ь в операцию со всеми  силами  линию,  посредством  которой,
начиная с дорог Тульской и Калужской, партиями моими буду  пересекать  всю
линию неприятельскую, растянутую от Смоленска  до  Москвы,  и,  тем  самым
отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская  армия  с  тылу  своего
иметь могла, и обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить  его
оставить  Москву  и  переменить  всю  свою  операционную  линию.  Генералу
Винценгероде предписано от меня держаться самому на Тверской дороге,  имея
между тем по Ярославской казачий полк для  охранения  жителей  от  набегов
неприятельских партий. Теперь в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои
войска, твердою  ногою  могу  ожидать  неприятеля,  и  пока  армия  вашего
императорского величества цела и  движима  известною  храбростью  и  нашим
усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не  есть  потеря  отечества.
Впрочем,  ваше  императорское   величество   всемилостивейше   согласиться
изволите, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска".
   Рапорт главнокомандующего вызвал у царя негодование: он не сумел понять
всю глубину воинского  замысла  Кутузова.  К  этому  времени  в  Петербург
подоспел донос барона Беннигсена, враждебно  настроенного  против  Михаила
Илларионовича. Барон докладывал Александру I о  том,  что  он  был  против
сдачи  Москвы  неприятелю  без  боя,  и  старался   представить   Кутузова
безвольным человеком.
   Царь, и без того  настроенный  против  Кутузова,  решил,  что  наступил
момент разделаться с  ним,  и  приказал  комитету  министров  расследовать
причины сдачи столицы. Император хотел этим  самым  опозорить  Кутузова  в
глазах  общественности  и  удалить  с  должности  главнокомандующего.   Но
положение в стране было  настолько  серьезное,  что  даже  угодливый  царю
комитет министров, обсудив рапорт Кутузова, не поставил  вопроса  о  смене
главнокомандующего. Министры побоялись  чем-либо  обидеть  полководца,  но
царь все еще не мог успокоиться. Он осыпал Кутузова упреками, а  в  особом
императорском рескрипте позволил себе угрозы по адресу главнокомандующего:
   "Вспомните, что вы  еще  обязаны  ответить  оскорбленному  отечеству  в
потере Москвы..."
   Демидов зорко следил за придворными интригами и думал, что  они  свалят
Кутузова. Он представлял его дряхлым озлобленным стариком, и,  по  совести
говоря, Николай Никитич сильно побаивался его. Прибыв в  Леташевку  ранним
утром, он хотел спозаранку попасть на прием к главнокомандующему. Заводчик
обрядился в пышный военный мундир и поторопился в  штаб.  В  приемной  уже
поджидал Кутузова разный люд, среди которого было много сермяжников. Барин
поморщил нос и тихо спросил адъютанта:
   - Столько холопов! Для чего они понадобились его сиятельству?
   - Это не холопы! - спокойно ответил молоденький офицер. - Правда, среди
них есть и крепостные,  но  сейчас  они  выполняют  великую  роль.  Здесь,
господин Демидов, уважают партизан! Кроме  того,  вглядитесь:  вон  тот  в
углу, кучерявый с усищами, в сермяге, - дворянин и герой Денис Давыдов!
   Не успел Николай Никитич толком разглядеть знаменитого  партизана,  как
того вызвали в кабинет Кутузова. В  избе  -  тонкие  дощатые  перегородки.
Демидов представил себе, каким увальнем  в  крестьянском  армяке  ввалился
Давыдов в горницу главнокомандующего. Он напряг слух: "Интересно,  что  на
эту вольность скажет князь?"
   Раздался громкий голос Кутузова:
   - Полноте извиняться! В народной войне это необходимо. Действуй, как ты
действуешь, головой и сердцем; мне нужды нет, что одна покрыта  шапкой,  а
не кивером, а другое бьется под армяком, а не под мундиром!
   Услышанное потрясло Демидова. "Что за крамольные речи! - с  возмущением
подумал он. - То ли было при покойном Потемкине!" Он старался еще  уловить
кое-что, но за перегородкой стало тихо.
   Время тянулось томительно. В избе было дымно от  махорки,  которую,  не
стесняясь присутствием адъютанта, курили сермяжники  и  какие-то  солдаты.
