Неистовый,  громкоголосый,  он  становился  при
полячке  покорным,  садился  у  ее  ног  и  часами  не   сводил   глаз   с
молочно-матового лица красавицы.
   В Иванову ночь по наказу хозяина на ближних горах и  на  островах  жгли
костры. На елань [лесную поляну] среди  густых  елей  согнали  девок.  Сам
хозяин, полураздетый и хмельной, восседал у костра подле полячки, одетой в
тонкую, прозрачную тунику.
   Девки плясали у костра, водили хороводы... А в полночь хозяин  и  Юлька
убрели в темный лес искать колдовской цвет  папоротника.  Так  весело  для
барина проходили многие дни.
   Теперь по озеру часто плавали разукрашенные лодки,  в  воде  отражались
огни иллюминации. На острове играла роговая  музыка.  Ее  нежные  звуки  в
безветрие далеко разносились по окрестностям.
   Юлька  придумывала  все  новые  и  новые  развлечения.  Приказчик  Яшка
Широков, почуяв свободу, хозяйничал себе в пользу - исподтишка,  осторожно
тащил что попадалось под руку и тайно переправлял  в  раскольничьи  скиты.
Никита Акинфиевич в своем упоении Юлькой ни о чем не думал.
   Полячка любила  коней,  и  хозяин  завел  тройку  вороных.  Их  привели
издалека, из ордынских степей. Конюхом отобрал Никита парня из  крепостных
- Митьку Перстня.  Бежал  холопишка  от  помещика  из  России,  пристал  к
разбойничьей шайке на Каме,  колобродил,  да  прискучило  все  и  пустился
отыскивать вольные земли. Проник вместе с другими бегунами  на  Камень,  а
тут демидовские дозоры захватили и приставили к работе. Перстень был легок
на ногу, охотник - зимой отыскивал медвежьи берлоги и один на  один  ходил
на зверя с рогатиной. Небольшого роста, проворный, с  маленькими  глазами,
сверкавшими из-под густых нависших бровей, он и  сам  походил  на  лесного
хозяина. Никто лучше его не мог объезжать коней; он-то и обхаживал  тройку
вороных бегунов.
   Он запрягал  ее  в  нарядную  упряжь,  украшенную  серебряным  набором,
пристегивал валдайские колокольчики  и,  в  красной  атласной  рубашке,  в
кучерской шапочке набекрень, садился на облучок.
   - Во весь дух, Митенька! - просила Юлька, усаживаясь в легкую колясочку
рядом с Никитой.
   Перстень умел потешить красавицу, - он  и  сам  любил  бешеную  скачку.
Выехав на дорогу, Митька посвистом горячил коней.
   Заслышав знакомый призыв, коренник Игрень-конь,  высокий  длинноголовый
скакун с тонкими  сильными  ногами,  мгновенно  оживал,  раздувал  влажные
трепетные ноздри и входил в азарт. Легко и плавно он  брал  с  места,  все
больше и больше с  каждой  минутой  ускоряя  свой  бег.  Играя,  он  легко
выкидывал тонкие крепкие ноги и мчал, склоняя набок косматую голову и кося
злыми фиолетовыми глазами. Пристяжные  рвались  в  стороны  и,  потряхивая
гривами, стлались над дорогой.
   Разливались-звенели колокольчики...
   Полячка, сбросив кашемировую шаль, сияя золотой головкой, вскакивала  с
сиденья, кричала:
   - Быстрее, Митенька!
   Ухватившись за плечо ямщика, она колотила его маленьким крепким кулаком
в спину:
   - Горячи, Митенька!
   Перстень рявкал на весь лес, ярил коней. Желтая пена клочьями падала из
горячей пасти Игрень-коня. В  ушах  свистел  ветер,  рвал  и  расхлестывал
Юлькины косы.  С  развевающимися  пышными  волосами,  раскрасневшись,  она
кричала:
   - Ах, добже! Ах, добже!..
   Оборотясь к Никите, она скалила острые, беличьи зубки.
