, париков и
дорогих шляп. С работными управляющий вел себя ровно,  но  сугубо  строго.
При разговоре не выходил из себя, говорил спокойно, с весом и тем  вызывал
почтение. Окончив горнозаводскую школу, он понимал толк в письме и  счете.
К Демидову Любимов относился почтительно, но не лебезил перед  господином.
Если бы не уральский крепкий говорок,  можно  было  бы  счесть  Александра
Акинфиевича за  помещика  средней  руки.  И  жил  он  скромно,  хотя,  без
сомнения, откладывал на черный день.  В  его  небольшой  квартирке  всегда
соблюдались чистота и опрятность, не было ни суеты, ни шума, а тем более -
ругательств. Молчаливая и приятная жена Варвара Тихоновна покорно во  всем
подчинялась мужу, но он, однако, не  пользовался  своею  властью  во  вред
семье.
   Николай Никитич ценил своего управителя: Любимов не  кричал,  не  топал
ногами, не терзал работных батогами, рогатками и побоями, как это  в  свое
время делал приказчик Селезень. Александр Акинфиевич умел тихо, без  крика
и  угроз,  выжать  из  работного  все  силы.  Были  подозрения,   что   он
неравнодушен к хозяйскому добру. Но не пойман - не вор! Вел  он  заводское
хозяйство рачительно и если притаивал от Демидова, то делал  это  умело  и
незаметно. Про него в народе ходила поговорка: "Живет так, что волк цел  и
овцы пока с голоду не перевелись!"
   Вот  и  сейчас,  пребывая  с  Николаем  Никитичем  на  балконе  дворца,
разглядывая пьяную толпу, он спокойно рассуждал:
   - На гулянку  много  потратили,  господин;  однако  все  в  свое  время
вернется с лихвой. Взгляните,  сударь,  на  работного:  народ  ноне  пошел
решительный и  отчаянный.  Смотрит  волком,  только  и  ждет  часа,  чтобы
вцепиться в горло хозяевам. Такой народ надо держать и строго и ласково!
   - С кнутом и пряником, так, что ли? - спросил, улыбаясь, Демидов.
   Любимов блеснул серыми умными глазами.
   - Именно так, господин! Кнутом и пряником да обещаниями можно долго еще
держать народ  в  повиновении.  На  наш  с  вами  век  хватит.  Главное  -
запомните, сударь: от работного можно и должно все выжать,  но  только  не
след его раздражать излишними грубостями! - Голос Любимова  звучал  ровно,
вкрадчиво. Неторопливыми шагами он отошел от балкона и  поманил  за  собой
Демидова.
   Николай Никитич послушно  пошел  за  управителем  в  дальние  покои,  в
которых когда-то  проживал  грозный  Никита  Акинфиевич.  Лицо  управителя
выглядело многозначительно. Он повернулся к хозяину и пообещал:
   - Я сейчас, сударь, кое-что покажу вам, от чего душа ваша  возрадуется!
Кстати, и о делах потолкуем, как дальше нам жить!
   Он привел  Николая  Никитича  в  длинную,  хорошо  освещенную  комнату.
Демидов поразился: в ней на белой  стене  в  тяжелых  почерневших  багетах
висели портреты.
   - Любуйтесь, сударь! Предки ваши-с! - кивнул на полотна Любимов.
   Предки выглядели солидно, внушительно. Откуда только такая  важность  у
них взялась? Прямо  перед  Николаем  Никитичем  темнел  известный  портрет
Никиты  Антуфьевича  -  основателя  уральских  заводов.   Прадед   черными
пронзительными глазами строго смотрел на своего выхоленного потомка. Голый
высокий череп Никиты отсвечивал,  и  казалось,  вот-вот  по  нему  от  дум
соберутся морщинки. Молодой хозяин очарованный стоял перед портретом.
   - Как же ты добыл эту реликвию  из  Невьянска?  -  радостно  удивляясь,
спросил он управляющего.
   - К нашему огорчению, это копия! -  со  вздохом  отозвался  Любимов.  -
Однако  превосходная  копия.  Исполнена  она  кистью  нашего   крепостного
живописца Худоярова. Всмотритесь в дивное искусство: ничуть не отличить от
подлинника!
   - Жаль, что не подлинник! - обронил Демидов.
   - Конечно, жаль, но то ведайте, что и копию сию с большими  трудностями
удалось снять, - хмуро вымолвил управляющий. - А удалось это  потому,  что
новый владелец, известный вам Савка Собакин, ныне Яковлев, помер в  тысяча
семьсот восемьдесят четвертом году, а сынок его, столичный  корнет  конной
гвардии, в  уважение  к  вашему  гвардейскому  званию  только  и  разрешил
переписать  портрет...  Глядите,  сударь,  живет,  ей-ей,   живет   Никита
Антуфьевич! - Любимов двинулся  вправо-влево,  а  за  ним,  словно  живой,
следовал властным взглядом Никита Демидов.