Никто не обращал внимания на пышный мундир  Николая  Никитича,  никому  до
него не было дела. Все вели себя сдержанно, говорили о пустяках  и  делах,
которые ничего общего не имели с войной. В  оконце  вонзился  золотой  луч
осеннего солнышка, где-то на дворе горласто  прокукарекал  петух,  на  его
призыв откликнулся  другой.  Во  всей  обстановке  штаба  не  было  ничего
показного, пышного, величественного, к чему в свое время привык Демидов  в
потемкинской ставке в Бендерах. "Да, не те времена  пошли!"  -  с  грустью
подумал он, и в этот миг дверь распахнулась и адъютант  пригласил  Николая
Никитича:
   - Господин полковник ополчения, главнокомандующий вас просит.
   Демидов с волнением переступил порог горницы. За простым тесовым столом
в стареньком мундире сидел Кутузов. Его седые пышные волосы  на  массивной
голове были причесаны слегка к вискам, сам Михаил Илларионович -  дороден,
величав.
   "Совсем не старик!" - успел только подумать Демидов, когда  командующий
крепко пожал ему руку. Однако он не предложил ему стула.
   Мягкое ласковое лицо Кутузова  вдруг  стало  строгим.  Он  взглянул  на
Демидова и спросил:
   - Где расквартировали ваш полк? Я что-то не нашел его в планах...
   Николай Никитич на мгновение замялся, потупился.
   - Я еще не сформировал полка, - волнуясь, признался он.
   Лицо полководца помрачнело, он облокотился  на  стол  и  из-под  ладони
хмуро смотрел на заводчика.
   - Выходит, пока есть один отменно обряженный полковник. Кстати,  откуда
сию форму взяли? Перья, ленты, кантики. Вы, батенька, как индейский  петух
вырядились! - Слова Кутузова прозвучали  насмешкой.  Демидов  покраснел  и
ждал горшего. Однако Михаил Илларионович перестал шутить. Он  встал  из-за
стола, вытянулся во весь рост; плечи его оказались широкими,  крепкими,  и
сам  он  выглядел  осанистым  крепышом,  хотя  был  и  сед  и   морщинист.
Главнокомандующий выговорил громко и твердо:
   -  Сударь,  вам  надлежит  выполнить   свои   обязательства.   Оставьте
фанфаронство, оно у нас ни к чему! И еще запомните: Тулу  мы  не  отдадим,
завод оружейный вывозить не разрешаю. Все, сударь! - Он круто повернулся к
Демидову спиной, давая понять, что прием окончен.
   Взволнованный, пристыженный заводчик  вышел  из  штаба.  Вернувшись  на
квартиру, он торопливо снял  свой  пышный  мундир,  обрядился  в  дорожное
платье и велел закладывать лошадей...
   А Кутузов в этот час уселся за стол  и  стал  писать  письмо  уральским
рабочим, прося их ускорить отливку пушек и ядер.


   Кружным путем, трудными дорогами и тропами, под  пронизывающим  осенним
ветром и косым непрестанным дождем, лесами, оврагами, полями и  запутками,
усталый, измученный, прибрел в октябре Черепанов в Тулу.  Николай  Никитич
так и не появился на заводе: он отправился в Ярославль, где проводил время
за ломберным столом. В городе оружейников  царила  тревога,  чувствовалась
близкая гроза. Наполеон прекрасно понимал значение Тулы  и  после  захвата
Москвы собирался идти на юг и разорить заводы. Грозная  опасность  нависла
над оружейными заводами. Черепанову стало известно от мастеровых, что царь
наказал заводскому начальству "иметь верные сведения о движении неприятеля
по направлению к Туле. При достоверном и необходимом уже случае остановить
работу, взять мастеровых, инструмент и следовать  по  тракту  к  Ижевскому
заводу".
   Туляки не хотели покидать родных мест, намереваясь  встретить  врага  с
оружием в поле. Они день и ночь ковали железо, заваривали  стволы,  делали
ружья, а иные уходили за город и  помогали  саперам  рыть  рвы  и  строить
редуты.
   Ефим даже заикнуться не решился о вывозе демидовского завода  на  Урал.
Работные люди волновались и знали только одно: отбить врага! К счастью,  в
эту  пору  в  Тулу  прискакал  курьер  от  Кутузова.  Михаил  Илларионович
наказывал не  вывозить  оружейников  и  заводы,  так  как  Тула  может  не
опасаться неприятельского вторжения.


   В октябре наполеоновская армия покинула Москву  и  устремилась  на  юг.
Перед уходом французы решили выместить  свою  злобу  на  русской  столице.
