ельзя было  понять,
почему люди назвали ее Высокой. У подошвы ее раскинулся обширный  пруд,  а
кругом, как  стадо,  разбрелись  избы,  хатенки,  амбарушки.  Это  рабочая
стройка. И на каждом конце свои люди, свои обычаи. Тут и бобыли, и пришлые
люди, и ссыльные с Гулящих гор, и опальные, и волжская вольница, и  беглые
староверы-поморы, и тульские оружейники, и  пленные  обрусевшие  шведы,  и
"переведенцы" из российских губерний - кого только нет! Вот Ключи -  самый
старый конец, строен при  закладке  завода.  Строили  кержаки  -  сильные,
выносливые, трезвые люди. Они первые ломали руду на горе, сжигали уголь  в
куренях, возили руду на двуколках, - глубоко эти  людишки  пустили  корни.
Срослись с краем!
   Они срубили когда-то избы из смолистого крепкого леса, теперь  толстые,
в обхват, бревна почернели от непогод и хмури.
   На север от Ключей по  речке  Вые  укоренились  туляки  -  наипервейшие
обитатели демидовских владений. Это заводские люди: под домной, у горна  и
молота они! Из них и мастера, и надзиратели, а некоторые и писчики.
   А на полудень от Высокой - Гальянка,  самая  молодая  и  самая  пестрая
часть Тагила. В  ней  проживают  переведенцы:  и  украинцы,  и  вятичи,  и
рязанцы. Демидовы скупали крепостных у российских помещиков  и  переводили
на Урал. Эти на  хозяйских  промыслах  маялись:  золото  мыли,  от  них  и
поговорка пошла: "Золото моем - голосом воем!"
   Вот он, край-сторонушка! Надо всем хозяином  -  белоснежный  господский
дом с колоннами. Рядом - заводская контора, а под ней тюрьма.  Решетки  из
толстого железа, кругом камень, попал в это жило - не скоро выберешься!
   Ефим загляделся на Высокую. Вот она, рукой подать! На южном  скате  все
разворошено, вспорота земная грудь,  -  тут  и  идет  рудная  добыча.  Под
открытым  сизым  небом  в  разрезах,  как  муравейник,  копошился   народ.
Рудокопщики-горщики кайлами, ломами, железными клиньями выламывали руду из
недр. Потные, грязные, под скупым сибирским солнышком, они на  полный  мах
ударяли в породу, из-под кайлы сыпались искры.  Добрую  руду  -  магнитный
железняк - рудокопщики вынимали, а бедную,  с  пустой  породой,  валили  в
отвал...
   По разрезам горы петлят  узкие  дорожки,  а  по  ним  вверх-вниз  снуют
тележки-двуколки: гонщики грузят добытое и отвозят к штабелям. А гонщики -
бабы, девки, подростки.
   Вся гора гудит, полна гомона, от  темна  до  темна  тут  кипит  работа.
Поблизости возвышается окутанная дымом домна. От завода гул плывет, железо
грохочет, лязг, а  под  плотиной  вода  ревет  Все  кругом  полно  кипучей
неизбывной жизнью.
   Черепанов вздохнул.
   "Тяжело здесь человеку жить; но это край, где можно помериться  силой!"
- подумал он и сказал деду:
   - Горы, да камень, да лес кругом! А человек все переборет!
   - Свое возьмет! - охотно согласился Уралко. - Скажу  тебе  по  совести,
сынок, что я? Слепец, отробился, пустая порода, в  отвал  бросай.  Но,  по
душевности признаться, не зря век прожил!
