орсть
рублевиков и пропустил их сквозь пальцы. Монеты тонко зазвенели;  в  серых
глазах вельможи блеснул жадный огонек.
   - О, хорош рубли! Ваш? - Он хлопнул крышкой ларца и  поставил  рядом  с
собой.
   Брат потянулся было к  ларцу,  но,  встретив  жесткий  взгляд  Иоганна,
отодвинулся и опустил голову. Демидов прокашлялся,  покосился  на  Густава
Бирона.
   - Иоганн, - сказал брат, - Никитич любит государыню, хочет целовать  ее
руку.
   - Я всегда говориль, что  вы  верны  слуг  своей  государыни.  -  Бирон
величественно наклонил голову.
   Акинфий прижал руку к сердцу:
   - Ваше сиятельство, мы столь  облагодетельствованы  государями  нашими;
как сие забыть? Вашим попечением процветаем...
   Бирон встал с кресла, прошелся, охорашиваясь, по горнице.
   - Хотите ехать к государыне? Можно.
   - Ваше сиятельство... - Демидов поклонился.
   - Мы будем играть в карты. Государыня любит веселиться! -  перебил  его
Бирон.
   За окном шумел ветер, каркало воронье. На камине  часы  с  розовощекими
амурами отзвонили  восемь.  В  шандалах  потрескивали  свечи.  Бирон  взял
шкатулку, передал  лакею.  Вышколенный  старик  дворецкий  бережно  принял
ларец, исчез за дверью. Фаворит величественно подошел к Акинфию,  протянул
два пальца:
   - Вы хороший  заводчик,  об  том  говориль,  мне  известно.  Государыне
приятно  будет  вас   видеть.   Приезжайте...   Да,   весьма   кстати!   -
приостановился в задумчивости Бирон и озабоченно сказал  Демидову:  -  Вы,
конечно, знаешь главный начальник горных заводов фон Шемберг. Он не  имеет
соответственно своей персоне хорома!  -  подняв  палец,  весело  засмеялся
вдруг вельможа, довольный тем, что вспомнил это русское слово. - Нельзя ли
ему помогать, милый?
   - Мои хоромы, ваше сиятельство, к услугам  вашего  соотечественника!  -
низко и угодливо поклонился Акинфий.
   - О, сие весьма хорошо! Мы не  забудем  вашей  услуги!  -  с  важностью
сказал фаворит. Демидов и брат Бирона проводили его до прихожей.
   Гайдуки укутали дородное тело вельможи в лисью шубу, под руки отвели  в
карету и усадили. В заиндевелом окне мелькнули  огни  фонарей  удаляющейся
кареты.
   - Ух, - вздохнул Густав. - Мой брат ошень неравнодушна к деньгам. Что я
теперь буду делать?
   - Не беспокойся! - спокойно отозвался Акинфий. - Я еще  ларец  с  такой
укладкой доставлю... А ты, Густавушка, поворожи мне  с  братцем  о  рудной
землице...
   Он  взял  курляндца  под  руку,  наклонился  к  уху  и  стал  о  чем-то
упрашивать.


   Акинфия Демидова допустили во дворец. К этому  дню  уральский  заводчик
готовился отменно. За день до поездки он послал Бирону сибирских  соболей,
чем последний остался очень доволен. Царицыным шутихам тоже отосланы  были
дары.
   "Шуты, - рассуждал Акинфий Никитич, - а  нужные  людишки.  Ко  времени,
глядишь, ввернет словцо, и ты в барыше..."
   Густаву Бирону Демидов  отыскал  и  доставил  доброго  псину.  Все  шло
хорошо. Перед отъездом Акинфий облачился  во  французский  кафтан  модного
покроя; в мастерских портного Шевалдье  из  сил  выбились,  отделывая  тот
кафтан. Француз цирюльник навил пышный парик.
   В карету впрягли рысистых коней и подали к подъезду. Акинфий Демидов  в
собольей шубе сел в карету, и кони тронулись...
