сунулся в окно и  присмотрелся.  Кругом  царствовали  мрак  и
тишина.
   "Хошь бы один фонарь на всю улицу, - с  укоризной  подумал  Прокофий  и
усмехнулся: - Спит Москва-матушка праведным сном!"
   Откуда-то из темноты неожиданно вынырнула длинная  тень.  В  протянутой
костлявой руке закачался тусклый слюдяной фонарь. Бледный, трепетный  свет
озарил сухое старческое лицо и  реденькую  седую  бороду.  В  правой  руке
старец держал ржавую алебарду.
   - Кто ты? - властно окрикнул его Демидов.
   - Будошник я, батюшка! Отколь изволишь ехать, ваша милость,  куда  путь
держишь и как величаетесь, сударь?..
   Алебардщик суетился, топтался. Белесые глаза его часто моргали. Демидов
вгляделся в пергаментное, сморщенное лицо старика и засмеялся.
   - Какой же ты страж? Поди, семьдесят годов отбрякал на земле?
   - Ой, что ты, батюшка! Все девяносто.
   Улыбка исчезла с лица Прокофия Акинфиевича. Он  пристально  разглядывал
старика, напоминавшего собой  выходца  с  того  света.  Сухой,  костистый,
одетый в кафтан, он еле держался на ногах, и фонарь в  его  руках  заметно
дрожал.
   - Пора тебе, кикимора, на покой! - насмешливо сказал Демидов. - Что  ты
среди ночи проезжих пугаешь?
   - И то верно, батюшка! - незлобиво отозвался алебардщик.  -  Давно  мне
пора в домовину, все косточки гудят. Покою просят...
   - Отворяй рогатку! - закричал Демидов. - Давай путь-дорогу!
   - Изволь, батюшка! - Желтый глазок огонька качнулся и уплыл в тьму.
   - Но-о! - заорал ямщик,  и  колымага  вновь  загрохотала  по  осклизлым
бревнам,  своим  неприятным  сотрясением  переворачивая  все  внутренности
путника...
   Минули Маросейку и достигли Ильинских ворот. На  Китайгородских  стенах
перекликались сторожа. Унылый переклик их навевал тоску.
   Демидову захотелось тепла, послушать шумный людской говор.
   - Куда прикажешь, барин? - оборотясь, спросил ямщик.
   - Вези вправо, к Тверской! - приказал Демидов.
   - Неужто не в отцовский дом изволите? - удивленно спросил ямщик.
   Прокофию Акинфиевичу представились заспанные  лица  московской  дворни,
давно необитаемые горницы, затхлость и, главное, мертвящая тишина, которая
их наполняла, а душе после утомительной дороги хотелось  поразвлечься.  Он
крикнул ямщику:
   - Вези к Ивану Дмитриевичу, в Большую Московскую...
   "Загулял хозяин,  вожжа  под  хвост  попала!"  -  сообразил  возница  и
взмахнул кнутом. Колымага загремела под угорье...
   Несмотря на полуночный час, трактир гудел разноголосьем, ревела музыка.
В большом зале в бесшабашной песне надрывались  цыгане.  Дородный  купчина
приветливо  встретил  Демидова,  отвел  в  верхнем  этаже  уютные   покои.
Разбитной слуга мигом  разжег  камин;  веселый  огонек,  лаская,  согревал
утомленное тело. Утолив  голод,  Прокофий  Акинфиевич  уселся  в  глубокое
кресло перед камином и вытянул затекшие  ноги.  Снизу  доносились  веселые
песни, взвизги цыганок, так и подмывало окунуться в бесшабашное удальство,
но надо было беречь с таким  трудом  добытые  на  дорогу  деньги.  Впереди
предстояло   сутяжничество   по   разделу   наследства.   Впереди    ждали
крючкотворы...
   Меж тем сон смыкал глаза.
   Ловкий слуга уговорил  Демидова  разоблачиться.  Устало  добравшись  до
постели, он бросился в мягкие перины и, утонув в них, быстро уснул...


   Как ни убеждал себя Прокофий Акинфиевич, что надо  поскорее  выбираться
из Москвы, но соблазн встряхнуться после однообразной  жизни  на  Каменном
Поясе  был  силен.  Несмотря  на  внутренний  предостерегающий  голос,  он
несколько раз спускался в залы шумного московского  трактира,  где  третий
день гуляли купцы. В одной из боковых комнат шла оживленная игра в  карты.
