ьзь обронила:
   - Я пошлю вас, Александр Васильевич, в Финляндию!
   Слова государыни поразили полководца в самое сердце. Он понял, что  его
удаляют, дабы не испортить потемкинского торжества.
   Огорченный герой молча откланялся и удалился.
   В тот же день Александр  Васильевич  уселся  в  двуколку  и  умчался  в
Выборг.  Отсюда  он  выслал  в  Санкт-Петербург  нарочного  с  запиской  к
императрице:
   "Жду повелений твоих, матушка".
   Ожидаемое повеление пришло незамедлительно. Государыня писала Суворову:
   "Думается мне, лучше  вас  никто  не  сыщет  мест  для  возведения  там
крепостей. Поручаю вам сие первостепенное дело".
   Полководец смирился, затаил в сердце свое горе и, не мешкая, пустился в
объезд вдоль границы...
   Между тем дворец был готов к приему гостей. 28 апреля  вечером  начался
великий  съезд.  Сотни  карет,  сопровождаемые   скороходами,   гайдуками,
форейторами, сверкая  позолотой,  зеркалами,  изумляя  шелковой  отделкой,
двинулись  к  Таврическому  дворцу.   Однако   величественнее   всех   был
императорский выезд. Двенадцать пар белоснежных коней с пышными  султанами
на головах, в сверкающей упряжи везли  золотую  карету,  в  которой  среди
пунцово-пылающего шелка восседала государыня. Блестящая свита сопровождала
поезд царицы.
   Демидов, волнуясь и замирая  от  страха,  вышел  вслед  за  светлейшим,
осторожно, на почтительном расстоянии от себя неся за  князем  его  шляпу,
отягощенную самоцветами. Бриллианты  чистейшей  воды  излучали  все  цвета
радуги, играли, рассыпая синеватые искринки. Вечер  был  тих,  светел,  на
площадь падали отсветы зари. На фоне золотого заката, впереди Демидова, на
широких ступенях  подъезда,  устланного  дорогими  восточными  коврами,  в
сиянии алмазов, величественно высился Потемкин в алом кафтане и  в  епанче
из тончайших черных кружев.
   Едва императорский кортеж приблизился к триумфальной арке,  возведенной
на площади, сразу ударили пушки и  громовое  "ура"  потрясло  окрестности.
Потемкин медленно спустился со ступенек и  подошел  к  карете.  Государыня
милостиво приняла протянутую князем руку и вышла из  экипажа.  Неторопливо
он повел ее в сияющие многочисленными огнями чертоги.
   Генерал-аудитор Демидов был ошеломлен:  еще  тлели  последние  отблески
зари, но уже вспыхнули тысячи огней, спускаясь  сверкающими  гирляндами  с
лепных карнизов дворца, с  ветвей  деревьев,  убегающих  вдоль  площади  к
темным водам Невы. На высоких шестах вертелись огненные колеса, с  треском
поднимались ввысь ракеты,  взрываясь  в  темном  небе  желтыми,  зелеными,
лиловыми,  малиновыми  огнями  и   разбрасывая   фонтаны   золотых   искр.
Разноцветные фонарики, пламя бесчисленных плошек,  ярко  горящие  смоляные
бочки и огненные каскады пиротехнических огней придавали  особый  блеск  и
величие шествию государыни в чертоги.
   Позади  следовали   вереницы   приглашенных   в   самых   разнообразных
маскарадных костюмах, шумя шелками, лаская взоры  бархатом  и  сверкающими
драгоценностями.
   Два прекрасных пажа несли  за  государыней  длинный  шелестящий  шлейф.
Потемкин, не касаясь шлейфа, осторожно шел рядом. И только они вступили  в
громадный зал, украшенный строгой колоннадой, обвитой зеленью  и  цветами,
на хорах заиграла музыка и певчие запели державинскую песнь:

   Гром победы, раздавайся,
   Веселися, храбрый росс!..

   Переливались сиянием большие  хрустальные  люстры,  бесчисленные  огни,
чудесные вазы, печи из  лазурного  камня,  диковинки  Востока.  Сверкающее
драгоценностями и изысканными туалетами  общество  бесконечное  число  раз
повторялось  в  колоссальных  зеркалах,  и   это   создавало   впечатление
беспредельности зала и сплошного моря радостных огней и красок.
   Потемкин подвел государыню  к  трону  и  остановился  у  его  подножия.
Демидов, со шляпой светлейшего, стоял неподалеку, затаив дыхание.  Сверху,
из великолепного купола,  на  трон  низвергались  каскады  света,  которые
нежными переливами играли в драгоценностях  государыни.  Цветные  лампады,
развешанные среди колонн, усиливали очарование праздника.