   - Пане! Пане, что жмуришься?
   От быстрой езды у Демидова кружилась  голова.  Он  крепко  держался  за
сиденье и, разглядывая подружку, восхищенно думал: "И  до  чего  ж  хороша
девка!"
   Так они могли мчаться до тех  пор,  пока  не  унималась  горячая  кровь
Юльки. Тогда Перстень сдерживал коней, разудалый звон  бубенцов  переходил
на мелодичный, и хозяева мало-помалу приходили в себя.
   В один из дней тройка вороных вынесла хозяев на простор.
   Стоял  тихий  предвечерний   час,   когда   сиреневые   дали   казались
прозрачными. Раскаленное  солнце  медленно  погружалось  в  зеленый  океан
лесов. Затихали птицы, угасал шум. На дорогу ложились лиловые тени. Только
неугомонный красноголовый поползень где-то выстукивал под зеленым  навесом
хвои.
   Натянув вожжи. Перстень гнал коней.
   Казалось, не кони мчались, а  кружила,  уходила  из-под  звонких  копыт
накатанная дорога, бежали мимо лес, кусты, мелькали падуны-ручьи, сверкали
озера.
   Солнце погрузилось в  бор,  и  разом  вспыхнули  и  озарились  багровым
пожаром стволы сосен. Чудилось, пылал весь лес, охваченный алым пламенем.
   Юлька завороженно смотрела на игру вечерних красок.
   - Как дивно, пане! - ластилась она к Никите. Огромный, румяный от зари,
он могуче обнимал ее худенькие плечи.
   Кто-то темный, лохматый перебежал дорогу.
   "Медведь!" - догадался Демидов, и в этот миг кони рванулись вперед. Изо
всех сил натянул Митька вожжи, закричал любимому Игрень-коню:
   - Тишь-ко! Тишь-ко!..
   Но встревоженный коренник, закусив  удила,  как  вихрь  мчался  вперед.
Жарко дыша, вздрагивая всем телом, сбившись с плавного ритма, из стороны в
сторону кидались пристяжные.
   Коляска подпрыгивала, кренилась от ударов об узловатые корневища.  Кони
мчались в раскаленный пожар зари.
   Впереди  мелькнул  Аликин-камень,  за  ним   в   пропасть   низвергался
падун-ручей. Здесь дорога круто сворачивала влево. Но  черные  демоны-кони
ничего не хотели знать - неслись к бездне...
   - Пан, пан,  мы  пропали!  -  по-детски  плаксиво  закричала  Юлька.  -
Ратуйте, люди добрые!..
   Румянец сошел с ее лица, полячка побледнела; беспомощно и жалко дрожала
коричневая родинка над вздернутой пухлой губой. Демидов схватил ее за руки
и, заглядывая в перепуганное лицо, спросил насмешливо:
   - Ага, умирать-то страшно?
   Она вырвала руку и стала креститься всей ладошкой!
   - Иезус-Мария... Оборони, боже...
   Аликин-камень грозно вставал на пути все выше и выше.
   "Или о  скалы  разнесет  башку,  или  вниз  сверзнет?"  -  хладнокровно
прикидывал Демидов.
   Он крепко ухватился за ремни, чтобы не выпасть, и тянул Юльку к себе.
   - Ну, замолчи!.. Ну, замолчи, дура!..
   - Стой!.. Стой!..  -  исступленно  закричал  Перстень  и,  оборотясь  к
Демидову, предупредил: - Держись, хозяин!..
   Неумолимо близилась бездна; с каждым мгновением  нарастал  необузданный
рев горного потока. Секунда, другая - и гибель...
   Все замерли. Казалось, кровь остановила свой бег.
   Но что это?
   Из кустов на дорогу выбежал высокий проворный человек.  Он  неустрашимо
кинулся навстречу взбешенным коням.
   "Пропал человек!" - безнадежно подумал Никита и закрыл глаза.
   Но чернобородый лохматый молодец на бегу схватил за гриву  коренника  и
повис на удилах...