   Старик помолчал с минуту, улыбнулся своим тайным думам:
   - Вот глядишь на меня и думаешь: век бился, из-за хлебушка работал. Но,
по совести сказать, не из-за куска хлеба, не из-за этой порточной рвани  я
старался. Была такая думка, и она  поднимала  меня  над  землей:  ведь  не
только на барина я робил! Это верно, он, как вошь, пристал к нашему телу и
кровь сосет! Ох-х! - Уралко тяжко вздохнул и продолжал:  -  Да  нет,  чую,
душа твоя чистая; такой человек не заушник, не шпынь, барским  собакам  на
растерзание не даст старого человека! - вымолвил он с большой теплотой.  -
Так вот скажу: еще робим мы на всю нашу землю. Вот лил я пушки, знал,  что
из тех пушек били супостатов. Выходит, на родную  землю  робил!  Край  тут
суровый, глухой, необжитый, чащи да зверье кругом, - это верно! Но  помни,
сынок, край этот наш, русский. Кто же его обогреет, взрастит, как  не  мы,
работнички! Барина-то, захребетника, когда-нибудь  сгонят.  Были  грозы  и
опять придут! Емельянушка жив в народе, жив!..
   Они вернулись в избу. Черепанов уселся на скамью и  внимательно  слушал
слепца. Слаб, хвор, а духом силен, могуч! Ноги в гробу, а верит в будущее.
Словно угадывая мысли мастера, Уралко сказал:
   - Вот ты по Орловщине затосковал. Родина! А то разумей, добрый и  умный
мой: родина наша велика, от края до края  она  размахнулась,  как  светлый
солнечный день! И много лесов, озер, рек и гор землепроходцы добыли  нашей
державе, но то помни: везде земля становится родной и дорогой, где русский
человек обильно пролил свой пот и великим, упорным трудом  возвеличил  ее,
матушку!
   Черепанов схватил руку старика и благодарно пожал ее:
   - Доброе слово молвил, дед! Где такое добыл?
   - В душе! Долго думал, немало мыслей перебродило, много  горя  изведал,
но как пустую  породу  откинул,  а  все  ж  таки  добыл  камушек-самоцвет.
Нетленный самоцвет!
   Они долго вели беседу. Давно Уралко не говорил всласть,  а  теперь  все
душевное выложил. Ефим сидел, не шелохнувшись, и  слушал.  Это  полюбилось
слепцу.
   - Не обижайся, сынок, дай огляжу тебя! - сказал Уралко.
   Не успел Черепанов опомниться, как дед подошел к нему, и  сухие  тонкие
пальцы быстро, неуловимо забегали по лицу Ефима.
   - Вижу, приятен ты. Дай тебе господь удачи в большом деле! Не гнись, но
и не ломись впустую! Один у нас враг - бары. Они-то и сделали труд великим
проклятьем, а думка народная - сробить его вольным и радостным. Надо  так,
чтобы работалось, как песня пелась!
   Он поник головой и задумался.


   Ефима Черепанова за его  смышленость  в  механике  назначили  плотинным
мастером. Многие переведенцы позавидовали  ему,  но  сам  орловец  глубоко
задумался. Плотинное дело - не простое, умное, и при  нем  всегда  держись
настороже. Вода - самая главная сила завода. Она вращает  колеса,  которые
действуют через передачу на воздуходувные мехи и таким  образом  подают  в
домну воздух. А для плавки руды нужно много, ох, как много воздуха! Немало
воды требовалось и на молотовых фабриках.
   Ефим много раз обошел  плотину  на  заводе,  приглядывался.  Ему  и  на
Орловщине доводилось самому строить на речушках плотины да меленки.  Стало
быть, дело знакомое. Но в Нижнем Тагиле не тот размах.
   "А вдруг не справлюсь? Засекут, окаянцы!" - с опасением  подумал  новый
плотинный.
   Подле горы Высокой реку Тагилку в давние  годы  перегородили  плотиной.
Быстрая вода, забранная в земляные насыпи, разлилась на  десятки  верст  и
образовала  огромный  пруд,  воды  которого  поблескивали-переливались  на
солнце.
   В плотине сделаны два прохода для воды: вешняк - через него  пропускают
в  паводки  излишнюю  воду,  и  ларь  из  сосновых   тесин   -   по   нему
бежит-торопится вода, падая на колеса воздуходувок.