Генерал Мортье со своими саперами начал взрывать  Кремль  и  самые  лучшие
здания, уцелевшие от пожара. 21  октября  от  громовых  взрывов  в  Кремле
задрожала земля. На воздух  взлетели  арсенал,  часть  кремлевской  стены,
Водовзводная,  Петровская  и  частично  Никольская  и  Боровицкая   башни,
расположенные вдоль Москвы-реки. В соборах и  Грановитой  палате  начались
пожары. К счастью, пошел сильный осенний дождь, фитили отсырели  и  оттого
многие заложенные мины не взорвались. К этому  времени  подоспели  русские
патриоты и стали гасить пожары, обезвреживать мины и истреблять  последних
насильников.
   ...Стотысячная французская армия двинулась на Калугу, стремясь уйти  от
генерального сражения, которое готовил  ей  Кутузов.  Однако  трудно  было
перехитрить опытного русского полководца. Он  заставил  Наполеона  принять
бой под Малоярославцем. Это была решительная битва, в  результате  которой
Наполеон вынужден был повернуть на старую Смоленскую дорогу и испытать  на
себе возмездие русского народа.
   В ноябре по санному пути Ефим покинул Тулу. Не  утерпел  он,  чтобы  не
побывать на Орловщине. По степи гуляли метели, когда он добрался до имения
Свистунова. Тихо и безлюдно было в поместье.  Барский  дом  и  глухой  сад
потонули под снежными сугробами. Здоровые и крепкие мужики ушли  в  армию,
среди дворни остались  старые  да  малые.  В  людской  Черепанов  встретил
обросшего сединой  дряхлого  гайдука  в  старом,  изодранном  кафтане,  от
которого узнал, что его бывший барин Свистунов умер, а имение  отошло  под
дворянскую опеку.
   - Грабят, кому не лень! - жаловался старик. - Хваткий был барин, доброй
души. Погиб зазря. Коней диких, степных  калмыки  пригнали.  Сам  выезжать
взялся. Разнесли, копытами истоптали,  и  лика  человеческого  на  нем  не
осталось.
   Ефим с грустью смотрел на запущенные  хоромы,  на  угрюмого  слугу.  Из
оконца виднелись развалившиеся конюшни. Высокие тополя,  что  росли  перед
крыльцом, исчезли.
   -  Мужики  посрубили  после  смерти  барина,  -   пояснил   старик   и,
пригорюнясь, утер слезы. - В то времечко вышло такое еще дело.  На  третий
день после погребения барина на усадьбу  цыган  с  цыганкой  наехали,  про
усопшего  расспрашивали.  "Опоздали,  милые,   говорю,   гвардии   поручик
Свистунов отошел, а вам приказал долго жить!"  Что  в  диво  было:  слепая
молодая цыганка навзрыд заплакала и  все  вторила:  "Ах,  Феденька,  милый
Феденька, так и не довелось встретиться нам!" Отвел я ее на могилу барина.
Пора осенняя, ветер воет, а она села на бугорок, так и не сошла с него  до
вечера. Ни ветер, ни стужа, ни мокрядь ее не прогнали. Сидела и держала  в
руке горсточку земли. Растирала комки и горько плакала...
   А цыган на могилу не пошел, все барскими конями интересовался.  Да  что
кони! - Рассказчик смахнул слезы и уставился на Ефима: - А  помнишь,  было
времечко, - эх, и жили мы!
   Черепанов промолчал: он хорошо знал, что за жизнь  была  у  Свистунова.
Гайдук до дна осушил штоф, потряс его и огорченно покрутил головой:
   - Скоро-то как! Эх, не та мера ноне стала, и крепость у вина иная!
   Помолчав, он снова заговорил, почему-то вспомнив о цыгане:
   - Уехал шароглазый со  своей  слепой  бабой,  а  через  трое  ден  пару
золотистых коней свели. Известно, кто свел! Цыган хоть и жалел  покойного,
а все же не вытерпел - угнал коней!..
   Гнетущее чувство охватило Ефима. Он не  остался  ночевать  в  покинутой
усадьбе и, дав отдых коням, снова  пустился  в  дорогу.  Выл  ветер,  мела
пурга, а он бесстрашно держал путь на восток, на далекий Каменный Пояс.
   Трудные годы выпали  уральским  работным.  Русской  армии  понадобились
тысячи пушек, десятки тысяч добрых клинков, сабель, шпаг, казачьих  шашек,
штыков и больше всего ядер. Неустанно работали заводы на  Каменном  Поясе.
Работные выбивались из сил, но заказы для войска выполняли в срок.  В  эту
пору в Нижнем  Тагиле  появились  пленные  немецкие  мастера  и  французы.