Большого труда стоило Демидову уйти от притягательного места.  Он  метался
по обширному номеру, утешая себя будущим...
   Неожиданно постучали в дверь.
   - Войдите! - отозвался Прокофий и поднял глаза.
   На пороге стоял  высокий  стройный  ротмистр.  Ласковые  бараньи  глаза
уставились  в  Прокофия.  Офицер,   охорашиваясь,   разглаживал   пушистые
темно-русые усы, приятная улыбка блуждала на его губах.
   Подойдя к хозяину, ротмистр лихо звякнул шпорами и протянул руку:
   -  Разрешите  представиться.   Ротмистр   Иван   Антонович   Медер!   -
отрекомендовался он. - Прошу извинить за беспокойство. Мы соседи.  Который
день я наблюдаю вашу скуку, и друзья  мои  просили  вас  к  столу.  Может,
осчастливите?..
   Учтивый тон офицера подкупал. Тихо звякая шпорами, ротмистр прошелся по
комнате. Мягкий ковер заглушал его крадущиеся шаги. В  номере  не  хватало
света, толстые пыльные шторы не пропускали солнца. Лицо Прокофия выглядело
бледным, глаза беспокойно бегали.
   Офицер льстиво продолжал:
   - Мы  так  много  о  вас  наслышаны.  Право,  осчастливьте  нашу  милую
компанию...
   Он ласково взял Демидова под локоток и шутя потянул его:
   - Ну идемте же, сударь...
   Прокофий не устоял против соблазна и подумал: "И впрямь, отчего  же  не
пойти и не повеселиться часок?"
   Ротмистр провел Демидова в небольшую горницу, утопавшую в клубах  дыма.
За столом сидели изрядно подвыпившие офицеры, с ними двое  статских.  Один
из них - согбенный старик с напудренной  головой,  в  шитом  разноцветными
шелками атласном камзоле. Он сидел, опустив  на  грудь  голову.  Второй  -
высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами - метал  карты.
Взгляд Прокофия Акинфиевича упал на длинные  жадные  руки  банкомета.  Они
жили своей особой жизнью: необыкновенно подвижные пальцы напоминали липкие
щупальца страшного морского животного. Они дрожали, сплетались, тянулись к
золоту, лежавшему горкой на зеленом поле стола. Взор Демидова скользнул от
этих червеобразных пальцев  на  запятнанный  бархатный  кафтан  банкомета,
рваные кружева и грязное жабо.
   Банкомет выжидательно уставился в вошедшего Прокофия Акинфиевича.
   - Прикажете карту? - бойко спросил он.
   - Ах, сударь! - засуетился вдруг  благообразный  старичок,  но  тут  же
осекся под злым взглядом ротмистра.
   - Садитесь, сударь! - пригласил ротмистр.
   Не успел Демидов и глазом моргнуть,  как  перед  ним  мягко  легли  три
карты. Он поставил десять червонцев...
   - Ваша взяла! - послышался из клубов табачного дыма голос банкомета,  и
червонцы придвинулись к Прокофию. В сердце шевельнулась жадность.  Демидов
бережно сложил червонцы в столбик и вновь взял карту.
   - Ваша взяла! - вновь  раздался  скрипучий  голос  банкомета,  и  опять
золотые придвинулись к Прокофию.
   - О, вам везет, сударь! - прохрипел густым басом ротмистр. -  Счастливы
в карты, несчастны в любви, - засмеялся он с хрипотцой, смех  его  походил
на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.
   - Ах, сударь!.. - снова вздохнул старичок и осекся.
   - Замолчи! - прикрикнул на него ротмистр.
   Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов  старичка:
он весь ушел в  созерцание  длинных  пальцев  банкомета.  На  указательном
каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У  Демидова
раздувались ноздри, дрожали руки. Весь  он  скрытно  трепетал  в  страшном
внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная  страсть  овладела
им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном  желании:  золота!
золота!..
   Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял  голову
и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.
   - Сударь, немедленно прекратите игру! - воскликнул старик, но сразу  же
притих.
   - Молчать! Это нечестно! - заревел ротмистр.
   - На все! - сказал Демидов и грудью навалился на край  стола,  готовясь
принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:
   - Дана!..