   На плотине все сделано прочно, навек! Плотина - в сотню  сажен,  ширина
наверху восемнадцать сажен,  а  внизу  с  отсыпью  вдвое  больше.  Дубовые
плотинные  затворы  поднимаются  ухватом,  скованным  из  железа.   Только
двадцать работных могут поднять этот ухват! Мощна и крепка плотина, но  за
ней все время нужен глаз: вода коварна и сильнее сооружения.
   Черепанов должен был не только наблюдать за сохранностью плотины, но  и
следить за работой водяных колес, крепких, но уже позеленевших  от  ила  и
мха.  Мастерко  выходил  на  плотину,  становился  над   ларем   и   долго
прислушивался чутким  ухом  к  реву  воды.  Сильная,  неудержимая  стихия,
зажатая в дубовый ларь, билась,  неистовствовала,  ревела  и,  клубясь,  в
остервенении пенилась и дробилась на мириады  сверкающих  брызг,  сотрясая
деревянное устройство. Нужно было регулировать напор  водяной  струи.  Еще
тяжелее было обуздывать стихию  в  паводки.  Во  время  осенних  ливней  и
прохода талых вод пруд разливался до  безбрежности,  и  нужно  было  тогда
выпустить столько  воды,  чтобы  не  размыло  плотину,  не  залило  завод,
построенный ниже плотины, и оставить столько, чтобы ее хватило на год!
   Изо дня в день Черепанов развивал в себе особое чутье  и  глазомер.  Он
расхаживал по окрестным местам, высматривал долинки, ложки и  расспрашивал
старожилов, как велик бывает снежный завал, как высока в  ручьях  и  логах
талая вода и насколько снижается она в засушливый год.
   Всюду плотинному находилось дело. Все сложно,  смутно,  а  инструментов
всего -  плотничный  ватерпас  да  правило  [прямая  доска  со  стойкой  и
отвесом]. Вот и орудуй! Однако и  этим  инструментом  Ефим  многое  делал,
потому что все его мысли вертелись вокруг того, как бы улучшить работу. Он
заставил плотничную артель переставить колеса  так,  чтобы  они  вертелись
плавно, легко и мерно.  Это  сразу  повлияло  на  работу  домен,  ускорило
плавку.
   Все   больше   и   больше   приглядывался   Черепанов   к   механизмам.
Вододействующее колесо помещалось в  срубе,  оно  и  было  движущей  силой
завода. Отсюда шли коромысла, штанги, они  и  передавали  движение  колеса
двадцати четырем воздуходувным мехам.
   У каждой печи два меха, и оттого дутье всегда получалось  беспрерывным.
Вот и вся механика!
   "Какие ныне приспособления на заводе?" - задавал себе вопрос Черепанов.
Перечень их был весьма  скуден:  ломы,  кайлы,  молоты,  лопаты,  носилки,
ручные тачки и двухколесные - вот и все орудия при добыче руд!
   "Но  сие  ненадежно  и  мало  облегчает  труд  человека,  -  раздумывал
плотинный. - А что, если о том рассказать управителю да  посоветоваться  с
ним?"
   Спустя  несколько  дней  Черепанов  пришел  в  контору,  и   управитель
терпеливо  выслушал  его.  Плотинный  высказывал  свои   мысли   медленно,
обстоятельно и удивил Любимова.
   "Все уже усмотрел! Ну и штукарь!" - мысленно похвалил он мастера.