   И как  ни  отряхивался  головой  Игрень-конь,  не  сбросил  дерзкого  и
неумолимого удальца.
   Пробежав еще десяток шагов, Игрень вдруг одумался, умерил  бег  и  стал
стихать.  За  ним  одумались   пристяжные.   Черномазый   бродяга   что-то
выкрикивал, ворчал. И они, чувствуя властную силу, присмирели.
   Вороные сдержались на краю бездны.
   Демидов с изумлением  и  восторгом  смотрел  на  цыганистого  жилистого
молодца, стоявшего на дороге.  Черная  волнистая  борода  буйной  порослью
охватила все его лицо; она взвихрилась, и  в  синеватой  черни  ее  весело
сверкали зубы.
   - С  тебя  доводится,  барин!  -  простодушно  сказал  он  заводчику  и
придвинулся к коляске.
   Всплеснув руками, Юлька с криком бросилась к нему на грудь и,  внезапно
охватив шею, крепко поцеловала бродягу в губы.
   - Ух, ты! Вкусно-то как! - прокряхтел он и огладил бороду.
   - Отколь  ты,  леший,  брался?  -  ревниво  накинулся  на  него  Митька
Перстень.
   - Где был, там нет, где ходил, там след! - насмешливо отозвался цыган.
   - Кто ты? - спросил Демидов, заглядывая в его бесстыжие глаза.
   - Беглый! - нисколько не смущаясь, нагло ответил бродяга.
   - Откуда сбег? - дивясь наглому признанию, спросил Никита.
   - С Алтая сбег. Бергал  [на  Алтае  в  те  времена  рудокопов  называли
бергалами] я! - расправил широкую грудь черноглазый.
   - Так ты и с горным делом знаком? - удивленно спросил  Демидов.  -  Как
звать?
   - Ванька Селезень.  Заводское  дело  ведомо  мне,  да  с  хозяевами  не
поладил. Вольных хлебов ищу!  -  отозвался  он  и  потупился  под  горячим
взглядом Юльки.
   - Н-да! - в раздумье промычал Демидов. -  Вот  что,  беглый,  где  тебе
счастье искать? Приходи на завод - работу дам! Полюбился  ты  мне,  ухарь!
Удальцов я люблю.
   - Что ж? - охотно отозвался бродяга. - Спешить некуда,  женка  и  малые
детки не  ждут.  Приду  к  тебе,  хозяин...  Бывай  здорова,  барынька!  -
поклонился он Юльке, сошел с дороги в лес и был таков...
   - Силен цыганище! - сплюнул вслед Перстень. - Такие люди  с  хода  свою
судьбу хапают...
   Демидов промолчал. Тройка свернула влево, экипаж тихо покатился вниз, к
зеленой елани.
   Над понизью, над кустами уже тянулись сырые космы тумана;  темнело.  За
темным бором догорала вечерняя заря...


   На другой день утром явился бродяга Иван  Селезень,  и  Демидов  сказал
ему:
   - Служи верно и честно мне и никому боле! Запомни и прими для  себя:  я
тебе буду царь и бог.  Коли  будешь  предан,  выведу  в  доверенные  люди,
приказчиком сделаю. Отныне ты останешься при мне.
   Бродяга поклонился, посулил:
   - Буду служить тебе честно и верно. Хватка у меня, хозяин, такая:  коли
по нраву человек - положу за него душу!
   - Любо! - похвалил Демидов.
   Яшке Широкову, главному  управителю  Тагильского  завода,  пришелец  не
понравился. Сухой, мрачноватый кержак не  любил  шумных  и  жизнерадостных
людей, сторонился их.
   "Беспокойный больно! По всему видать  -  разбойник  с  большой  дороги.
Гулял с кистенем да на Демидова напоролся, а тот  слюни  и  распустил",  -
раздумывал он.
   Отпустив Селезня, хозяин зазвал  приказчика  Яшку  к  себе  в  кабинет.
Кержак долго стоял у порога, ожидая приказаний.
