В ответ на окрик с лодки раздались выстрелы.  Пули  чмокнули  по  тугой
дунайской волне  подле  плывущих  голов.  Солдат  не  выжидал,  ударил  по
преследующим из кремневки. Турки всполошились, закричали, взбурлили веслом
воду, и челн стало сносить в сторону, в кромешную тьму.
   У русского берега, шатаясь, в камышах поднялся лишь один. Сгибаясь,  он
волочил по воде расслабленное тело товарища. Беглецы  выбрались  на  сухую
кромку. На выстрел прибежали с заставы, и снова вспыхнула перестрелка.
   Сидоров  поспешил  к  беглецам.  Широкоплечий,  коренастый  перебежчик,
одетый  в  широкие  турецкие  шаровары  и  синий  жилет,  склонившись  над
товарищем, тормошил его. Солдат услышал стон и родные русские слова:
   - Оставьте, ваше благородие, поспешите! Там ждут. Дорога минутка!
   "Свои! Откуда бог принес?" - быстро сообразил  часовой  и  для  порядка
окрикнул:
   - Кто такие? Пропуск?
   - Россия! - энергично ответил коренастый. - Ну-ка,  иди  сюда,  братец!
Кликни своих, помочь надо. У самого  берега  пуля  настигла.  Мне  спешить
надо...
   С поста прибежали с факелами и осветили бледное лицо лежащего на земле.
Он потянулся, открыл глаза:
   - Свои... Братцы... Умираю...
   - Иванов, да это ты! - вдруг отчаянно  выкрикнул  часовой  и  опустился
возле раненого на колени. - Ишь ты, где довелось встретиться!
   Капрал понатужился, пытаясь приподняться.
   - Пермяк, Сидоров... ты... Приподними, братец, дай  взглянуть  на  вас!
Ох-х! - Он глубоко вздохнул  и  жалобно  улыбнулся:  -  Вишь,  где  смерть
настигла...
   Капрал перевел дух и глазами указал на грудь.
   - Тут ладанка. Достань ее... Там уральская землица.  Оттуда  на  сердце
положи!
   - Да ты что, никак и впрямь умирать  собрался!  -  попробовал  ободрить
товарища солдат.
   - Не собирался, да, чую, не отпустит! - тихо ответил капрал.  -  Слышу,
вот она тут, за плечами, стоит, моя смертушка... А там  в  ладанке  еще  и
рубль, даренный самим Александром Васильевичем, так вы  его...  храните...
Святая память...
   Капрал ослабел, закрыл глаза.
   - Эх, Иванов, Иванов, как же ты! - огорченно вздохнул солдат.
   Умирающий не отозвался.  Он  потянулся,  вздохнул,  и  глубокая  тишина
сковала солдат.
   - Упокой, господи, душу воина! - истово перекрестились солдаты. -  Надо
почтить тело...
   Сидоров вырыл могилу. Старого капрала уложили в последнее прибежище,  а
на сердце ему присыпали из ладанки уральской землицы. Пригоршню ее  солдат
поднес к лицу и жадно вдохнул ее терпкий запах.
   - Эх, хороша! Сочна, мягка, плодовита! Видать, до отказа мужицким потом
полита. Прильни, родная, к верному сердцу, прими  его  последнее  тепло  и
силушку! Веселее ему будет лежать  укрытому  этой  маленькой,  да  горячей
горсточкой. Русскому сердцу мало надо тепла - оно само горячее и доброе! -
тихо сказал солдат и низко склонил голову, а  по  изрезанной  морщинами  и
обветренной чужими ветрами щеке катилась непрошеная слеза...
   В этот час Александр Васильевич Суворов принял  капитана  Карасева.  Он
молча выслушал донесение.
   - Так, так... Молодец солдат... Дознался, где  слабее  всего...  Иванов
пятый! Помилуй бог, подать сюда храбреца!
   - Его нет больше, ваше сиятельство! - тихо сказал капитан, и  руки  его
задрожали.
   Суворов  замолчал.  Строгий  и  безмолвный,  он  стоял   с   минуту   с
потемневшими глазами.
   - Вот истинный сын отечества... Спасибо...