   - Весьма похвально, что ты до всего доходчив! По всему видать, господин
наш Николай Никитич не ошибся в  своей  покупке.  Все  надо  разуметь  при
плотинном деле! И то хорошо, что ты пытлив и мысли твои - о  механике.  Но
вот что разумей, мастер... - Голос управителя возвысился до суровых нот. -
Всякая выдумка в заводском деле пользительна хозяину только  тогда,  когда
она недорога и, главное, дешевле холопского труда! А что дешевле  и  проще
людского труда? Пока господь бог оберег  матушку  Россию  от  выдумок.  Но
поскольку наш прославленный металл "Старый  соболь"  идет  в  Англию  и  в
другие иноземные страны, непременно  предстоит  состязание.  Надо  и  нам,
выходит, подумать над сими выдумками, но в меру! Хвалю за помыслы! А чтобы
знать лучше горное дело, намыслил я тебе  дать  одну  редкостную  книжицу.
Зачти ее, но береги пуще глаза. Больших денег стоит,  и  не  всякий  холоп
разумеет в ней, что к чему, а тебе доверяю. Вижу, голова у тебя умная!
   К удивлению плотинного, Любимов неожиданно передал ему пухлую  книгу  в
старом кожаном переплете. Черепанов прочел титульный лист:  "Обстоятельное
наставление рудному делу", сочинение Шлаттера.
   - Сия книжица издана в тысяча семьсот шестидесятом году, а  перешла  ко
мне в назидание из Екатеринбургской горной школы. Любопытна!
   Черепанов с книжкой за пазухой заторопился домой. Всю ночь у огонька он
читал ее вслух. Уралко, свесив голову с печи, внимательно слушал,  изредка
бросая реплики:
   - Все давненько известно! И то мы применяли! Однако  любопытно,  что  в
книге о том пишут. Хитер немец, русское  перехватил  да  за  свое  выдает.
Ловок!
   Книга Шлаттера представляла обстоятельное описание рудного дела. И, что
особенно  привлекло  внимание  плотинного,  имелось  в   ней   изображение
водоотливной,  огнем  действующей  машины.  Черепанов  весьма  внимательно
разглядел чертежи неуклюжей машины и попробовал сам начертить их углем  на
столовой доске.
   - Диковинка! - восхищенно сказал он деду.
   - Что за диковинка? Сию паровую диковинку предавно изладил наш  русский
мастерко,  солдатский  сын  Иван  Ползунов!  -  с  нескрываемой  гордостью
оповестил старик.
   - Да где тот умный человек? - с горячностью спросил плотинный.
   - Робил этот розмысл [техник, инженер] на Колывано-Воскресенском заводе
шихтмейстером, да  помер  в  тысяча  семьсот  шестьдесят  шестом  году  от
чахотки. Иноземцы перехватили его выдумку, да и хозяева наши решили: "Ни к
чему сия машина, раз труд даровой!  А  диковинка,  вишь,  хлопот  и  возни
требует!" Так  со  смертью  Ивана  и  покинули  ту  машину,  отробилась  и
развалилась она! Долго потом, сказывают, на  пустыре  валялась.  Заводские
ребятишки, играючи в прятки, в  цилиндры  укрывались.  И  место  это,  где
валялись остатки сей машины, в народе и по сю пору  называют  ползуновским
пепелищем.
   - Ты, дед, слезай с печи да расскажи мне  подробней,  как  тот  русский
досужий человек сладил свою машину.
   Уралко, кряхтя, слез с печи и подсел к столу.
   - Что ж, можно рассказать о сем умельце! - Старик приладился  поудобнее
и тихим голосом начал свою бывальщину: - В старинушку, Ефим  Алексеич,  об
огне среди горщиков так сказывали: "На гору бежит, а под гору не идет!" То
верно было, а вот, поди ж, нашелся человек и  сумел  огонь  заставить  под
гору бежать! Умелец тот был Иван Иваныч Ползунов, солдатский сын. А рожден
он был в городе Катеринбурхе в большой нуждишке, ох, в какой бедности,  не
приведи бог! В ту пору Василий Никитич Татищев  открыл  на  заводе  горную
школу, вот и попал  в  нее  наш  Иванушка.  Выдали  ему  кафтанишко  сукна
сермяжного с красными обшлагами, да шубу овчинную, покрытую  полотном,  да
добрую суконную шапку с красным околышем. Носи три года,  солдатский  сын!