   Демидова несколько часов продержали в  приемной,  пока  не  позвали  во
внутренние покои. Царица  сидела  в  широком  кресле,  обитом  французским
гобеленом. Была она грузна  и  рыхла,  с  оплывшим  серым  лицом.  Завидев
заводчика, она насупилась, крепко сжала рот. Ее серые глаза  с  выражением
недоверия остановились на Демидове.  Стоявший  за  креслом  царицы  Эрнест
Бирон быстро склонился и что-то шепнул ей. Она вяло улыбнулась и протянула
мясистую руку, унизанную перстнями. Акинфий стал на колени  и  почтительно
приложился к руке.
   Бирон  кивком  головы  одобрил  поведение  Демидова.  Гость   незаметно
огляделся и осмелел. Кругом расположились фрейлины в  пышных  робронах;  у
ног государыни на скамеечках сидели шутихи-говорухи. Царица любила,  чтобы
говорухи без умолку болтали. Наперсница Новокшонова,  старая  и  костлявая
дева, закричала:
   - Ехало не едет и ну не везет...
   Государыня оглянулась на шутиху, а та опять прокричала:
   - Ни под гору, ни в гору. Ни с места: ни тпру ни ну!..
   Желая потешить государыню, Демидов спросил шутиху:
   - Неужто про меня, голубица, верещишь?
   Шутиха высунула тонкий, как жало, язык и подразнилась:
   - Бу-бу... А то про кого ж - сидит ворон на дубу...
   Демидов догадался, что сказанное надо почитать за смешное, и,  сохраняя
меру  и  вежливость,  засмеялся  вслед  за  фрейлинами.  Одна  из  них   -
большеглазая и томная, с темной мушкой в углу губ, сложенных сердечком,  -
лукаво улыбнулась Демидову. Была фрейлина стройна и  в  теле:  понравилась
заводчику, да не до того было.
   Акинфий Никитич решил использовать выходку шутихи  в  свою  выгоду.  Он
поклонился царице:
   - Подлинно, государыня-матушка, ду-ду, сижу, как ворон на дубу. Пришлых
по заводам обирают в рекруты, а робить некому...
   Анна Иоанновна, несколько оживляясь, спросила шутиху:
   - Ну что, Натальюшка, на это скажешь?
   Новокшонова завертела глазами, блестели белки:
   - У того молодца и золотца, что пуговка из оловца... Рогатой скотины  -
ухват да мутовка, дворовой птицы - сыч да ворона...
   Тройной подбородок царицы задрожал от смеха, она  приложила  к  тусклым
глазам кружевной платочек. Смущенный  Акинфий  Демидов  стоял  ни  жив  ни
мертв, растерянно смотрел на нее. Царица откинулась на спинку кресла, в ее
завитых волосах блестели самоцветы. Голубое платье царицы - цвет не по  ее
возрасту - шуршало.
   Чтобы показать свое благоволение к Демидову, Анна Иоанновна, сказала:
   - Ну, Никитич, проси милости.
   Акинфий опустился на колени:
   -  Матушка-государыня,  многие  милости  твои  низошли  до  нас.   Вели
записанных по заводам пришлых людишек освободить от рекрутчины!
   Государыня быстро повернулась к Бирону:
   - Эрнест, слышал просьбу?
   Бирон наклонился к  креслу,  волнистые  локоны  его  парика  повисли  и
заколыхались. Он откликнулся:
   - Слышаль, государыня. Добрый слуг - нельзя отказать!
   Государыня подняла глаза на Демидова:
   - Вставай, Никитич, дарую тебе эту льготу!
   Царица встала и, шумя шелковым платьем, пошла по залу.  Позади  чопорно
шли фрейлины. Бирон подмигнул Акинфию:
   - Следуй!