   Тяжело ступая, Никита Акинфиевич долго ходил из угла в угол. Наконец он
остановился перед приказчиком.
   - Ну, как дела, Яков? - глухо спросил он.
   - Известны: орудует заводишко, льем железо, - пожал плечами Широков.
   - Отныне я за дело берусь, буду тут  за  главного!  -  твердым  голосом
сказал Демидов. - Хватит, отгулялся! Ныне за работу!  Без  хозяина  -  дом
сирота, а заводу и вовсе погибель!
   - Оно так! - послушно согласился приказчик.
   Никита продолжал:
   - Чтобы дело робить, надо знать.  А  познать  ремесло  можно  опять  же
делом. Теперь давай мне одежду попроще и веди в литейную. Приставь  там  к
умельцу, дабы всему обучил. Буду за работного пока!..
   Приказчик удивленно разглядывал хозяина.
   "Уж, чего доброго, не шутит ли? Несбыточное мелет. Может, с пьяных глаз
умопомрачение приключилось?"
   Но это было не так. Никита Акинфиевич переоделся  в  рабочую  одежду  и
пошел в литейную. Юлька на целые дни осталась одна. Притихшая, она бродила
по демидовскому дворцу; в  сердце  закрадывалось  сомнение:  "Неужели  так
быстро разлюбил веселый пан?"
   Демидов от темна до темна проводил в литейной.  Приказчик  приставил  к
нему доброго старинного мастера Голубка. В предавние  годы  этот  мастерко
выехал из Тулы, где славился знатным литьем. Никита Демидов, дед,  в  свое
время заметил отменного пушкаря и сманил  его  на  Каменный  Пояс.  Сейчас
Голубок был глубокий старик. Он сгорбился, стал седенький,  сухой;  только
зрение не изменило ему. По-прежнему  без  очков  он  хорошо  различал  все
оттенки пламени и по цвету определял, когда бить в домне летку и выпускать
расплавленный металл.
   Старик преданно любил свое суровое и вместе с тем тонкое мастерство.  О
нем он говорил тепло, задушевно. Дни и ночи хлопотал у литья.
   Демидов, просто одетый, сказал ему:
   - Ну, дедко, пришел к тебе учиться!
   Старик строго, испытующе поглядел на хозяина, ответил.
   - Коли не шутковать вздумал, становись, Акинфич, но  то  запомни:  дело
наше мудрое, сурьезное, терпение - ох, какое терпение надо, чтобы  постичь
его!
   - Выдюжаю. Я терпелив, дедко! - улыбнулся Никита.
   Уловив легкость в улыбке, Голубок нахмурился:
   - Погоди хвалиться. Это еще терпится. Поглядим, как руки и  глаза  твои
покажут!
   Мастерко толково пояснял, показывал все, но нетерпеливый  ученик  часто
упускал кой-где мелочишку. Потом эта мелочишка оказывалась самой важной  -
от нее зависел успех.  Разглядывая  сделанное  Никитой,  дедко  недовольно
поджимал губы:
   - Плохой доводчик ты, Акинфич!  Мало  сробить,  надо  до  тонкости,  до
синь-блеска довести металл-то...
   - Доведу! - уверенно отозвался Демидов.
   - Опять похвальба! - сердился старик. - Сробь, сдай, а тогда и хвались!
А работенка твоя плохая. Скажем, не гожа. Будь я Демидовым, гнал бы  прочь
тебя от домны!
   Самолюбивому, гордому Никите трудно было сдержаться, чтобы  не  пугнуть
мастерка. Впрочем, старик был не из пугливых. Когда ученик портил дело, он
не сдерживался и кричал в сердцах:
   - Что робишь, сатана! Кто позволил тебе разор чинить? Губишь металл-то!
Прочь, кобылка!..
   В  заводе  нерадивых  и  неумелых  учеников  обидно  кликали   "зеленой
кобылкой".
   Демидов гоготал над ершистым дедом.