Носи и учись! А учился он знатно:  и  буквари,  и  часословы,  и  псалтыри
превзошел и грамотен стал. А что на  пользу  нашему  делу,  то  сей  отрок
вскорости уразумел: арихметику, действия циркуля и  линейки  и  начертание
фигур разных, кои в механике применимы.
   Любознателен был Иванко, ой, как любознателен! Рядом со школой сараюшко
строен был, а в нем вододействующее колесо,  кое  орудовало  на  кузнечную
фабрику! Вишь, паренек и повадился бегать в сараюшку да разглядывать,  что
к чему? Механика - дело умное, учитель  и  пояснил  школьнику:  "Что  есть
механика? Механикой речется наука движения и наука, показующая  способы  к
подниманию тяжестей".
   Иванко призадумался, а потом - к учителю и спрашивает:
   "А скажи-ка, батюшка, одна вода двигает махины или есть еще сила?"
   Учитель на то ответил солдатскому сыну:
   "Огонь - сила еще большая, чем вода, падающая на колесо! Но то разумей,
сын мой, что огненные машины  потребуют  дров  много,  хлопотны  и  дороги
несказанно".
   Задумался Иван, посиживал часто у печки и глядел на котел. Видит,  вода
клокочет, накроет  его  крышкой,  и  такая  сила  у  пара,  что  и  крышку
сдвинет!..
   Уралко смолк, прислушался. Трещала лучина в  светце,  нарушая  глубокую
тишину.
   - Ты чуешь аль спишь? - спросил он Черепанова.
   - Под сердцем огнем зажгло от словес твоих, а ты  говоришь  "спишь",  -
обидчиво отозвался плотинный.
   - А коли так, дале слухай и что к чему - на ус мотай!
   Дед снова мерным, теплым голосом повел свой рассказ:
   - Вскорости Иванке Ползунову пришлось покинуть школу и стать  на  завод
"механическим  учеником".  А  начальство  ему  выпало  толковое,  умное  -
заводской механик Никита Бахарев. Многое знал он и обратил  заботу  Иванки
на двигательную машину. "Гляди! - сказал он мальчонке. - Испокон веков  на
всех заводах, на всем белом свете все творят руки человека! Есть,  правда,
и механизмы, но только они там применяются, где требуется великая сила.  А
главное, механика всегда там ход имеет, где предмет труда испокон веков не
обрабатывался рукою человека. Вот оно что! Ну, а  уж  известно,  что  есть
самая большая сила на заводе, - водяное колесо! Хотя вода - сила  большая,
но завод-то сам крепко из-за нее к плотине  привязан.  Тут  и  поглядывай,
братец, на небушко, как дождик, как снежок, - известное дело, все от  воды
зависит!.." Может быть, Бахарев да Иванко надумали бы машину новую, потому
пять лет Ползунов при нем "механическим учеником" состоял, но в ту пору  в
Катеринбурх  наехал  главный  командир  Колывано-Воскресенских  заводов  и
отобрал для работенки  на  Алтае  немало  горных  офицеришек,  мастеровых,
плавильщиков. А с ними уехал асессор Андрей Порошин,  преумный  человек  и
знаток рудного дела. Он и Ванятку Ползунова с собой прихватил...
   Затаив дыхание, Черепанов слушал старика, но Уралко вдруг снова  смолк.
Провел ладонью по высокой лысине, вспоминая прошлое, вздохнул:
   - Память-то короткая стала. Всего толком не расскажешь. Только Иванко и
на Алтае не оставил своей мысли. Все думал  о  паре.  Видишь,  надумал  он
водяной двигатель сменить паровой машиной.  Шутка  ли!  Но  что  из  этого
выходит, пораскинь головой, Ефим Алексеич. Главная суть выпала ему:  огонь
слугою к машинам склонить, а к  этому,  решил  он,  все  немудрые  машины,
срубленные топором из дерева, - в  слом,  а  машина  паровая  должна  быть
сроблена из металла! Скоро сказка сказывается, да не легко  дело  робится.