   Прошли зал, в котором несколько придворных танцевали менуэт. Государыня
просияла и кивнула головой; сие означало: продолжать танцы. Но  сама  она,
отяжелевшая от пищи, воздержалась от веселья и  прошествовала  дальше.  За
ней нарядной толпой степенно  двигались  придворные;  незаметно  появилось
мужское общество. Демидов чувствовал себя стесненно; откуда только бралась
неуклюжесть? К тому  же  французский  камзол  нестерпимо  жал  богатырские
плечи, и некуда было спрятать большие  руки.  Придворные,  в  кружевах,  в
бархатных   кафтанах,   пудреные,   пребывали   в   приятном   настроении,
перекидывались шуточками на иноземном языке.
   В будничных царских покоях - сюда допускались только  особы  близкие  -
Анна Иоанновна уселась у стола. Седой вельможа, легкий и  сухой,  в  шитом
золотом  камзоле,  положил  перед  царицей  непочатую   колоду   карт:   в
послеобеденный час царица изредка допускала игру. Многие незаметно ощупали
карманы кафтанов. Демидов догадался,  что  по  этикету  все  должны  будут
проигрывать: заводчик поотстал и шепнул дворецкому о ларце.
   Задвигали стульями, усаживаясь за стол.  Царица  распечатала  колоду  и
передала ее своему другу обер-камергеру Бирону; тот стал метать.  Свечи  в
канделябрах  светили  тускло,  покои  имели  низкие  потолки,   и   потому
становилось душно. Шутихи молча  уселись  у  ног  царицы.  Лицо  костлявой
Новокшоновой посерело: устала старая девица.
   Дворцовый слуга с бакенбардами, одетый в камзол  с  золотыми  галунами,
подсунул Демидову заветный ларец. Анна Иоанновна кокетливо  держала  карты
веером; все видели, каких мастей они. За спиной царицы стояли  советчиками
два генерала из курляндцев. Каждый из придворных ходил к царице  в  масть.
Она принимала это как привычное, жадно сгребая выигрыши в кучку.
   Демидову  было  не  по  себе;  он  надулся  павлином.  Не  изловчившись
осторожно заглянуть в карты царицы, заводчик клал на стол масти, для  себя
выгодные. Они ложились у него  на  стол  с  крепким  хлестом,  по-мужицки;
придворные укоризненно морщились. И каждый раз,  когда  Акинфий  выкидывал
карту, у него на спине  в  швах  трещал  французский  кафтанишко;  Акинфий
Никитич  горестно  думал:  "Ей-ей,  набью  морду  портнишке  Шевалдье   за
подвох..."
   От пышного теплого парика Демидову было душно. Он подбрасывал  карты  и
подмечал,  что  государыня  покрывала  их   невпопад,   допускала   грубые
передержки: крыла семерки двойками, королей - дамами. Акинфий доставал  из
ларца новенькие рублевки и платил проигрыш.
   Царица осталась довольна; перед ней выросла горка серебра.
   Рубли свежей чеканки радовали глаз.  Анна  Иоанновна  вспомнила  темный
слушок: будто Демидовы добывали тайно серебро  и  чеканили  монету.  Рубли
были звонки, чуялся в них добрый металл. Часа через два  дно  демидовского
ларца опустело.
   Не отрывая жадного  взгляда  от  серебра,  царица  не  утерпела.  Когда
Акинфий квитался по проигрышу новенькими рублевками, она, лукаво улыбаясь,
спросила, указывая на серебро:
   - Моей или твоей работы, Никитич?
   Акинфий запнулся, но  мигом  нашелся:  знал  дерзкий  заводчик,  что  у
государевых людей против него нет никаких прямых улик. Он смело поднял  на
Анну Иоанновну глаза и уклончиво, но ловко ответил:
   - Мы все твои, матушка-государыня: и я твой, все мое - твое!
   Умный ответ понравился: царица и придворные рассмеялись...
   В  гостиной  было  душно,  на  стеклах  осели  капли.  Пламя  свечей  в
канделябрах то меркло, то ярко вспыхивало. Старый слуга  в  мягких  туфлях
бесшумно и размеренно, с бесстрастным лицом, снимал темный  нагар.  Шутиха
Новокшонова, прикорнув  у  ног  царицы,  сладко  дремала.  Камергер  Бирон
холодными серыми глазами зорко следил за играющими...