   - А ты не гогочи! - грозил мастерко. - Гляди, по рукам хвачу;  ну,  что
опять робишь?..
   Демидов был упрям: долго трудился он под началом  строгого  мастерка  и
дошел до умельства.
   Когда Никита выдал первое литье, Голубок радовался как дитя. Он  бойким
кочетом носился вокруг домны, распустив бороденку.
   Глядя на огненную лаву, воскликнул:
   - Удалась на славу! Только пушки  лить!  Ай  да  кобылка!  Дай  я  тебя
расцелую!
   Мастерко бросился обнимать Никиту, но тот повернулся к  нему  спиной  и
позвал:
   - Ну что ж, идем за мной!..
   Он повел дедку в хоромы, и там Юлька вынесла на расписном подносе  чару
хмельного. Мастерко смахнул шапчонку.
   - Вот спасибочко, угодил, Акинфич, - прижмурился он от удовольствия.  -
Из таких рук одна радость испить.
   Юлька с улыбкой посмотрела на веселого старичка.
   - Вот видишь, дедко, все у меня  есть  и  все  удается!  -  похвастался
Никита. - Не роблю я, а каким царством обладаю!
   Голубок выпил, поморщился и смело ответил хозяину:
   - Годи хвастаться-то! Все у тебя  есть:  и  заводы,  и  домны,  и  экие
палаты, и красавица-раскрасавица, дай ей, господи,  здоровья!  С  заводами
все же, хозяин, всяко бывает. А вот мое мастерство всегда при  мне  будет.
Вот и выходит, я сильнее тебя, барин!
   Демидов побагровел. Слова мастерка задели его за живое.
   - Это почему же? Что-то недомыслю твоих слов! - сказал он.
   - Поднеси еще чару, - попросил  старик,  -  поведаю  тебе  одно  тайное
предание.
   Ему вновь налили хмельное. Осушив чару, Голубок утер  седенькие  усы  и
тихим, размеренным голосом повел рассказ:
   - От дедов слышал преданье, а они от  прадедов  дознались  про  это.  В
незапамятные  годы  русские  люди  достигли  Каменного  Пояса  и   впервые
спустились в шахту. И тут свершилось страшное, батюшка. Семь дней  и  семь
ночей непрестанно хлестал огненный дождь. Поднялась буря и погнала из  рек
и морей сокрушительные валы. И воды  смывали  верхушки  гор  и  уносили  в
океаны. Сотрясалось все небесное и  земное:  помрачилось  солнце,  скрылся
золотой месяц. На все навалилась тьма непроглядная, и  от  того  стало  на
сердце тошно...
   Мастерко перевел дух, взглянул на Демидова и со вздохом продолжал:
   - Прост человек, а все же догадался, что неспроста хляби разверзлись  и
мрак пал на  горы.  Кому  охота  идти  навстречу  своему  горю-злосчастью?
Отказались холопы спускаться под землю и  робить  на  радость  другим.  Но
сильны хозяева и плетями приневолили людей лезть в кромешную тьму, в недра
земные. День и ночь, батюшка, мозолистые руки не знали покоя - все  робили
и робили. Нет  беспросветнее  труда  под  землей,  когда  гонят  тебя  без
оглядки, без жалости. Подземелья, глубокие и сырые, узкие, что  кротовины,
губили  людей  дешевой  смертью:  то  глыба  сорвется  на  трудягу   -   и
прости-прощай тогда свет белый, то вода зальет, то еще какая  другая  беда
настигнет. Все, милый, к одному концу, к одной напасти... И  вот  в  такой
поре среди рудокопщиков появился Аким-богатырь. Эх, и человечище: плечист,
молодецкой ухватки и своего брата в беде не оставит! И стал он робить, как
все кабальные. Известна барская хватка: упустил - плетями засекут,  живьем
сгноят, вроде как у нас...
   Заводчика покоробило, он поморщился и сердито перебил Голубка:
   - Ты, старый брехун, полегче! Не больно мути словами...