Много  болотин  да  буераков  Иванке  пришлось   одолеть.   Все   иноземцы
высмеивали: не русского ума это дело! Ну,  известно,  мешали,  как  могли.
Довелось Ползунову и в Санкт-Петербурге  побывать.  И  на  счастье,  хвала
господу, раздобыл он сочинения самого Михаилы Ломоносова. Тут уж начитался
всласть и большое уразумел.
   Вернулся он в  Барнаул  и  взялся  за  свой  подвиг  Одно  дело  машину
задумать, вычертить, другое - выстроить ее, да в  ход  пустить,  да  чтобы
люди поверили! Человек только тогда поверит, когда своими  глазами  увидит
да руками пощупает! Вот и он - недоедал, недосыпал и в дождь  и  в  морозы
спешил-торопился сладить свою машину. А сладить нелегко: то этого нет,  то
другого.  Только  медные  цилиндры  отлили,  а  котел  пришлось  робить  в
Катеринбурхе! Эвона что! А тут  и  начальство  не  в  духе:  больно  много
беспокойства и забот  причиняет  затея  шихтмейстера.  Ну,  скажем  прямо,
мешает спокойно им жить. Да и сам наш штукарь горел на работенке, стал его
донимать сухой кашель, - выходит, здоровьишко пошатнулось!
   И вот подошла зима лютая, а в декабре, пожалуйте,  машина  готова!  Тут
приступили к пробе, и машина заработала. Пошла, братик ты мой!  -  веселым
голосом заговорил Уралко. - Пошла! Пошла! Взял свое Иванко Ползунов!  Хоть
потом начались доделки, переделки, не без этого  новое  дело  ладится,  но
только свое сделал наш механикус! Ну, а дальше!.. Дальше...
   Старик  развел  руками.  Замолчал.  Безмолвствовал  и  Ефим.  За  окном
засинело: занимался поздний зимний рассвет. Ефим послюнил пальцы,  погасил
желтый огонек. В горнице потемнело, но за окном, на  фоне  синей  утренней
зари, резче выступили контуры заиндевелых березок.
   По начавшемуся за окном движению Уралко догадался, что наступает утро.
   - Вот и еще день бредет, а я живу и живу себе! Ох,  господи!  -  тяжело
вздохнул он и улыбнулся. - Ты, Ефим Алексеич,  не  гляди  на  мои  немощи,
добивайся своего. Не для себя человек трудится, а для всего народа!
   - Верное слово твое, дед! Трудна моя путь-дорожка, а пойду  по  ней.  В
том - верное слово! - отозвался плотинный. - Ну-ка, отец, поспи немного, а
я схожу на плотину.
   Он надел полушубок, рукавицы и вышел на улицу. Упругий ветер гнал с гор
колючую поземку. Спорким шагом  мастерко  вышел  на  дорогу  и  зашагал  к
заводу. На взлобке он нагнал бабу. Чудеса: женка везла на саночках парня.
   - Ты куда? Парень  велик,  а  ты  ребячьей  забавой  его  занимаешь!  -
улыбнулся Черепанов заводской женке.
   - Известно куда! К Высокой! -  угрюмо  отозвалась  баба.  -  Не  забава
выпала, а горе-злосчастье! Парень велик, а ум у него мал.  Изоська,  глянь
на дяденьку!
   К плотинному повернулось ухмыляющееся лицо идиота.
   - Да он юродивый! Зачем его тащишь на горку, матка?
   - Кому юродивый, а Демидовым работничек! Все люди на работу, вот и  его
- на разбор руды!
   Ефиму стало не по себе.
   "Ну и хозяева, и блажного не пощадили! Скареды!" - с неприязн