Иноземцы изумлялись: как это так, работные живут в  кабале,  ходят  тощие,
оборванные,  управитель  Любимов  жмет  чрезмерно,  а  они   добросовестно
стараются.  Один  любопытный  немецкий  мастер  не   утерпел   и   спросил
Черепанова:
   - Ви, руськи, страни народ. Француз боитесь, оттого так работайте?
   Ефим хмуро поглядел на чванливого немца:
   - Почто боимся французов? Напальена нам не надо! У нас своих  хапуг  да
господ сидит на шее до беса.  А  отечество  свое  защищать  до  последнего
будем!
   Немец пожал плечами.
   - Но ви живешь плехо?
   - Хоть и плохо, а отчизна. На родной земле мы сами порядок наведем!  Не
спросим у чужеземцев!
   Под густыми бровями  глаза  русского  механика  вспыхнули  раскаленными
углями. Немец смутился; он вспомнил рассказы о Пугачеве. Здесь, на  Урале,
еще совсем недавно работные безжалостно расправлялись со своими  господами
и приказчиками. "Кто его знает, этот народ?" - со страхом подумал иноземец
и прекратил разговор.
   С далекого Урала по рекам плыли караваны,  груженные  железным  литьем:
пушками, ядрами, клинками. Зимой по санной дороге скрипели обозы.  Русские
работные люди вооружали свою армию. Никогда Ефим не работал  так  яростно,
как в эту военную годину.
   "Это вам за разоренную  Москву,  за  поруганный  русский  народ!"  -  с
ненавистью думал он о врагах и еще вдохновеннее трудился.
   Оборванные, голодные, разбитые вражеские полчища бежали  по  разоренной
ими же Смоленской дороге.  К  началу  декабря  1812  года  русские  войска
освободили Вильно, Ковно, Россиены и гнали оккупантов дальше.
   Михаил Илларионович прибыл в Вильно и на площади осматривал захваченные
знамена. Войска, выстроенные  на  парад,  замерли,  любуясь  бодрым  видом
своего любимого полководца.
   Кутузов  приказал  склонить  наполеоновские  знамена   перед   русскими
солдатами.
   Это до глубины души потрясло воинов. Ликуя, они всей грудью кричали:
   - Ура спасителю России!
   Кутузов низко опустил голову, лицо его зарделось, и он сконфуженно,  со
слезами на глазах, громко выговорил:
   - Полноте, друзья, полноте! Не  мне  эта  честь,  а  славному  русскому
солдату! - Подбросив папаху, он встрепенулся и  закричал  зычным,  молодым
голосом:
   - Ура, ура, ура русскому солдату!
   Приняв парад, главнокомандующий написал из Вильно донесение императору:
   "Война окончилась за полным истреблением неприятеля".
   Это признали и сами насильники. Французский  маршал  Бертье  в  декабре
доносил Наполеону:
   "Я должен доложить вашему величеству, что армия совершенно  рассеяна  и
распалась даже ваша гвардия; в ней под  ружьем  от  400  до  500  человек.
Генералы  и  офицеры  потеряли  все  свое  имущество...  Дороги  покрылись
трупами".
   Страшные орды иноземных насильников нашли себе могилу на русской земле.
Наши славные полки перешли границу,  чтобы  освободить  народы  Европы  от
наполеоновского ига.



2

   Медная руда на реке Тагилке была открыта давным-давно, еще при  Акинфии
Демидове.  Помогли  ему  сыскать  медь  охотники-вогулы.  Они   занимались
тормованием: на лодке плыли по тихой реке и били притаившегося  на  берегу
зверя. Кочевники хорошо знали места, где и  какой  камень  лежит.  Акинфии
наказал приказчикам допытываться у вогулов о рудах. Наемники  Демидова  не
поскупились на посулы. И вот в один из осенних дней с тормования,  с  реки
Выи, явился вогул Яков Савин и рассказал по  тайности  заводчику,  что  он
знает целую гору из магнитного камня. На другой же день вместе с охотником
Акинфии Демидов направился по Тагилке к устью Выи  и  там  увидел  широкую
гору, поросшую лесом. Опытный взгляд заводчика  заметил  выходы  магнитной
руды на поверхность. Ее было столько, что за целые столетия не выбрать,  и
добыча не представляла трудностей. Залегание руды начиналось сразу, снимай
покрышку и бери сколько  хочешь!  Это  и  была  гора  Высокая.  Подле  нее
расположился вогульский пауль [становище]. Кочевники не трогали  магнитных
руд. Демидов удивился и спросил:
   - Из чего вы куете наконечники стрел? Где добываете металл?