   Государыня заняла приготовленный трон, и в танцевальном  зале  началась
кадриль в двадцать четыре пары из самых знатных  дам  и  кавалеров,  среди
которых Демидов увидел наследника  престола.  Павел  Петрович,  в  зеленом
мундире, в белых лосинах, казался маленьким  и  щуплым.  Среди  блестящего
общества он потерялся, и никто не  оказывал  ему  должного  внимания.  Все
взоры были обращены на государыню.
   В разгар танца Демидов заметил, что за креслом царицы появился  сияющий
фаворит Зубов. Два противника сошлись на виду всей  знати.  Потемкин,  все
еще красивый, приятно улыбающийся, при ярком свете  выглядел  увядающим  и
усталым. Платон Зубов  был  юн,  строен  и  свеж.  Он  не  сводил  глаз  с
государыни.
   В душе Демидова возникла неприязнь  к  этому  хрупкому  смуглому  юнцу,
который с  горделивой  осанкой  стоял  подле  государыни.  Мимо  проходили
танцующие пары, одетые в белые атласные костюмы, сверкавшие  бриллиантами,
а впереди всех плавно скользили в танце внуки императрицы - великие князья
Александр и Константин. Платон Зубов по возрасту  подходил  к  ним,  и  на
сердце  потемкинского  адъютанта  стало  тягостно  при  виде   престарелой
императрицы и ее фаворита. Мог ли этот тщеславный и самовлюбленный юнец на
самом деле любить свою покровительницу, годившуюся ему в  бабушки?  Сияние
драгоценностей, пышный наряд, величественная осанка,  румяна  -  ничто  не
могло скрыть  мелких  старческих  морщин  на  лице  государыни  и  дряблых
изрядных мешков под усталыми, потухшими глазами. Она улыбалась, но  улыбка
ее была старческой, потерявшей блеск...
   Генерал-аудитор смутился от подобных мыслей и поторопился отогнать  их.
Ему стало  жалко  Потемкина:  несмотря  на  окружающую  роскошь,  он  тоже
выглядел усталым и угасающим. Нельзя было обмануться в предположении,  что
все уходит от него и не вернется вновь.  Сегодня  светлейший  пребывал  на
вершине славы и могущества, но взоры гостей тянулись уже не к  нему,  а  к
юному счастливому смугляку, и  только  сожаление,  а  порой  еле  уловимое
злорадство сквозили в мимолетных взглядах, бросаемых на Потемкина.
   Государыня улыбнулась князю, и он взмахнул кружевным платочком. В  этот
миг пары разошлись и уступили  место  столичному  балетмейстеру  Ле  Пику,
который очаровал всех своим пластичным танцем.
   За большими окнами стало  темно,  и  Потемкин  пригласил  государыню  и
высоких гостей в театр. Снова Демидов медленно пошел за  светлейшим,  неся
его драгоценную шляпу. Он шел в большом напряжении, и ему казалось, что от
драгоценных камней шляпы сыплются миниатюрные молнии, ласкающие глаз.
   В театре генерал-аудитор не мог  сосредоточиться,  все  привлекало  его
внимание. За балетом Ле Пика  последовала  комедия  "Смирнский  купец",  в
которой показывался невольничий рынок и рабы  всех  стран,  кроме  России.
Лицедеи  изо  всех  сил  отображали  благоденствие  народа  под  скипетром
Екатерины...
   Утомленный и потрясенный виденным, Николай Никитич еще более  изумился,
когда все вернулись в большой зал, сейчас сверкавший еще ярче,  казавшийся
еще пышнее. Свет дробился в хрустале и драгоценных  украшениях;  казалось,
кто-то мощной щедрой  рукой  рассыпал  кругом  сияющие  изумруды,  рубины,
хризолиты, аметисты, сапфиры, - так  сверкали  и  переливались  малиновые,
розовые, синие, зеленые, желтые огни в цветных лампадах, которых  зажглись
тысячи. Среди этого мощного потока  радуг  и  сияния  государыня  невольно
остановилась и восхищенно спросила Потемкина:
   - Неужели мы там, где и прежде были?
   Генерал-аудитор  не  слышал  ответа  светлейшего,  но  по  лицу  своего
покровителя догадался, что тот счастлив и весел. Руки Демидова отяжелели и
затекли, столь весома оказалась  шляпа  князя.  Он  медленно  двигался  за
Потемкиным и государыней, и с каждым шагом им открывались  все  большие  и
большие красоты. Волшебство совершилось с ними, когда  вступили  в  зимний
сад, где все было наполнено благоуханием, где склонялись цветущие мирты, а
в кустах щебетали и распевали птицы...