   - Э, милый, так сказка сказывается, так песня поется. Из нее  слова  не
выкинешь! - спокойно ответил старик и, не смущаясь,  продолжал  дальше:  -
Раз ночью гнал  Аким  тачку  с  рудой,  а  впереди,  откуда  ни  возьмись,
навстречу огромный черный бык: рога - дуги, глаза - фонари... Уперся бык в
тачку с рудой. Попробуй сдвинь  такую  силищу!  У  Акима  сердце  сжалось,
растерялся споначалу. Еле опомнился. "Страшен ты действительно, -  говорит
ему. - Но не из пужливых я, потому что вспоил-вскормил меня простой  народ
и силы мне свои передал. Оттого в руках моих и в  сердце  могущества  куда
больше твоего". И как двинет тут Аким тачку с рудой,  бык  и  взреветь  не
успел, разом очутился под колесами и там рассыпался на мелкие  искорки,  и
сразу светло и легко стало на душе...
   Заводчик пытливо посмотрел на мастерка.
   - Не пойму, что к чему? -  невинно  спросил  он,  но  дедке  по  глазам
хозяина понял - лукавит он. А все же осмелел и сказал Демидову:
   - Как не понять тут. Разумей: во всяком противстве главное - иметь надо
разум да молодецкую ухватку, и поборешь тогда  любого  супостата,  хоть  и
страшен он...
   - Но кто ж сей черный бык? - упрямо спросил хозяин.
   - А тут уж и мне не сказано и  про  вас  не  говорено!  -  на  сей  раз
уклонился мастерко.
   Не по душе пришелся Демидову тайный сказ,  нахмурился  он,  поднялся  с
кресла.
   - Ну, иди с богом, дедко, отблагодарю после, - пообещал он литейщику.
   На том и разошлись.
   Через неделю, когда Голубок хлопотал у домны, его  сманили  в  каменную
амбарушку, там повалили и отхлестали ремнями.
   Стегал его Ивашка Селезень - цыганистый бродяга, обревший вдруг силу на
заводе. Из распахнутого ворота рубахи варнака лезла густая потная  шерсть.
И весь он был волосатый, сильный. Оскалив зубы, он бил и приговаривал:
   - Смирись, батька! Покорись, хлопотун!..
   Отстегав, старика поставили на Ноги. Селезень крикнул:
   - Вали, дедко, да  боле  не  попадайся  под  мою  руку!  В  другой  раз
отяжелеет она, не сдюжаешь!
   Голубок поправил портки, поклонился бродяге и незлобиво спросил:
   - Милый ты мой, а скажи, за что отстегали меня, по какой нужде?
   Селезень откинул ремень и пояснил:
   - Первое, стегали  тебя  за  тайный  сказ.  Умен  Никита  Акинфиевич  и
рассудил, что к чему. Так и сказал: "Не свалить работному Акиму  барина  -
черного быка". Учти это, старик, и прикуси язык! А второе -  побили  тебя,
чтобы не возгордился. Хошь ты и хозяина учил, а свое место знай...
   Мастерко Голубок опять поклонился:
   - Спасибо, милый, за науку! Век не забуду сего денька!
   - На том будь здоров!  -  засмеялся  Селезень  и  вытолкал  старика  из
амбарушки.



5

   Прошло только полвека с  той  поры,  когда  первые  Демидовы  и  другие
заводчики появились на Каменном Поясе, но слава уральского  железа  далеко
перешагнула пределы отечества. Еще не так  давно  Швеция  славилась  своим
железом и была главным поставщиком его в Англию, а  сейчас  Россия  заняла
первое место в  снабжении  Англии  металлами.  Демидовские  заводы  широко
развернули "заморский отпуск". К  зиме  1745  года  очередной  демидовский
караван стал на зимовку в Твери.  На  сорока  семи  судах  нагружено  было
триста двадцать три тысячи пятьсот сорок пять пудов  железа,  из  которого
большая часть предназначалась для Англии. В декабре того  же  года  Никита
Акинфиевич заключил с  английским  купцом  Вульфом  дог