   - Большой и умный хозяин был! - почтительно вымолвил Любимов. - А вот и
дед ваш Акинфий Никитич, - указал на соседний портрет управитель. Из рамы,
в обрамлении пышного парика и тонких кружев, смотрело строгое волевое лицо
с нахмуренными бровями.  -  Оба  эти  великие  зачинатели  рода  Демидовых
отстроили двадцать три завода! - торжественно продолжал Любимов. -  А  вот
смотрите, сударь, и батюшка ваш - Никита Акинфиевич! - перевел  он  взгляд
на барственно обряженного и горделивого заводчика. - Не он  разве  положил
начало прославленным Кыштымскому и Каслинскому заводам? Им же  отстроен  и
Верхнесалдинский! Вот это люди и хозяева были! Кремень, умницы  и  сильная
рука!
   Николай Никитич с суеверным страхом разглядывал потемневшие полотна.  С
них смотрели кряжистые, сильные натуры: резко очерченные, волевые  лица  с
упрямым, умным  взглядом  проницательных  глаз.  Никуда  не  уйдешь  и  не
скроешься от этих хозяев!
   Демидов долго и задумчиво вглядывался в лица своих  предков.  В  то  же
время как бы внутренним оком он со стороны рассматривал себя.  Его  так  и
подмывало услышать лестное слово о себе. Он лукаво посмотрел на Любимова и
вежливо, мягко сказал:
   - Весьма похвально, что позаботился о фамильной  галерее.  Как  видишь,
демидовскому роду есть чем гордиться.  А  рассуди,  Александр  Акинфиевич,
похож ли я на предков своих?
   Управляющий улыбнулся:
   - Я ожидал этого вопроса, сударь. И мечтаю, господин,  чтобы  и  вы  по
силе и могуществу в один ряд стали со своим дедом и отцом! О  том  и  речь
поведу.
   Он стал серьезным и задумчивым. Николай Никитич поморщился.
   - Нельзя ли скучные разговоры  о  делах  отложить  на  другой  день?  -
попросил он.
   -  Нельзя,  сударь!  -   строго   вымолвил   Любимов.   -   День   ныне
знаменательный: становитесь вы на широкую дорогу. Садитесь,  господин,  за
сей стол, и я вам открою тайное, что надлежит  вам  знать,  как  владельцу
многих заводов!
   Демидов уселся  за  массивный  дубовый  стол.  На  нем  лежала  толстая
шнуровая книга в кожаном переплете с медными застежками.
   - Евангелие? - спросил он.
   - Да, сие есть  особое  евангелие.  Это  книга  живота  и  смерти  рода
Демидовых, - сказал Любимов и построжал. - В  сей  книге,  сударь,  как  в
зеркале, отображены движения дел и замыслов на ваших заводах!
   - Ох, цифири! Скучно же,  Александр  Акинфиевич,  разбираться  с  ними!
Отложим! - запротестовал Демидов.
   Управитель остался неумолим и, не отодвигая книги, начал:
   - Вот вы изволили  спросить  меня,  похожи  ли  вы  на  своих  предков?
Взглянув на ваш облик, каждый подтвердит это. И вы  не  только  похожи  на
дедов своих, но и превзошли  их  внешним  обликом.  -  Управляющий  хитрым
взглядом  оценил  сидящего  перед  ним  хозяина  и  льстиво  похвалил:   -
Посмотришь на вас - истинный вы князь! Дай бог, в добрый час будь  сказано
это слово! Хоть ваш батюшка и был дворянин, как есть дворянин с головы  до
пят: дороден, величав, умен. Ох,  умен!  Но  вы,  Николай  Никитич,  пошли
дальше их! Тут и сомнений не может быть!..
   Помедлив, Любимов протянул руку  к  толстой  книге,  расстегнул  медные
застежки.
   - А теперь заглянем в сию библию и посмотрим, кто же вы такой, господин
мой, и что делается у нас? Власть и могущество господ  Демидовых  зиждутся
на работе заводов. Вотчины и оброчные статьи в счет не могут идти.  Судите
сами: в доходе за девяносто первый  год  оброчная  сумма  составила  всего
тринадцать тысяч рублей! Велики ли сии деньги  в  сравнении  с  заводскими
доходами? Мелочь, сущая мелочь, господин! Обратимся к работным людям.  Ваш
блаженной памяти батюшка Никита Акинфиевич имел от заводов в год доходишко
в двести шестьдесят пять тысяч рубликов, а если прикинуть сие по  цифирной
науке, то выходит, ваш батюшка имел восемьдесят  восемь  процентов  чистой
прибыли! Где это видано, и отколь сие взялось? Надо уметь,  государь  мой,
вести заводы  и  работную  силу  использовать  до  донышка...  Всплачутся?