   В двенадцатом часу начался ужин. Демидов пребывал до  сего  времени  на
ногах, с  той  же  бриллиантовой  сокровищницей  на  руках.  Государыня  с
наследником престола и его супругой сидела за особым столом, и  светлейший
прислуживал императрице. Только после  настойчивых  просьб  повелительницы
Потемкин сел за стол. Почти одновременно с ним подле  государыни  появился
ее любимец Зубов. Нежное, женственное  лицо  и  тонкий  профиль  фаворита,
сверкающий бриллиантовый аксельбант обращали на себя восхищенное  внимание
гостей, особенно дам. Светлейший поморщился.
   - Полно, князь, да здоров ли ты? - сочувственно вымолвила государыня.
   - Ах, матушка, прескверная болезнь у меня. Ноет зуб!..
   Императрица помрачнела на мгновение,  но  это  мимолетное  недовольство
быстро прошло, унеслось, как облачко, и растаяло. Пир продолжался, поражая
гостей сказочным убранством стола.
   Между тем генерал-аудитору очень хотелось есть, все тело  его  ныло  от
усталости, а голова слегка кружилась. Ему не терпелось самому повеселиться
и поблистать среди избранной знати, но,  увы,  он  двигался  как  тень  за
светлейшим и был лишь холодным и блеклым отражением этого  величавого,  но
угасающего светила...
   Еле дождался Николай Никитич отбытия государыни. Она покинула дворец на
исходе  второго  часа  ночи  под   нежное   пение   итальянской   кантаты,
восхвалявшей высокую гостью.
   Прощаясь, государыня протянула Потемкину руку и благодарно  улыбнулась.
Князь упал перед императрицей на колени и благоговейно прижал  ее  руку  к
губам. По его толстым щекам катились слезы. В глазах Екатерины  Алексеевны
тоже засверкала ответная слезинка.
   Генерал-аудитор  стал   несказанно   счастлив,   когда   наконец   сдал
драгоценную ношу Энгельгардту, а сам очутился  среди  прелестниц,  которые
все еще наполняли Таврический дворец.
   Вновь вспыхнула и разгорелась заря над  пышным  садом,  померкли  в  ее
озарении огни празднества. Погасли люстры,  и  залы  постепенно  опустели.
Тяжело  ступая  по  зеркальным   паркетам,   Потемкин,   в   сопровождении
генерал-аудитора, удалился в покой.
   - Не уходи, Демидов! - остановил  он  Николая  Никитича,  собиравшегося
откланяться ему.
   Светлейший  устало  опустился  в  кресло.  Два  камердинера  ждали  его
повелений, но Потемкин  молчал  и  медлил  разоблачаться.  Боясь  нарушить
раздумье князя, безмолвствовал и генерал-аудитор.
   Тяжелый, долгий вздох вырвался из груди Потемкина.
   - Что с вами, ваша светлость? - испугался  Демидов.  -  Не  больны  ли?
Может, медика вызвать?
   Светлейший с досадой отмахнулся.
   - Не в медике дело, мой друг! - печально промолвил  Потемкин.  -  Никто
мне теперь не поможет. Чует мое сердце, Демидов, ноне сыграл  я  последнюю
пиесу в своей жизни. Кончено, все кончено...
   Он устало закрыл глаза и тяжело опустил голову на грудь.
   - Ваша светлость!.. - со страстью заговорил генерал-аудитор.
   - Оставь! - тихо обронил князь. - Гляди, уже погасли огни и  начинается
новый день...
   Демидов тихо удалился, оставив своего покровителя в скорбной позе.
   Генерал-аудитор шел по  опустевшим  залам,  в  широкие  окна  вливались
первые потоки солнца. И то,  что  вчера  поражало  великолепием,  в  лучах
животворного дня теряло свою волшебную прелесть.
   В  обширный  Таврический  дворец  с  отъездом  гостей  вошли  тишина  и
безмолвие. Лишь на золотой солнечной  дорожке  играл  откуда-то  взявшийся
котенок;  подпрыгивая,  он  старался  ухватиться  за  бахрому  драгоценной
скатерти.
   Только к полудню  вернулся  Демидов  на  отдых.  Раздевая  его,  Орелка
сердито сопел.
   - Ну, чего хмур? Радоваться должен: хозяин в раю побывал. Экий праздник
состоялся у светлейшего! Одних драгоценных  камней  на  господах  было  на
миллионы!