   Полководец устало опустился на скамью и задумался. Капитан  тихо  вышел
из горницы...


   Суворов тщательно изучил расположение крепости  и  данные  разведки.  В
последние  дни  он  под  огнем  врага  совершал  длительные   поездки   на
рекогносцировку, проверяя  все  на  месте.  Заметив  назойливого  старика,
разъезжавшего на казачьей лошаденке перед крепостью,  турки  пытались  его
обстреливать. Суворов со смешком поглядывал на сопровождавшего  ординарца,
который поминутно "кланялся".
   - Уедемте подальше, ваше сиятельство, не ровен час! - просил ординарец.
   - Что ты, помилуй бог! -  спокойно  отвечал  генерал-аншеф.  Ведай,  не
всякая пуля по кости, глядишь - иная в кусты. Пуля - дура, штык - молодец!
   Понемногу выстрелы прекратились. Александр Васильевич улыбнулся.
   - Ишь, кончили! Решили басурмане, не стоит палить по старичку. Галанты,
помилуй бог!
   До позднего вечера он пробыл на берегу Дуная. Стало ясно, что ожидаемые
трудности далеко превосходят все предположения, имевшиеся на этот счет.  С
приходом суворовских полков  русская  армия  состояла  из  тридцати  тысяч
воинов. Значительную часть составляли казаки, непривычные к пешему бою. Не
хватало  пушек  и  снарядов.  И  все-таки  вопрос  был  решен.  Предстояло
установить, откуда направить главный удар.
   "Капитан прав! - одобрил Суворов. - На Дунае турки  не  ждут  удара,  и
укрепления посему менее значительны. Сюда и бить!"
   В голове его созрел простой и ясный  план.  Предстояло  вынудить  турок
рассеять  свои  силы  по  всему  крепостному  валу.  Для  этого  надлежало
направить колонны для равномерной атаки  по  всему  фронту.  Турки  именно
этого и ждали.
   "Ждите! Это нам и надо!" - улыбнулся тайной мысли Суворов.
   9 декабря в тесной  хибаре  командующего  состоялся  военный  совет.  В
густой тьме, освещая дорогу факелами, к домику  подъезжали  генералы.  Они
неторопливо проходили в тесную горницу и молчаливо устраивались за столом.
Подошли  генерал-поручики  Самойлов  и  Потемкин  -  дальний   родственник
светлейшего, появились бригадиры Орлов,  Вестфален  и  Платов.  С  усталым
видом к столу проковылял  Рибас.  И  вот  наконец  появился  генерал-майор
Кутузов. При виде его Суворов просиял.
   Генерал-аншеф в полной парадной форме и  при  орденах  стоял  у  стола.
Держался он прямо, бодро, каждого встречал пытливым взглядом и на  поклоны
входивших отвечал учтиво.
   Дверь плотно закрыли. В комнатке стало тесно, душно.  На  круглом  лице
Платова выступил пот. Он молча  сидел  в  углу,  влюбленно  поглядывая  на
Суворова. Лихой наездник и рубака, он был  скор  на  руку,  но  терялся  в
обществе и вовсе становился беспомощным, когда приходилось вести речь.
   Суворов обежал взором генералов и прямо приступил к делу.
   - Господа, два раза русские подходили  к  Измаилу,  -  ровным,  твердым
голосом сказал он, - и два раза отступали; теперь, в третий раз,  остается
нам либо взять  город,  либо  умереть.  Правда,  что  затруднения  велики:
крепость сильна, гарнизон  -  целая  армия,  но  ничто  не  устоит  против
русского оружия. Мы сильны и уверены в себе...  Я  решился  овладеть  этой
крепостью или погибнуть под ее стенами!  -  Он  поднял  голову  и  в  упор
спросил: - Господа, ваше мнение?
   Платов был младше  всех,  и  ему  первому  приходилось  высказать  свое
мнение. Атаман прокашлялся и сказал резко и внушительно:
   - Штурм!
   Генералы переглянулись и один за другим повторили:
   - Штурм!
   - Благодарю, господа! - спокойно сказал Суворов и  предложил:  -  Прошу
ознакомиться с диспозицией и быть готовыми.