Ничего! Без слез, пота и даже крови...  -  тут  Любимов  снизил  голос  до
шепота и повторил: - Да, без крови не создашь великих богатств!
   Николай Никитич поморщился и снова перебил:
   - Скучный разговор ты затеял!
   Управитель встрепенулся:
   - Это верно, не радостный. Но если уразуметь цифры, то они, как  песня,
всколыхнут душу. Вы, господин, потерпите. Обратимся сейчас к нашим  делам.
Если возьмем опять семьсот девяносто первый годик, когда вы  пребывали  на
службе у светлейшего князя Потемкина, то по московской конторе  доход  был
от продажи железа триста десять тысяч  рублей,  а  расход  -  триста  семь
тысяч! Кажись, и остаток был! Но  не  радуйтесь  прежде  времени,  сударь:
остаток объясняется тем, что в ход  пошли  в  тот  годик  деньги,  которые
хранились со смерти вашего батюшки в железных сундуках. Выходит,  и  здесь
нет утешения. Но горше получается, если взглянуть на  расходы  ваши.  Куда
шли-катились денежки? На расширение заводов, на стройку новых?  Не  бывало
этого, господин! По одной московской  конторе  вами  израсходовано  двести
тысяч рубликов! Каково? А всего - не  приведи  бог!  -  безнадежно  махнул
рукою управитель. - Вот и захирение началось, вот и  долги  пошли!  И  еще
подумайте: двум сестрицам по наследству полагается выдать немалые суммы, а
где их взять?
   Управитель пытливо уставился на Демидова.  Николай  Никитич  недовольно
пожал плечами:
   - К чему вся эта речь, Александр Акинфиевич?
   - Должен по правде сказать вам, господин, что расточительность к  добру
не ведет!
   - Я не расточительствую! -  гневно  перебил  Демидов  и  вскочил  из-за
стола.
   Большими  нервными  шагами  он  заходил  по  портретной.   Любимов   не
растерялся; он встал и почтительно-угодливо следил за господином.
   - Откуда ты это взял? - остановившись против него,  недовольно  спросил
Николай Никитич.
   - Может быть, мною  не  то  сказано,  что  хотелось,  мой  господин,  -
смущенно ответил управитель. - Но сравните сами: ваш батюшка за  два  года
путешествия истратил за границей семьдесят пять тысяч. Велики деньги, но и
умного немало извлек из сих странствований Никита  Акинфиевич.  Теперь  же
иное  пошло.  Управляющий  санкт-петербургской  конторой  Павел  Данилович
Данилов установил вам, господин мой, на личные расходы восемьдесят тысяч в
год. Сумма превеликая! И что же? Далеко, весьма  далеко  вами  превзойдены
оные суммы! При таких расходах  упадок  заводов  идет!  Вы  не  сердитесь,
Николай Никитич, что в такой день да такие речи повел...
   Демидов тяжело опустился в кресло.
   - Вот обрадовал, ох, обрадовал меня! - вымолвил он с горечью. - Что  же
теперь будем делать? Неужели выхода нет?
   Уверенность сошла с лица молодого хозяина. Он поник и с надеждой взирал
на управляющего:
   - Что делать?
   - Выход имеется, господин мой! - твердо ответил тот. - Вы  сами  кузнец
своего счастья! Надо умерить  расходы  и  пустить  деньги  на  процветание
заводов. А дабы долги и недостатки покрыть, срочно надо раздобыть деньги.
   - Легко сказать! Да где их взять в долг? - огорченно выкрикнул  Николай
Никитич.
   - Долгов избегайте, мой господин. Потребно приращение богатств устроить
иным путем.
   - Грабежом заняться прикажешь на большой дороге? - с  насмешкой  сказал
Демидов.
   - Зачем грабить? А  не  лучше  ли  жениться?  -  отрезал  управитель  и
замолчал. Безмолвствовал и  хозяин.  Долго  длилось  тягостное  безмолвие.
Снова тихо и вкрадчиво заговорил Любимов:
   - Иного выхода не вижу... Невесту бы из старинного рода, да побогаче. И
все хорошо!
   - Да где такую найдешь?