   - Все так, господин!  -  согласился  слуга.  -  А  только,  по  совести
молвить, не к добру такой  пир!  У  дворца-то  пятнадцать  мужиков  совсем
распростились с белым светом, а полета покалечились! За квасом да калачами
погнались...
   - Не жадничай! - поучительно сказал Демидов.
   - Да разве это жадность погнала? От нищеты да голода это, господин мой.
   - Цыц! О чем мелешь, супостат!  -  рассердился  генерал-аудитор.  -  Да
разве ж возможно сие в нашем царстве да в прославленный век  Екатерины.  А
ведомо ли тебе, что светлейший  на  один  бал  истратился  на  полмиллиона
рублей?
   "Поди ж ты, как оборачивается! А того не разумеет, что  полмиллиона  со
всей России по копеечке собраны с мужиков.  Потом  да  горбом  добыты  эти
копеечки. Эх,  господин,  господин,  гляди-поглядывай,  как  бы  вновь  не
собралась туча над барскими головами! Худо будет!" - хмуро подумал Орелка,
но смолчал. Однако Демидов по глазам холопа догадался, о чем тот думает, и
на душе его стало тревожно...


   Суворов в двадцать  дней  объехал  Финляндию  и  установил  места,  где
надлежит построить крепости. После напряженных трудов Александр Васильевич
направился  в  город  Петрозаводск.  Весть  об  этом  взволновала  местных
начальников. Генерал-губернатор Олонецкого края Тутолмин созвал экстренное
совещание, и на нем долго решали,  как  встретить  дорогого  гостя.  Слава
Суворова гремела повсюду, и областные правители дрожали, ожидая величавого
Зевса Громовержца. Поэтому решили разубрать город, а на  заставе  возвести
триумфальную арку. Разысканы были и свезены  в  Петрозаводск  музыкантские
команды; им вменили в обязанность  немедленно  разучить  и  отрепетировать
любимые суворовские марши. Ветхие полосатые будки срочно обновили.  Старые
инвалидные команды вывели на плац и учили воинским  артикулам.  Мещанам  и
заводским бабам настрого наказали коз  и  поросят  держать  под  надежными
запорами, чтобы животные не  слонялись  по  городу  и  не  дозволяли  себе
непристойностей. Древний профос - полицейский служка Андрейка -  заправлял
давно не горевшие  фонари.  По  тюрьмам  усердно  чистили  ретирады.  Попы
готовились к  торжественной  встрече.  Соборный  протодьякон  каждый  день
промывал глотку спиртом, чтобы достойно провозгласить долголетие именитому
гостю. Звонарь зачастил на звонницу. Во всем городе не  нашлось  ни  одной
щели, ни  одного  уголка,  где  бы  не  чувствовалось  веяние  деятельного
административного таланта генерал-губернатора Тутолмина.
   Но одного не учли ретивые петрозаводские администраторы: граф Александр
Васильевич, весьма поспешный  в  исполнении  своих  предприятий,  являлся,
когда его менее всего ожидали. "Быстрота и натиск" - было девизом славного
героя. Верный этому девизу, Суворов внезапно  приехал  в  Петрозаводск  на
простой тележке, запряженной  одноконь.  Одет  полководец  был  в  изрядно
поношенную солдатскую куртку.
   Никем не узнанный, он промчался по  городу  прямо  к  пушечно-литейному
заводу, у ворот которого и  остановил  свою  тележку.  Здесь  он  проворно
соскочил, быстро на ходу одернул  куртку  и  бравым  шагом  направился  на
завод.
   Караульный солдат, увидя бойкого заезжего гостя, не утерпел и спросил:
   - Эй, служивый, скажи-ка, скоро ли будет Суворов?
   Полководец подтянулся, лукаво подмигнул часовому и сказал:
   - Граф Суворов следует за мной!
   Не теряя ни минуты, Александр  Васильевич  быстро  прошел  в  заводскую
контору и строго приказал:
   - Я - Суворов. Показывайте без утайки весь завод.
   Чиновники замерли от изумления. Однако дельный и  расторопный  дежурный
не растерялся. Он быстро встал и пригласил полководца последовать за  ним.
Тем временем на ходу он глазами дал понять сослуживцам: "Мчитесь птицей  и
дайте знать о прибытии нежданного гостя наместнику Тутолмину и  начальнику
завода Гаскоину!"
   Александр Васильевич в сопровождении  чиновника  быстро  обошел  завод,
заглядывая всюду, перекидываясь с рабочими прибаутками. Горновые  спросили
его:
   - А что, служивый, прибудет сюда Суворов?
   Герой метнул на них веселый взгляд:
   - Никак его знаете?