   - Идем со мною, хозяин, и ты увидишь, из чего наши добывают  металл!  -
позвал его Савин и повел в пауль.
   Там, у горы, Акинфии и увидел вогульские кузницы с сыродутными  горнами
[плавильными печами для выделки железа  (не  чугуна)  прямо  из  руды],  а
плавилась в них не магнитная руда. Это были  другие  руды,  более  мягкие,
местами красноватые, нередко с прозеленью малахита.
   "Медная руда!" - догадался Демидов, забрал образцы и вернулся домой.
   Испробовав руду в литье, заводчик окончательно убедился в  том,  что  у
реки Выи обнаружены медные залежи. Да и магнитная руда с горы  Высокой  не
обманула ожиданий. Хоть сейчас строй завод! Однако у Демидовых не  хватало
ни средств, ни рабочих рук, и решили они до  поры  до  времени  молчать  о
своем открытии, а вогулам-охотникам пригрозили:
   - Изничтожим, если проболтаетесь и наведете сюда крапивное семя!
   Кочевники и сами сильно боялись царских  чиновников  и  поэтому  охотно
поклялись молчать обо всем.
   Шли годы, и  Демидовы  исподволь,  потихоньку  готовились  к  постройке
нового огромного завода у подножия горы Высокой. Однако в 1720  году  царь
Петр издал указ, в котором поощрялась добыча и плавка руд и в то же  время
тем, кто утаит открытые рудные места, грозила жестокая кара.
   Никита Демидов всполошился и поспешил подать заявку  на  гору  Высокую.
Зная крутой нрав царя и боясь его  гнева,  Демидовы  решили  раз  навсегда
спровадить подальше опасного свидетеля Якова Савина.
   Вогул охотился в притагильских лесах, когда в пауле появился  приказчик
Щука со своими головорезами. Он в один миг разорил чум Савина,  избил  его
жену и прогнал ее с детьми за реку.
   - Живей убирайтесь, пока целы! - пригрозил он.
   Умные охотничьи псы  вступились  за  хозяйку,  напали  на  демидовского
приказчика, и тогда разъяренный Щука перестрелял собак.
   Когда вогул Яков вернулся в пауль, то не нашел ни  жены,  ни  чума,  ни
собак. Он бросился с обидой к Демидову:
   - Где такой закон, губить бедного охотника?
   Никита глазами показал на жильную плеть:
   - Вот тебе закон и правда! Убирайся, а то шкуру спущу!
   Разоренный, обиженный, вогул еле унес ноги из Невьянска...
   Тем временем Демидов в 1721 году отстроил Выйский медеплавильный завод,
а четыре года спустя, незадолго до смерти Никиты,  неподалеку  возвели  на
четыре домны чугуноплавильный Нижне-Тагильский. С той поры у горы  Высокой
пошла иная жизнь. Гору вскрывали и прямо в отвале брали руду.  Кругом  под
топором лесоруба затрещали вековые леса, закурились дымки в синем  небе  -
демидовские жигали добывали уголь для прожорливых домен.
   Гора  Высокая  оправдала  надежды.  Совсем  иное  получилось  с  медным
рудником: руда в нем вскоре оскудела, и завод стал работать  на  привозной
меди. Думный дьяк Генин доносил царю Петру Алексеевичу:
   "Ныне я был на демидовском медном промысле и усмотрел, что та руда  его
оболгала: сперва набрели на доброе место, где было руды гнездо  богато,  а
как оную сметану сняли, то явилась сыворотка: руда медная и вместе железо,
а железа очень больше, нежели меди".
   С тех пор Выйский завод влачил жалкое  существование.  Но  вот  в  1814
году, почти столетие спустя,  горщик  Кузьма  Кустов,  расчищая  на  своем
огороде колодец, внезапно напал на богатое месторождение  медной  руды.  И
залегала она всего в трех верстах от  завода.  Снова  ожил  медеплавильный
завод. Николай Никитич Демидов старался все выжать из рудника...
   На этот рудник и угодил Ефим Черепанов. Двадцать пять лет он проработал
плотинным Выйского  завода.  Помогал  ему  в  хлопотах  возмужавший  сынок
Миронка. Ему только-только миновало двадцать два года, и его  поторопились
женить, чтобы покрепче привязать к семье, да и Евдокия