лей.
   Башкир проворно увернулся от удара.
   Над Щукой просвистели стрелы.
   - Круши! - заорал демидовский варнак и бросился в схватку.
   Всю ночь отчаянно оборонялись башкиры. Кочевники сдерживали демидовскую
ватагу; конские табуны и овечьи отары уходили в горы...
   Утром по пастбищам бродили отбившиеся кобылицы  да  одиночные  овцы.  У
пепла костров лежали посеченные тела башкиров.
   Демидовские ватажники привели заарканенного башкира. Молодец был высок,
сух; пленник тряхнул бритой головой. Глазами, полными ненависти,  поглядел
на Демидова. Никита спросил грозно:
   - Пошто на мои земли скот и кобыльи табуны напустили?
   Башкир стоял прямо, повел густой бровью, ответил хозяйски:
   - Тут, бачка Демидов, земля башкирская. Наша земля!
   - Но-о! - Черная  борода  Никиты  дрогнула.  -  Ишь  ты  как  рассудил.
Тархан-то мне землю продал...
   Молодец поднял голову, про дерзил:
   - С тархана и спрашивай, а земля башкир, бачка... Скот всегда  пасли  и
будем пасти!..
   Демидов опирался на костыль; утреннее солнце  пригревало;  хозяин  снял
колпак, блеснула лысина.
   - Попробуй! - пригрозил Никита. - Не об чем мне с  ним  боле  говорить.
Ты, Щука, сгони  его  в  Невьянск,  -  пусть  там  в  разум  сего  молодца
доведут... Так!
   Он привычно огладил черную бороду и отвернулся к стройке.
   Там копошились рабочие, ставили  срубы,  копали  рвы,  рубили  заплоты:
укреплялся Демидов на башкирских землях.
   Башкира угнали по невьянской дороге. Никита, оглядев стройку, вздохнул:
   - Ну и благодать; кажись, боле сюда не покажут носа, нехристи...
   Ошибся, однако, в своей думке  Никита  Демидов.  Вечером  с  невьянской
дороги прискакал избитый конвоир. В горах напала на него  ватажка  гулящих
людей, башкира отбила, а его,  конвоира,  отпорола  плетью  и  отослала  к
Демидову:
   - Пойди и скажи ему: коли не уберется - всех вырежем...
   - Ух! - скрипнул зубами Никита и  подступил  к  холопу.  -  А  еще  что
наказали разбойники?
   Холоп почесал затылок.
   - Больше ничего не говорили. А ватагу вел ту, хозяин...
   Холоп замялся.
   - Говори, кто вел? - прикрикнул Демидов.
   - Сенька Сокол, вот кто!
   - Но-о! Ух, пес! - стукнул костылем в землю Демидов. - Да  говори:  что
видел? Не бойсь, супостат...
   Холоп осмелел:
   - Еще, хозяин, Сенька башкира ослобонил да обнял: "Вот,  грит,  Султан,
где довелось свидеться".
   - Ох, дьяволы! - Демидов уставился  в  Щуку.  -  Ну,  варнак,  скачи  в
Невьянск  да  проворь  людей,  надо  переловить  эту   разбойную   ватагу.
Слышь-ко!..
   Весь день Демидов ходил сумрачный, зорко поглядывал на горы.
   "Ничего боле не будет, - успокаивал он себя. - Пошебаршили и  откочуют,
а разбойников приставы пымают. Эх, Сенька, не миновать тебе моих  рук!  На
сей раз не убежишь, каторжный..."
   Один-одинешенек отчаянный Щука опасными дорогами добрался до Невьянска.
На заводе шла кутерьма: на дорогах  появились  буйные  ватаги;  в  дальних
лесных куренях углежоги побросали работу и разбрелись кто куда.
   Акинфий Никитич встревожился об отце, подобрал храбрых людей,  вооружил
их. Но слать их в помощь батьке не пришлось: на  другой  день  с  восходом
солнца в Невьянск  прискакал  сам  почерневший  и  лютый  Никита  Демидов.