   - Еще бы! Суворова знает вся Россия!
   Александр Васильевич  заметил,  как  суровые  бородатые  лица  горновых
приветливо засветились. Это  тронуло  его  сердце.  Он  подошел  к  домне,
пышущей жаром. В ней весело гудело пламя.
   Суворов озяб в дороге и порядком проголодался.  Сейчас,  в  благодатном
тепле, он вспомнил об этом. Растерев окоченевшие  руки,  гость  достал  из
кармана солдатской куртки черный сухарь и  с  большим  усердием  стал  его
грызть.
   Коренастый доменщик, заросший до глаз бородой,  посмотрел  на  гостя  и
лукаво ухмыльнулся.
   - Ишь ты, голод не тетка! Солдату и  работному  одна  пища:  сухари  да
вода!
   - Верно, ой как верно! - откликнулся Суворов.
   Но тут доменщик помрачнел и бросился  к  укладу.  Александр  Васильевич
поразился: "Что за быстрая перемена?"
   Он оглянулся: в литейную входил увешанный регалиями, в  пышном  мундире
генерал Тутолмин, а рядом с ним спешил сухой и проворный Гаскоин.
   Александр Васильевич  засунул  недоеденный  сухарь  в  карман,  сдвинул
брови...
   Он весьма сухо выслушал генерал-губернатора  и  очень  оживился,  когда
стал рапортовать начальник завода. Глаза полководца снова засияли, и он  с
удовлетворением сказал:
   - Хороши ребята!
   Однако, заслушав рапорты, Александр Васильевич снова замкнулся в  себе,
посуровел и сказал начальникам:
   -  Спасибо.  Отвлекать  от  дел   не   мыслю.   Прошу   вас,   господин
генерал-губернатор, возвратиться к службе!
   Гаскоина же Суворов придержал за рукав.
   - Покажи все, да с толком!
   Гаскоин хорошо понимал намерения гостя. Он без  дальнейших  слов  повел
Александра Васильевича по заводу,  показывая  литые  болванки  и  огромные
станы. Суворов с глубоким вниманием слушал объяснения.
   При выходе гостя из литейной лохматый доменщик моргнул товарищам:
   - Говорили - солдат, а то сам Александр Васильевич  Суворов.  Поглядеть
бы толком, да боязно!
   Чуткое ухо гостя уловило эти слова,  он  быстро  оглянулся  и  окрикнул
весело:
   - Чего боязно? Солдат, помилуй бог, солдат я. Мало что Суворов!
   Не ожидая ответа, Александр Васильевич быстро и  решительно  подошел  к
работному и крепко обнял его:
   - Молодец, братец, знатно работаешь. Спасибо. За отечество спасибо!
   - Александр Васильевич! - заревели десятки здоровых глоток в  литейной.
Гость и глазом не успел моргнуть, как его подхватили могучие руки горновых
и понесли.
   Они несли полководца, а крепкие бородачи-работные просили:
   - Александра Васильевич, родной наш! Герой наш! Ты получше  взгляни  на
работенку нашу!
   Работные бережно вынесли его на заводский двор и поставили на землю.
   - Гляди, батюшка!
   Суворов зорко оглядел двор и скорым шагом побежал  по  дорожке.  Влево,
вдоль нее, на деревянных помостах были  разложены  ножи,  вилки,  ножницы,
посуда, мелкие чугунные изделия. Александр Васильевич морщился и охал:
   - Упаси бог, чашки, ложки, плошки, уполовники. Неужель ухватом, помилуй
бог, драться?
   Он повернулся вправо и пошел обратно вдоль  той  же  дорожки.  По  краю
возвышались пирамиды ядер, бомб, картечи. Александр Васильевич остановился
у артиллерийских снарядов и стал их внимательно  рассматривать.  Он  то  и
дело приговаривал:
   - Помилуй бог, как хорошо. Любо, какой славный гостинец шведам?
   Суворов ласково поглядывал на Гаскоина.
   Осмотр  окончился.  Александр  Васильевич  вышел  за  ворота;  там  его
поджидали петрозаводские купцы. Дородный темноглазый купчина  на  подносе,
покрытом расшитым полотенцем, держал хлеб-соль.
   Суворов обрадовался, как малое дитя.
   - Вот спасибо, хлеб-то какой. И народ здоровый!
   Он выслушал нескладную речь купца и с благодарностью принял хлеб-соль.
   Крепко пожав Гаскоину руку, полководец вскочил в тележку.
   Начальник завода огорченно закричал:
   - Ваше сиятельство, куда вы? Обед ждет!