   Спустя неделю Акинфию Демидову вручили указ императрицы, по которому за
Демидовым  записывались  все  "пришлые"  -  попросту  беглые  -   людишки,
пребывающие в нетях крепостные, тати, разбойники и  каторжные.  На  вечные
времена весь этот пришлый народ освобождался от рекрутчины.
   Получив указ, Акинфий Демидов наказал  доверенным  отсыпать  в  кожаные
мешки двадцать тысяч серебряных рублевиков и отослать камергеру Бирону. На
той же неделе под Ладогой  Демидов  устроил  знатную  охоту  на  медведей.
Полсотни жадных курляндцев с  Густавом  Бироном  и  Куртом  фон  Шембергом
съехалось на медвежью обкладу. Густав Бирон пил до синего дыма  в  глазах,
много раз его отливали водой. Со всей округи согнали с рогатинами мужиков,
которые злобно  поглядывали  на  куражившихся  немцев.  Завидя  среди  них
Демидова, один из мужиков поклонился ему:
   - Некстати вы, батюшка, связались с курляндцами. Не к лицу это русскому
человеку...
   - Молчи, окаянный, а то плетью перешибу! - закричал на него Акинфий.
   Охотник укоризненно покачал головой:
   - А я-то думал, русский ты, свой, а выходит - оборотень!
   Кровь ударила в лицо Демидову, он размахнулся, но мужик на лыжах быстро
уклонился от удара, размашисто махнул в ельник - и поминай как звали!
   Охота  удалась:  убили  медведя,  жгли  костры,  кочевряжились   пьяные
курляндцы. Мужикам становилось не по себе, они  сторожили  немцев,  угрюмо
поглядывали на пьяный задор. Не радовался и Акинфий, в ушах  его  все  еще
звучало укоряющее слово: "Оборотень!"
   Однако он постарался быстро заглушить укоры совести,  с  большой  чарой
полез к Густаву Бирону и, опорожнив ее за здравие  курляндца,  заискивающе
попросил:
   - Жизнь-то какая веселая, Густавушка, только дела проклятые донимают, и
на охоте отдыха от мыслей нет. Помоги, братец!
   Бирон хмельными глазами посмотрел на заводчика.
   - Проси, Демидов! За устроенный огромный  удовольствий  я  и  Курт  фон
Шемберг все сделаем для тебя!
   - В силах ли то сробить,  что  думается  мне?  -  с  задором  промолвил
Акинфий.
   - Мы все можем! - с важностью отозвался и Шемберг.
   - Мне невеликое: убрать бы с Каменного Пояса Ваську Татищева!  Вот  как
застрял в глотке! - со злостью выпалил Демидов.
   - О! - весело сверкнули глаза Шемберга. - Сам Эрнест  будет  несказанно
доволен сему! Сей нахальный человек всюду сует свой глаз!  Это  непременно
будет сделано, Демидов. Моя вам рука! -  Курляндец  с  важностью  протянул
Акинфию руку, и тот пожал ее.
   - Запомни, так и будет! - подтвердил и Густав.
   В  их  словах  почувствовалась  лютая  ненависть  к  честному  русскому
человеку, который не хотел склонить перед ними головы.
   После удачной  охоты  Демидов  с  гостями  веселым  обозом  двинулся  в
Санкт-Питербурх. Дороги утопали в  снегах.  Попутные  серые  деревушки  по
крыши ушли в сугробы, и не видно было их убогости. На зимнем  солнце  поля
сверкали белизной, и кружевным инеем блестел лес.
   За шумным охотничьим обозом скакали псари с медными рогами, лаяли  псы.
На широких розвальнях, раскинув когтистые  лапы,  на  брюхе  лежал  убитый
медведь. Из оскаленной пасти на синеватый снег падали яркие кровинки.