   Намечалось разбить атакующих на три отряда, по три  колонны  в  каждом.
Начальники  колонн  и  отрядов  получили  свое  направление.  Впереди  шли
стрелки, обстреливая турок, за ними  -  саперы  с  шанцевым  инструментом,
потом  батальоны  с  фашинами  и  лестницами.  Позади  -  резерв  из  двух
батальонов. Каждый хорошо понял, что предстояло делать, но самое  решающее
знал только Суворов. Никому он не сказал  о  береговых  крепостных  стенах
Измаила. Расставаясь, он перецеловал всех и взволнованно напутствовал:
   - Один день - богу молиться, другой - учиться, в третий - боже господи!
- в знатные попадем: славная смерть или победа!..


   Весь день 10 декабря неумолчно грохотала канонада. Шестьсот  орудий  из
русских батарей били по крепости. Прислушиваясь к их грому, солдат Сидоров
ликовал:
   - Слушай,  соколы,  ай,  любо!  Слышишь,  как  наша  уральская  бабушка
Терентьевна ревет? Гляди, в какую  ярость  пришла!  -  озаряясь  радостью,
показывал   он   на   гаубицу,   извергавшую   огонь.   -   Ах   ты,   моя
любушка-голубушка!..
   День стоял серенький,  скучный,  от  орудийных  залпов  дрожала  земля,
поднимались  столбы  пыли.  Над  Измаилом  курчавились   дымки:   турецкая
артиллерия  ожесточенно  отвечала.  В  русском  бивуаке  то  тут,  то  там
вздымались к хмурому небу вихри черной земли,  разбитые  бревна,  хворост,
обломки повозок. Сидоров недовольно покрутил головой.
   - Это их турецкая султанша  рыкает:  что  ни  гостинец,  то  пятнадцать
пудов! Крепко плюется, паршивая. Прижимайся к земле, братцы!
   Солдаты стойко переносили  обстрел.  На  душе  Сидорова  было  озорное,
бодрящее чувство, с каждым залпом росла уверенность в своих силах. Во всем
своем крепко сбитом теле он ощущал желание размяться,  лихо  схватиться  с
врагом. Солдаты с  лицами,  запорошенными  землей,  подшучивали  друг  над
другом, делились вестями.
   - А про то слышали, земляки, в крепости засел брательник крымского хана
Каплан-Гирей, а при нем шесть  сыновей,  один  другого  ловчее?  -  сказал
конопатый солдат.
   - Вот то-то  и  любо!  Не  с  сопляками  драться,  а  с  богатырями!  -
откликнулся Сидоров. - Ну и будет им конец!
   - Слышали, земляки, что батюшка Суворов сераскиру  молвил:  в  двадцать
четыре часа ставь белый флаг? Не поставишь -  пеняй,  басурман,  на  себя:
крепости - разрушение, а вам всем - уничтожение!
   - Откуда ты только все знаешь? - добродушно проворчал Сидоров.
   - Мы-то все ведаем, - ответил конопатый солдат. - Известно, мы из  Шуи,
а шуяне беса в солдаты продали. Наш плут хоть кого впряжет в хомут, вот  и
заставил вертячего беса служить да вести носить.
   - Балагур-солдат! - отозвался Сидоров и вздохнул, взглянув  на  широкую
реку. - Эх, Дунай Иванович, голубой да золотой. По Волге долго плыть, а ты
широк, да перемахнуть надо!.. Не закурить ли нам, служивые? - Пермяк добыл
кисет,  набил  трубочку  крепким  табаком,  прикурил.  Крутые  витки  дыма
потянулись над ложементом. Трубка заходила по рукам.
   - А что я вам, братцы, расскажу!  -  размеренно-спокойным  тоном  начал
Сидоров, но тут раздался волевой голос капрала:
   - Брось дымить! Гляди, сам батюшка Суворов к нам жалует!