   Это был лишь  короткий  миг.  Казалось,  кровь  замерла  в  жилах,  все
напряглось  в  невероятном  ожидании.  Пальцы  Демидова   рванулись   было
вперед...
   - Бита, сударь! - равнодушно закончил банкомет,  и  его  зеленые  глаза
хищника сузились в щелочки.
   Прокофий Акинфиевич утер капельки  пота,  выступившие  на  лбу.  Словно
ветер смахнул прочь золотой листопад...
   Но жадность цепко держала Демидова. Он  вынул  туго  набитый  кошель  и
звенящей струей высыпал все дорожные деньги.
   - Не везет в любви, зато повезет в картах! - бодрясь, сказал он.  -  На
все...
   Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:
   - Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось  к  вам  спиной.  Ставьте
семпелями...
   Банкомет закусил зубами чубук,  зажег  трубку,  пустил  волнистый  клуб
дыма.
   - На все! - повторил глухо банкомет и метнул...
   Прокофий Акинфиевич не мог  уследить  за  движениями  его  рук.  Сердце
сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок,  не  шевелясь,
тянулся глазами к столу.
   Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.
   - Бита, сударь, -  спокойно  сказал  банкомет,  безжалостной  рукой  он
придвинул к себе червонцы.
   - Ставьте, сударь, будем отыгрываться! - предложил ротмистр.
   - Я все поставил! - упавшим голосом признался  Прокофий  Акинфиевич.  -
Разрешите в долг!
   - О нет! Мы в долг не играем, -  строго  сказал  ротмистр.  -  Желаете,
сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..
   Офицер повернулся  спиной  к  Демидову;  звеня  шпорами,  он  вышел  из
горницы.
   - Все-с, сударь, игра окончена! - резким голосом проскрипел банкомет  и
обволокся синим табачным туманом.
   - Ах, сударь, я говорил вам! - вздохнул старичок. - И я так же оказался
несчастен...
   Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.
   Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь,  бросился  на
кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, -
беспокоила  тревожная  мысль:  "Как   же   я   без   денег   доберусь   до
Санкт-Петербурга?.."
   Утром к нему в номер постучался хозяин  трактира,  учтивый  седобородый
купчина. Он поклонился  постояльцу  и,  обежав  зорким  взглядом  горницу,
озабоченно спросил:
   - Как спалось, господин хороший?
   Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.
   - Неужто плохо? - строго посмотрел на него трактирщик.  Отвернувшись  к
окну, он соболезнующе вздохнул: - Эх, сударь,  впусте  обеспокоились.  Это
всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.
   - Кто же мне даст в долг?  Уж  не  ты  ли,  борода?  -  желчно  спросил
Прокофий.
   - Что вы,  помилуй  бог!  -  истово  перекрестился  купчина.  -  Николи
процентщиком не был, господин хороший!
   Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И  без
того  серое  лицо  постояльца  теперь  казалось  землистым.   Красногрудый
снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.
   - Холодить стало. К зиме... - поеживаясь, медлительно  сказал  купец  и
прошептал вдруг: -  Тут  старушка  одна  обретается.  Она  под  расписочку
выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..
   Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.
   - Хошь черта зови, но выручай, борода!
   - Сей минут! - услужливо отозвался купчина и поспешно вышел...
   Старенькая  подслеповатая  процентщица  неслышно  переступила  порог  и
выжидательно разглядывала Демидова.
   - Ты что, кикимора? Откуда взялась?  Ростовщица?  -  накинулся  на  нее
Прокофий.
   - Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана
Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, - смиренно прошептала  она.
Ее хитрые глазки обшарили заводчика.
   - Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? - деловито спросил он.
   - Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! - заохала старушонка.
   - А может, найдешь, баушка? - не отступал Демидов.
   - Милый ты мой, желанный, уж поищу... Может, и добуду...
   Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила
на галку. От  ветхого  платьица,  от  всей  старушки  пахло  смолкой,  еле
уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную,  сгорбленную,  жалкую  фигурку,
Прокофий спросил:
   - Сколь процента возьмешь?
   Старушка построжала, подумала малость.
   - Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш,  батюшка!
- елейно отозвалась она.
   - Это что же - рубль на рубль! - ахнул Демидов.
   - Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога.  Коли  бежит
по рукам - подружку ведет!
   Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела  им.  Тряхнуть
бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:
   - Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
   - Что ты, миленький! - удивленно уставилась в него ростовщица.  -  Чего
тебя обирать? Гол, поди, как сокол. Расписочку только и возьму.  А  придет
ли к тебе наследство, один бог ведает...
   "Ведьма! - мысленно выругался Демидов. - Все знает, все обдумала!"
   Он кружил по комнате, закинув руки за спину, перебирая  пальцами.  Полы
халата развевались. Старушонка тихонько уселась в креслице.
   - Ну что ж, решай, сынок!
   Прокофий Акинфиевич остановился перед ней, крикнул:
   - Чего расселась, тащи деньги! Согласен!
   - Вот и  договорились,  милый!  -  радостно  отозвалась  процентщица  и
заторопилась за обещанным...
   На другой день, на заре, Демидов на тройке помчался к заставе.  Задувал
сиверко. Черная грязь обратилась в каменные глыбы, коляска подпрыгивала на
мерзлых кочках.
   - Гляди-кось, что за ночь сотворилось! Так  за  Тверью,  чего  доброго,
зимушка настигнет, -  обернулся  к  Прокофию  ямщик  и,  блеснув  крепкими
зубами, выкрикнул: - Ой, гоже будет! Пошли, господи, санный путь!  Эй  вы,
залетные! - Он взмахнул кнутом.
   Золотые маковки московских церквей остались позади, когда у загородного
тихого погоста тройка нагнала одинокие дроги с гробом.  Над  черной  кущей
голых берез с криком кружило воронье.
   - Стой, стой! - закричал Демидов ямщику.
   Бородатый возница на минуту сдержал разгоряченных коней.
   - Эй, кого хоронят? - спросил Прокофий погребальщика.
   - А кто его ведает! - скучающе отозвался мужичонка. - Сказывают, барин,
какой-то помещичек профукался в картишки и  кокнул  себя.  -  Он  поглубже
надвинул треух на уши и свистнул соловому коньку.
   - Пошел! - заорал Демидов. - Быстрее погоняй!..
   Он вспомнил старичка в атласном камзоле  у  зеленого  карточного  поля,
вздохнул и перекрестился: "Вот как оно бывает..."
   В лицо ударил студеный ветер.  Редкие  нежные  снежинки  запорхали  над
полем. Вместе с унылым тихим звоном они плыли, мягко, бесшумно ложились на
бурые пригорки, темные леса  и  убегающую  в  даль  дорогу.  На  полосатый
верстовой столб взлетела ворона, стала назойливо каркать...
   А  Демидов,  погружаясь  в  бесконечную  дорожную  дрему,  обеспокоенно
подумал про печальную встречу: "К добру или к худу это?.."


   Прокофий Акинфиевич после тяжких дорожных мытарств наконец добрался  до
Санкт-Петербурга. Зимняя подмерзшая дорога была оживленна: тянулись  обозы
с продовольствием,  скакали  курьеры  на  тройках,  шли  артели  бородатых
мужиков с котомками за плечами, брели  монахи.  На  почтовых  дворах  было
тесно и шумно. Под невской  столицей  пошли  нескончаемые  болота,  чахлый
ельник, который оборвался вдруг на берегу реки Фонтанной. За ней в  мокром
сизом тумане простирался Санкт-Петербург. Берега реки были очищены,  одеты
деревом, ограждены перилами.
   Кругом  под  топором  поредели  леса;  вдоль  дороги  тянулись  широкие
вырубки.
   - Для чего  так  сделано?  -  полюбопытствовал  Демидов  у  будочников,
оберегавших пестрый шлагбаум.
   Седоусый страж, с алебардой на плече и медной бляхой  на  груди,  хмуро
поглядев на Проезжего барина, ответил:
   - Разбойники, сударь, одолели. Дабы ворам не было пристанища в тутошних
лесах, наказано государыней валить ельник.
   За Аничковым  мостом  высился  кол,  а  на  нем  торчала  полуистлевшая
человеческая голова. Воронье с криком носилось над поживой. Заметив взгляд
Демидова, будочник пояснил:
   - То разбойник! На Невской першпективе чинил смертоубийства и  грабежи.
Ныне малость поубавились, сударь. Приказано расставить солдатские  дозоры!
- Он просмотрел  подорожную  Демидова  и  крикнул  ямщику:  -  Ступай!  Не
задерживайся!