   Воздух  стыл,  дали  становились  пепельными.  Пьяные  курляндцы   пели
бестолковые и непонятные песни...
   В Санкт-Питербурхе  Акинфия  Демидова  поджидали  неприятные  вести.  В
людской сидели посланцы с Каменного Пояса - Мосолов и два бравых молодца.
   Демидов переступил порог; завидев гонцов, нахмурился:
   "Не к добру примчали!"
   Мосолов поднялся со скамьи и, смело глядя в глаза хозяину, сказал:
   - Еще не все утеряно, хозяин!
   - И то добро. - Акинфий поджал  губы,  сел  на  скамью.  -  Докладывай,
холоп!
   Молодцы опустили головы, страшась грозного хозяйского взгляда.  Мосолов
не трусил, смотрел прямо на Демидова.
   - Беда случилась, хозяин: штейгер, немец Трегер, сбежал  с  Колывани...
Недоброе дело задумал он!
   - Пошто не догнали? - В серых глазах Акинфия вспыхнул злой огонек.
   - Гнали до Казани по всем дорогам да тропам, у переправ людишек пытали;
сбег, окаянный. Неужто мы смилостивились бы?..
   Молодцы встрепенулись; по  их  решительному  виду  понял  Акинфий,  что
холопы не лгут; без жалости расправились бы со штейгером.
   - Что ж теперь? - Демидов грузно прошелся  по  людской,  на  его  ногах
надеты были теплые сибирские пимы - не успел снять после охоты.  На  поясе
висел  кривой  охотничий  нож,  Акинфий  крепко  сжал  черенок,  с   лютой
ненавистью выругался: - Поди, крапивное семя опять возрадуется и возьмется
за свое. Ух-х!..
   В душе Демидова поднялось мстительное чувство.
   "Как клопы, из здорового тела сосут кровь! -  сердито  подумал  Акинфий
про канцелярских волокитчиков и сутяг. - Чуют, где пожива".
   - Ну, докладывай; или все порассказал? -  пристально  посмотрел  он  на
Мосолова.
   - Ушел, подлюга, а довести дела, хозяин, я не мог: мчал сюда по  следу,
- отозвался приказчик.
   - То добро, - одобрил Демидов старательного холопа. - Досказывай!
   - Так вот, дознались мы, - продолжал Мосолов,  -  чужеземец  Трегер  до
Питербурха допер, а тут к саксонскому посланнику ходил  и  подстрекал  его
порассказать матушке-царице, что мы на Колывани льем серебро...
   - Так, - вздохнул Акинфий. - Дале сказывай!
   - От повара да дворовых людишек-то и дознались мы. Также выпытали,  где
бывает этот Трегер. Подлюга, сделав дело, нанялся на гамбургский корабль и
в немецком кабачишке, что в гавани, хвастал об отъезде и о содеянной  тебе
пакости, хозяин. Мы в том кабаке были и воочию видели немчишку...
   - Ох, и душно! - пожаловался Акинфий, снял с головы парик и бросил  его
на скамью. Минут пять он сидел хмурый, низко опустив голову.
   Мосолов терпеливо ожидал решения. Демидов встал, поднялись и молодцы.
   -  Вот  что!  -  сказал  после  глубокого  раздумья  Акинфий.  -   Вели
закладывать рысистых в карету; еду  к  государыне...  А  саксонца  Трегера
будто и на свете не было. Понятно?
   Мосолов кивнул головой:
   - Понятно, Акинфий Никитич!
   Демидов прошелся по горнице, пригрозил:
   - Погоди-ко, будешь ты, сукин пес, в Гамбурге, где раки зимуют!
   Голос хозяина прозвучал жестко.
   В одиннадцатом часу утра Демидов приехал во дворец.
   Царедворцы не хотели пустить, но упрямый заводчик  уселся  в  кресло  и
пригрозил спальничему:
   - С места не сойду, пока не оповестите о моем  приезде  царицу-матушку.