   И  впрямь,  издалека  донеслась  команда,  впереди  быстро   строились,
выпрямлялись  в  линию  полки.  Вдоль  фрунта  медленно  шел   Суворов   с
немногочисленной  свитой.  Генерал-аншеф  был  в  темно-синем  мундире  со
звездой и при шпаге. Он часто останавливался и пытливо всматривался в лица
солдат.  Сидоров  молодецки  выпятил  грудь,   застыл,   пожирая   глазами
полководца. Рядом расположился Фанагорийский полк, и фанагорийцы с великим
подъемом подхватили налетевшее "ура".  Помолодевший,  посвежевший  Суворов
задорно шутил. Пермяк слышал, как он  запросто  здоровался  с  ветеранами,
слегка подтрунивал и ободрял молодых солдат.
   - Егоров,  ты  опять  тут!  -  весело  вскричал  Александр  Васильевич,
встречаясь взором со старым воином. - Помилуй бог, был при  Козлудже,  при
Кинбурне сражался, под Очаковом дрался, при Фокшанах  опять  вместе  врага
били и при Рымнике супостату морду искровянили, а ныне под Измаилом  снова
здорово!
   - Что ж поделать, Александр Васильевич, когда мы  с  тобой  два  сапога
пара. Куда ты, туда и я. Без нас и  войско  не  войско!  -  с  дружелюбным
смешком отозвался седоусый ветеран. Суворов и все солдаты засмеялись.
   Генерал-аншеф  прошел  несколько  шагов  и  увидел   пермяка,   любовно
глядевшего ему в лицо.
   - Помилуй бог, сколь много ныне знакомых на каждом шагу! - вскричал он.
- Здорово, Сидоров! Слушай, пермяк, ты не лживка и не ленивка, а  скажи-ка
ты по чести: доберешься до Измаила?
   - С нами правда и Суворов! Всю землю пройдем, а свое найдем! - уверенно
и задорно ответил солдат.
   - Ох, врешь, пермяк - соленые уши! - пошутил Суворов. -  Насквозь  вижу
тебя. Ты и без меня доберешься и от врагов отобьешься!
   - Уж коли на то пошло, от солдатской души скажу, Александр  Васильевич:
били и бить будем!
   - Помилуй бог, молодец, не зевай! В  добрый  час!  -  Суворов  дружески
подмигнул Сидорову и пошел дальше.
   Солдат вдруг заморгал глазами, на ресницах блеснули слезы. Он с досадой
незаметно смахнул их и счастливо поглядел на товарищей:
   - Гляди, милые, все упомнил: и как звать и что пермский! Эх, Александра
Васильевич, Александра Васильевич, одной веревочкой нас судьба связала; не
томись, за честь нашу постоим...
   Медленно шла ночь, темная, долгая и холодная, но никто не спал. Солдаты
тихо переговаривались. И  каждый  вспоминал  родину,  близких,  и  у  всех
нашлось доброе, ласковое слово для товарища. Ждали ракеты, и каждый  шорох
настораживал.
   Один за другим погасли костры. Настала тишина.
   "Теперь недолго до рассвета,  -  с  грустью  подумал  Сидоров.  -  Огни
притушены, и турки думают, что мы спим,  а  русские  солдаты  не  заснули,
ждут. Эх, други, свидимся ли после похода? Чую, отпразднуем..."
   Утих ветер, Дунай не шелохнется.
   Суворов вернулся в свою палатку и прилег на  охапке  сена.  Он  ушел  в
себя, сосредоточился. Глубокие морщины пробороздили  чело.  Неподалеку  на
походном столике лежало нераспечатанным письмо австрийского императора. За
порогом покашливал и ворчал на кого-то денщик Прошка. В обозе пронзительно
прокричал петух. Суворов открыл глаза,  отбросил  старую  шинель,  которой
покрывался, взглянул на старинный брегет: было без пяти минут три.
   "Скоро подниматься!" - подумал он и, привстав на постели,  прислушался.
После целого дня канонады  тишина  казалась  особенно  глубокой.  Тягостно
тянулось время. Он пролежал еще с полчаса и быстро вскочил.
   - Прошка! - позвал он денщика.
   Умывшись холодной водой, освежив  под  струей  голову,  Суворов  быстро
надел свежее белье, натянул шерстяную фуфайку и  обрядился  в  мундир.  Он
вышел из палатки при всех орденах и  регалиях,  легко  сел  на  дончака  и
рысцой тронулся по дороге. За ним поспешили штабные.