   - Поезжайте, господин, в Санкт-Петербург, там и увидите! Много  хороших
людей проживает там. Есть и Строгановы, и  Всеволожские,  и  Гагарины,  да
мало ли знатнейших дворянских фамилий на Руси! Поезжайте, господин мой!
   Демидов призадумался и снова заходил по комнате.


   Впервые на петергофское гуляние  Николай  Никитич  отправился  в  духов
день. Вместе со старым потемкинским сослуживцем Энгельгардтом он солнечным
утром выехал в своей фамильной карете в Петергоф. Несмотря на ранний  час,
шоссе поразило их своим  веселым  оживлением.  По  направлению  к  взморью
катились тысячи карет, экипажей, дрожек, гитар [так в  старину  назывались
дрожки],  в  которых  ехало  самое  разнообразное  общество.  Их  обгоняли
кавалькады блестящих гвардейских офицеров. Всю  дорогу  раздавались  смех,
шутки; веселье захватило всех в это чудесное летнее утро. Карета  Демидова
лишь к полудню пробилась  к  Петергофу,  ласкавшему  глаз  свежей  зеленью
парков.
   Неподалеку от фонтанов Николай Никитич приказал кучеру  остановиться  и
вместе с другом пошел по тенистой аллее.  Здесь  гуляло  много  военных  и
столичных модниц. Что за красавицы встречались тут! Под взглядом  озорного
повесы они томно опускали глаза, но все же Демидов  успел  перехватить  не
одну мимолетную женскую улыбку. Гуляющие медленно двигались к  фонтанам  и
прудам. Впереди, где распахнулось голубое  небо,  на  фоне  его,  рассыпая
миллиарды сверкающих брызг, на  жарком  солнце  искрометно  били  журчащие
фонтаны. Вот и пруд? В прозрачной  воде  пламенем  горели  сотни  играющих
золотых рыбок. На  берегу  стояли  кавалеры  и  дамы,  любуясь  прекрасным
зрелищем. В глубокой зеркальной воде пруда со всеми  оттенками  отражались
блестящие мундиры военных, наряды дам, улыбки,  блеск  жемчужных  зубов  и
медленно плывущие белые облака.
   Демидов долго не мог оторвать глаз от чудесных видений, которые  влекли
к себе. На душе  было  отрадно,  необыкновенно  легко;  приятное  ощущение
своего здорового, сильного тела наполняло его. Случайно он поднял  взор  и
увидел девушку. Кровь ударила ему в голову.
   Среди дам и блестящих кавалеров  стояла  высокая,  тонкая  красавица  с
прелестным свежим лицом. Золотистые волосы небрежными  витками  выбивались
из-под  шляпки  и  оттеняли  нежный  румянец.  Продолговатые,  с  длинными
ресницами, большие глаза были полны блеска.
   "Ах, боже мой, что за прелесть!" - восхищенно подумал Николай Никитич и
придвинулся поближе.  Она  взглянула  на  юношу,  незаметно  улыбнулась  и
скромно опустила глаза. Личико ее слегка вспыхнуло, отчего  девушка  стала
еще привлекательнее.
   Демидов  склонился  над  прудом  и  стал  искать  ее  отражение.  Среди
улыбающихся лиц, киверов, зонтиков он увидел соломенную шляпку кибиточкой,
на которой распустила свой бутон бледная чайная роза. И там,  в  подводном
зеленом царстве, взгляды их еще раз встретились.
   "Что за создание!" Снова восторг наполнил его сердце.
   Он сильно  пожал  руку  Энгельгардту  и,  незаметно  кивнув  в  сторону
красавицы, прошептал:
   - Скорее скажи, кто она?
   Приятель удивленно посмотрел на Демидова.
   - Елизавета Александровна Строганова -  предмет  вожделений  многих!  -
сухо сказал он. - Не пытайся! Огромные вотчины в приданое, но еще  большее
число стремящихся стать женихами!.. Впрочем, твое дело...
   Он отвернулся и опять залюбовался резвой игрой золотых рыбок.
   Не замечая больше ни общества, ни  пруда,  Демидов  осторожно  и  очень
ловко приблизился к девушке. Он видел только ее одну и думал лишь  о  том,
как бы представиться ей, не нарушив светского этикета.  Но  тут  случилось
неожиданное  и  весьма  удачное  происшествие.  Девушка  в   растерянности
обронила платок и жеманно вскрикнула.
   Молодой повеса понял это в свою пользу. Он быстро  наклонился,  схватил
на лету легкий, как  пена,  кружевной  платок  и  подал  Строгановой.  Она
покраснела, как пион, и сделала ему низкий реверанс.