Приехал я с прибылями государевой казне...
   За окном стлался холодный туман;  зимнее  питербурхское  утро  вставало
поздно. По коридорам  бегали  непричесанные  заспанные  фрейлины.  Акинфий
заметил среди них большеглазую с  темной  мушкой,  ту  самую,  которая  на
приеме у царицы улыбалась ему. Фрейлина торопливо шла через приемную.
   Демидов силился вспомнить придворный этикет, но так и не вспомнил.
   - Камер-фрау, ваше  степенство,  сударыня,  одну  минутку  обождите!  -
вставая, торопливо сказал он фрейлине.
   Придворная жеманница удивленно посмотрела на Демидова,  одетого  все  в
тот же французский кафтан и парик, и вдруг узнала его.
   -  Красавушка-барышня!  -  Акинфий  схватил  руку  фрейлины,   стремясь
поцеловать.
   Девушка с удивлением рассматривала заводчика и вдруг весело засмеялась:
   - Как вы сюда попали, сударь?
   - Заботы привели, матушка-сударыня. Царицу-матушку повидать надобно  по
важному делу.
   Фрейлина  прижала  к  губам  тонкий  пальчик  с  колечком,  на  котором
сверкнула капелька бирюзы. Акинфию стало  легко  на  душе,  он  осмелел  и
медведем пошел на фрейлину:
   - Руду нашел, серебро нашел,  хочу  государыне  к  стопам  положить!  -
гаркнул Акинфий; под его крепкими ногами потрескивал паркет.
   - Тс... Тсс... - Придворная погрозила пальчиком. Однако по  всему  было
видно, что кряжистый уралец пришелся ей по сердцу своей напористостью. Она
пообещала: - Их величество еще в постели, но я осмелюсь доложить...
   Не успел Акинфий опомниться и договориться,  как  она  легкими  шажками
убежала...
   В приемную, семеня ножками, опять вошел дворецкий.
   - На! - Демидов кинул ему горсть серебряных рублевиков. - Схоронись, не
мозоль моих глаз!
   Дворецкий сухими ручками сгреб рубли, но не уходил.
   Акинфий не садился, топтался, сопел и с нетерпением поглядывал на дверь
в дальние покои, в которых, по его догадке, пребывала государыня.
   Наконец, к изумлению дворецкого,  из  внутренних  покоев  вышла  бойкая
фрейлина и, сделав перед Демидовым реверанс, пригласила:
   - Пожалуйте! Их императорское величество просят...
   Демидов, стуча каблуками, твердым шагом ринулся в спальню.
   Анна Иоанновна сидела облаченной и тревожно смотрела на заводчика:
   - Что случилось, Никитич? Ты ни свет ни заря пожаловал.
   Демидов упал перед царицей на колени:
   -  Не  могу  утерпеть,  государыня-матушка,  от  радости.  Людишки  мои
нежданно-негаданно в Сибири у Колывань-озера открыли серебряную руду.  Бью
челом и прошу  вас,  милостивая  матушка,  принять  открытое...  Не  худое
серебришко!
   Лицо царицы построжало, она укоризненно покачала головой:
   - Ой, хитришь ты, Никитич, перед своей  государыней!  По  глазам  твоим
вижу.
   - Что ты, государыня-матушка, чистосердечно мыслю  государству  прибыль
принесть!
   Тяжело дыша, Анна Иоанновна встала, взяла Акинфия за плечо, подняла:
   - Вижу, насквозь вижу тебя, Никитич. Но за расторопность и хватку  твою
щажу тебя...
   Демидов приложился к руке  царицы.  Она  немного  подумала  и,  как  бы
вспомнив что-то, торжественным тоном сказала:
   - Жалую тебе, Никитич, то,  о  чем  просишь.  Пойди  благодари  герцога
Эрнеста, хвалит больно тебя.
   Царица еще раз поднесла к губам Демидова руку и, осчастливив его  вялой
улыбкой,  удалилась  в   другой   покой.   Неизвестно   отку