   В густой тьме весь лагерь  бесшумно  двигался.  Батальоны  строились  в
ряды,  по  дорогам  неслышно  катились  пушки  и  обозные  фуры.  Во  всем
чувствовался слаженный ритм. Суворов подъехал к войску, шедшему на марше к
исходному положению.  Изредка  среди  полной  тишины  вырывалась  крылатая
фраза, раздавался искренний смех:  Суворов,  по  обыкновению,  подбадривал
солдат острым словом...
   Войско построилось в ста саженях  от  крепости.  Полководец  въехал  на
холм, расположенный против Бендерских ворот. Его  темный  силуэт  виднелся
среди равнины. Взвилась третья ракета,  и  одновременно  с  этим  крепость
опоясалась огнем.  Турки  знали  от  перебежчиков  о  штурме  и  встретили
штурмующих залпами артиллерии. Заговорили и русские  батареи.  В  секунды,
когда стихал гром батарей, слышался треск  барабанов  и  доносились  звуки
горна. Небо заволокло бегущими облаками, и  над  Дунаем  потянулся  легкий
седой туман. Сидоров, вместе с товарищами,  стремительным  махом  бежал  к
широкому рву.  Там  уже  слышался  треск  фашинника  и  шум  передвигаемых
лестниц. Впереди стреляли русские стрелки, облегчая  наступающим  колоннам
путь. Над головами солдат с визгом проносились ядра.
   - У-р-ра! - во всю мочь закричал Сидоров и, на  мгновение  оглянувшись,
увидел на холме полководца, размахивавшего треуголкой. Солдату показалось,
что Суворов ободряет его. Увлеченный общим подъемом, он с криком перебежал
по хрупкому фашиннику ров и устремился к валу. Помогая  штыком,  он  полез
вверх. Над ним молниями  сверкали  линии  вспыхивающих  залпов.  По  скату
падали  сверженные.  Раскаты  "ура"  смешались  с  пронзительными  криками
"алла". Земля и вал  вздрагивали  от  орудийной  канонады,  пороховой  дым
клубился над равниной.
   Впереди  Сидорова,  размахивая  шпагой,  по  откосу  взбирался  капитан
Карасев. Он первым оказался на гребне и закричал с бастиона  со  страстной
силой:
   - Сюда, соколики, сюда! Грудью, братцы! В штыки, в бой! Прикладом  бей!
Ур-ра!
   Откуда-то из укрытия выбежала турчанка с котлом кипящей смолы. Она выла
от злости, в ярости подняла чугун, чтобы опрокинуть вниз,  но  Сидоров  не
ждал, размахнулся и  саданул  прикладом  по  чертову  вареву.  Раскаленная
смола, шипя, опрокинулась женщине на  ноги.  Турчанка  с  истошным  криком
завертелась на месте. В  следующее  мгновение  солдат  уже  забыл  о  ней:
охваченный страшным гневом, он  ворвался  в  месиво  сплетенных  в  свалке
человеческих тел. Никто здесь не ждал пощады.  Турки  рубились  ятаганами,
резали кинжалами, но русские штыки неумолимо сверкали тут и там.
   "Ну и черти, ловки и храбры! Отчаянные! -  одобрил  противника  в  пылу
схватки Сидоров и взглянул вправо. - Казакам, казакам лихо!" - подумал он,
весь загорелся и с ружьем наперевес устремился на выручку.
   Турки отчаянно набрасывались на казаков;  с  остервенением  они  рубили
тонкие пики, направленные  на  них.  Обильно  поливая  кровью  сырой  вал,
сотнями падали под ятаганами лихие сыны тихого Дона...
   Гонимый ветром, с Дуная на крепость тянулся туман. Космы его  поминутно
закрывали штурмующих  и  не  давали  возможности  хорошо  видеть  то,  что
происходило на бастионах. Занимался скудный рассвет. Серые  стены  и  валы
Измаила сливались с пепельным цветом неба. Только по вспышкам  огня  можно
было  догадываться  о  ходе  схватки.  Бледный,   ссутулившийся,   Суворов
пристально см