   Демидов открыл рот, чтобы представиться, но кавалеры и дамы, смотревшие
рыбок, вдруг снялись шумной стайкой и увлекли красавицу за собой...
   Один, всего лишь один раз, на повороте аллеи, ему  удалось  поймать  на
мгновение взгляд милых, пленительных глаз.
   - Что, брат,  не  повезло!  -  насмешливо  вымолвил  Энгельгардт.  -  И
неудивительно! Ее окружает  столько  тетушек,  родных,  знакомых...  Пора,
Демидов, к дому!..
   Наступал вечер; на широкое шоссе, окаймленное  рядами  густых  тополей,
лилось золотое сияние ясного теплого заката. Снова тысячи карет, экипажей,
гитар  шумно  катились  к  Санкт-Петербургу.  Опять  блестящие  кавалькады
обгоняли  их.  Сидя  в  коляске,  Николай  Никитич  все  время  беспокойно
озирался. Напрасно! Среди пестрого оживленного потока он не отыскал  семью
Строгановых.
   В поздний час, когда в небе засеребрилась  призрачная  белая  ночь  над
Санкт-Петербургом, Демидов все еще не мог успокоиться и  решил  проехаться
верхом. Освеженный, одетый в черный бархатный камзол, он вскочил в седло и
медленно поехал вдоль Мойки. И только не доезжая Невского, он угадал  свою
сердечную тоску: над рекой, на углу проспекта, против  Демутова  трактира,
высился дворец, построенный  Растрелли  для  старого  Строганова.  Демидов
много раз любовался  превосходным  творением  зодчего  и  понимал,  почему
вельможа предпочитал его другим дворцам, построенным  им  во  множестве  в
своих вотчинах и в столице. Он живал только в  этом  и  еще  в  двух-трех,
другие же пустовали и постепенно разрушались.
   В задумчивости Николай  Никитич  ехал  вдоль  набережной,  и  взор  его
невольно поднялся к окнам, выходящим на Мойку. Там,  во  втором  этаже,  в
распахнутом окне он увидел знакомое личико. Девушка сидела в  мечтательной
задумчивости, положив головку на ладонь. Светлые локоны буйно ниспадали на
лицо, большие зовущие глаза чудесно сияли.
   Юноша поймал девичий взгляд.
   Она  растерянно  вскочила,  схватилась  рукой  за  сердце  и  мгновенно
растаяла в темном окне. Лошадь неторопливо пронесла Демидова мимо  дворца.
В сердце его боролись радость и тоска. Спустя полчаса  он  снова  вернулся
сюда, но все было тихо, окно закрыто, зеленый  свет  месяца  струился  над
крышами Петербурга, и чуть-чуть шелестели  тополя  у  решеток  набережной.
Николай Никитич понял, что он влюблен, и влюблен по-настоящему...
   Через Александра Васильевича Храповицкого  уральский  заводчик  получил
приглашение на бал в строгановский дворец.  С  большим  волнением  Демидов
вошел в гостиную, где ожидал встретить обожаемое существо.
   В отделке обширного,  великолепного  дворца  чувствовался  тонкий  вкус
замечательного  зодчего  Андрея  Никифоровича  Воронихина.   Хотя   дворец
возводил Бартоломео Растрелли, но, по желанию Строганова, его перестраивал
и переделывал русский художник, выписанный  бароном  с  Урала.  Особенному
переустройству подверглось внутреннее убранство дворца, где каждая  деталь
подкупала своей изумительной чуткостью и пленяла взор  тонкостью  рисунка.
Как  непохожи  были  демидовские  покои  на  эти  творения  замечательного
зодчего! И там  и  здесь  работали  те  же  крепостные  люди.  С  далекого
Каменного Пояса, из Усолья, Соликамска,  Ильинского  и  Чердыни  Строганов
выписал крепостных умельцев-мастеров: каменщиков, лепщиков, художников,  и
они в несколько лет по замыслам Воронихина  сотворили  это  чудо,  которое
пленяло многих знатоков искусства.
   На  верхней  площадке  лестницы  Демидов  неожиданно   увидел   опекуна
Елизаветы Александровны, гофмаршала Александра Сергеевича. Это был пожилой
человек среднего роста, слегка сутулый. В пышном парике  и  в  коричневом,
шитом золотом камзоле, он  барственно-величаво  чуть  приметно  поклонился
гостю. Его  усталые  темные  глаза  при  этом  оживились.  Барон,  видимо,
поджидал более высокого гостя, но сейчас не погнушался и  Демидовым.  Взяв
Николая Никитича запросто под руку, он провел его в зал,  где  только  что
начинались танцы. С хоров, как половодье, лилась возбуждающая музыка, и на
обширном  блестящем  парк