Оказалось, в  ночь  люди  на  стройке  разрыли  почти  готовую  плотину  и
разбежались по лесу. За рекой появились конные башкирские ватаги,  пускали
в демидовский лагерь стрелы и все пытались переплыть на  заводской  берег.
Демидову - на что бесстрашному - и то пришлось уносить ноги...
   Догадывался Никита: затевается неладное; велел немедля крепить Невьянск
да слать гонцов в Верхотурье, просить воинской помощи...
   Спустя  несколько  дней  пришла  новая  тревожная  весть:  башкиры   на
ногайской дороге вырезали два русских сельца:
   - Худо будет, не управиться с этим злом верхотурскому воеводе, -  решил
Никита. - Ты, Акинфка, тут крепи заводы да своих ратных людей сбирай, а  я
к царю Петру Ляксеичу поскачу.  Ежели  Башкирь  восстанет  -  войско  надо
немалое.
   Демидов тайно собрался в дорогу; сын Акинфка проводил отца до  Чусовой,
а сам вернулся в Невьянск обороняться от лихой напасти...



12

   Уфа - город древний, возник во второй половине XVI века; строили  город
боярин Иван Нагой да боярский сын Голубев. Лег городок-крепость  в  сердце
Башкирии; управлял  город  обширными  землями.  В  городке  сидел  царский
воевода, чинил суд-расправу, с башкиров да с других народов собирал  ясак.
Воеводы считали Башкир-землю русской вотчиной, а  башкиров  -  подданными;
они беззастенчиво обирали башкиров и, как  бы  в  насмешку,  называли  это
кормлением.
   Царь Петр Алексеевич строг был,  за  разбой  да  воровство  не  жаловал
воевод, но до Каменного Пояса далеко, не достанешь, и  воеводы  охулки  на
руку не клали.
   В год тысяча  семьсот  четвертый  на  Уфу-город  посажен  был  воеводой
Александр Саввич Сергеев - муж жадный, свирепой хватки.  По  вступлении  в
уфимскую провинцию воевода наказал  согнать  подводы  со  всех  башкирских
улусов; перебирался воевода с большим скарбом, со псарями  да  псарней;  в
кованых сундуках везли добро: на телегах ехали мамки да няньки  воеводских
ребят. Сам воевода восседал в колымаге, в которую впряжено  было  двадцать
четыре башкирских коня,  и  на  них  форейторами  ехали  ясачные  башкиры.
Впереди воеводской колымаги бежали  скороходы,  а  позади  обоза  тянулись
порожняком триста башкирских подвод.  Прознав  о  проезде  воеводы,  народ
разбегался, укрывался в лесах.
   - Попрятались окаянцы и не чтят воеводского  чина!  -  зло  поругивался
хмурый воевода.
   По приезде в Уфу наказал воевода скликать башкирских старшин,  батырей,
да тарханов, да стариков  поприметней.  Со  страхом  съехались  башкиры  в
город. По приказу воеводы обыскали недалекие рубежные  крепостцы,  собрали
все пушки да мортиры, от годных  до  ржавых,  и  расставили  по  дороге  к
воеводскому дому, а у пушек выстроили гарнизонных солдат  да  повелели  им
голову держать выше и взор  иметь  дерзкий.  Башкирских  посланцев  решили
провести меж таких угроз, дабы знали, до чего силен и могуч воевода.
   Башкиры испугались; чтобы беду отвести, старшины их подобрали в табунах
в дар двадцать два добрых скакуна и, пройдя  все  выставленные  по  дороге
воинские силы, подвели их к  воеводе.  Хоть  кони  и  добры  были,  однако
воевода не ликовал, не  довольствовался  этим  и,  грозно  насупив  брови,
пообещал башкирам осчастливить их своим объездом по  улусам  и  сельбищам.
Башкиры разъехались из Уфы нерадостно.
   Воевода слово свое сдержал: снарядив в поход воинский отряд, отправился
обозревать благополучие вверенных ему народов. Однако башкиры,  прознав  о
намерении воеводы, побросали свои селения, скарб, бежали в горы и  в  лес,
увозя своих женок и ребят. И  сколько  ни  ехал  воевода,  везде  встречал
безлюдие и пустыню. Воевода вернулся  в  Уфу  очень  мрачен  и,  чтобы  не
уронить своего чина, вновь потребовал к  себе  башкирских  старшин.  Наказ
воеводы был  грозен,  и  потому  немногие  имели  отвагу  предстать  перед
воеводой.