   Колеса загремели по  Аничкову  мосту,  ставленному  на  дубовых  сваях.
Впереди, за мостом, распахнулась Невская першпектива. С  той  поры,  когда
был заложен Санкт-Петербург, прошло почти полвека, однако  город  все  еще
поражал своими  контрастами:  то  перед  Прокофием  Акинфиевичем  вставали
огромные  каменные  палаты  с  роскошными   садами,   богатыми   въездами,
оберегавшимися мраморными львами, то вдруг усадьбы сменялись диким и сырым
лесом, пустырями, беспорядочно разбросанными хибарами. Однако  Демидов  по
очертаниям площадей, улиц и строек убеждался в  том,  что  среди  топей  и
лесов вырастал прекрасный, величественный город.
   По улицам под звуки флейт проходили гвардейские полки. Они возвращались
с парада; шаг их был чеканен, строг; солдаты  были  на  подбор  -  рослые,
сильные молодцы, обряженные в зеленые мундиры и треуголки.
   - Добры воины! - похвалил гвардейцев Демидов и с улыбкой подумал:  "Вот
кто ныне цариц нам ставит!.."
   Кони  домчали  Прокофия  Акинфиевича   к   старому   дедовскому   дому,
возвышавшемуся над Мойкой-рекой.  Никто  не  выбежал  встретить  Демидова,
никто не  распахнул  перед  ним  двери.  Слуги,  толпившиеся  в  передней,
встретили молодого хозяина холодно. В их  принужденных  поклонах  сквозило
равнодушие к нему.
   "Видать, прослышаны о завещании! - недовольно подумал он. - Вот носы  и
воротят!"
   Не обращая внимания на холодность слуг, он по-хозяйски крикнул:
   - Ну, что глядите? Живо у меня!  Обогреть  палаты  да  взбить  постель.
Устал с пути!..
   Несколько дней Прокофий сидел, запершись в  кабинете,  писал  письма  и
принимал разных людишек, интересовался вельможами, сенатом, порядками  при
дворе.
   В один из пасмурных петербургских  дней  он  велел  заложить  карету  и
отправился  к   государственному   вице-канцлеру   Михаилу   Илларионовичу
Воронцову. Решил Демидов самолично вручить  ему  челобитную  на  покойного
батюшку:
   "Учинил мой родитель между братьями разделение, которого  от  света  не
слыхано и во всех государствах того не имеется и что  натуре  противно.  А
именно, пожаловал мне только из движимого  и  недвижимого  5000  рублев  и
более ничего, не только чем пожаловать, но и посуду всю обобрал и в  одних
рубахах пустил..."
   Михаил Илларионович Воронцов принял Демидова просто и участливо.
   Камердинер   провел   Прокофия   Акинфиевича   в    домашний    кабинет
государственного вице-канцлера.
   В светлой угловой комнате о семи окнах, в  большом  глубоком  кресле  у
столика с книгами сидел бодрый, моложавый вельможа -  сухощавый,  среднего
роста, в светло-сером шелковом кафтане. На  его  спокойном  лице  блуждала
лукавая улыбочка.
   При входе  Демидова  вице-канцлер  поднял  голову  и  быстрыми  глазами
оглядел его.
   - Рад, весьма рад случаю видеть у себя потомка столь славных родителей!
- любезно встретил он гостя. - Много наслышан о заводах ваших...
   Вице-канцлер говорил сочно, плавно, с чистым, красивым произношением.
   Прокофий  Акинфиевич  низко  поклонился  Воронцову,   волнуясь,   почти
закричал, резко и пронзительно:
   - Обида заставила потревожить  вашу  светлость.  Простите!  Обойден  я,
сильно  ущемлен  братом.  Судите  сами,  смогу  ли  я   жить   после   сих
несправедливостей, как того требует дворянская честь...
   Он положил на столик челобитную. И пока вельможа пробегал  ее  глазами,
настороженно следил за его лицом. Оно то  темнело,  и  тогда  на  высоком,
чистом лбу собирались частые тонкие морщинки,  то  светлело,  и  складочки
убегали с крутого взлобья...
   Но тут Демидова охватила тревога.
   "Сухая ложка рот дерет. А вдруг, не видя для себя выгоды, он откажет  в
своем заступничестве! Что тогда? - опасливо подумал  он.  -  Эх,  была  не
была", - решил он.
   Только канцлер окончил чи