   Воевода пуще рассвирепел. Бегал по воеводской избе, ругался:
   - Нехристи, в чинах толк не разумеют. Того не кумекают, что  воевода  в
этих краях царь и бог!
   Воевода был тучен, мучила одышка.
   "Что за народы такие? - думал он. -  Эка,  и  в  ум  себе  не  возьмут,
окаянные, что воеводе потребно кормление, и притом немалое!"
   Башкирских старост явилось  два-три  -  да  и  обчелся,  и  притом  без
подношений. Воевода настрого наказал приставам  и  будочникам  собрать  на
воеводский двор народ с торжища, с постоялых дворов и с посадьев.  Ретивые
хранители благочиния хватали народ, где  доводилось,  и  вели  за  крепкий
заплот, а к заплоту приставили караульных, чтобы дерзкие не сбежали.
   Народу собралось немало: и башкиров  и  посадских  людишек;  в  заплоте
стало тесно.
   Тут воевода показал  родительское  попечение  о  людях:  по  его  указу
выкатили из воеводских погребов бочки меду и хмельного, а чтобы питье было
крепко,  засыпали  в  него  нюхательного  зелья  и  тем  напитком   силком
потчевали. Те, которые отродясь не пивали хмельного, ныне  попробовали.  А
дерзких, кто перечил и не принимал воеводского подношения, били палками  и
насильно поили.
   От усердия воеводских служек и приставов народ захмелел; в заплоте люди
валялись в беспамятстве. И  тогда  воевода  решил  облегчить  свое  сердце
потехой. Принесли пороху, огня; иным палили бороду, как щетину борову, под
другими солому подожгли, лепили к рукам да к лицам возжженные свечи, а  то
смеху ради сыпали сонному в горсть пороху и огнем палили.
   Но и того показалось воеводе мало: по  его  приказу  в  заплот  вкатили
десять пушек и палили из них до вечера, чтобы  люди  чувствовали  страх  и
почтение.
   Подполковники и приказные порешили: раз воеводе все  можно,  то  почему
это в малых размерах не возможно им? Они объявили ногайскую  дорогу  своей
вотчиной и стали притеснять да обирать башкиров...
   С того и началось. Башкиры,  не  стерпев  обид,  поднялись.  Нашлись  и
вожаки, сбили конные дружины и пошли огнем и мечом крушить мелкие  городки
и сельбища.



13

   Вооруженные конные сотни повстанцев осадили города  Бирск,  Мензелинск,
Елабугу. Повстанцы внезапно  нападали  на  демидовские  заводы  и  русские
крепостцы и предавали все огню.
   По сибирской дороге шли сотни башкира Султана. Он  стремился  выбраться
на Нейву-реку и захватить Невьянский завод. Вел  ватаги  лесными  дорогами
Сокол; подговорил он Султана на своего вековечного врага. Башкирский вождь
был  примерный  лучник.  Бедняк,  он  не  боялся  ни  голода,  ни  холода.
Башкирские конники через горы и чащобы пробирались к Султану,  и  имя  его
полетело из одного края Башкирии в другой.
   Заводчик Акинфий Демидов приуныл: по дорогам  восставшие  останавливали
обозы, груженные железом, и растаскивали его. Это  было  опасно,  умножало
оружие  противника.  Батька  Никита  слал  грамоты  из   Санкт-Питербурха,
требовал по указу царя пушек да ядер, а как доставить их,  если  на  своих
дорогах не хозяин.
   В Невьянске и в окрестных заводах проживать стало ненадежно.  Народ  на
рудные места навезли из разных краев России: оторванные от сохи, от родных
мест и  брошенные  в  глубокие  шахты  и  на  каторжную  огненную  работу,
крестьяне глухо роптали и только поджидали случая взбунтоваться.
   В последние денечки прошел слух о близких башкирских дружинах.  Акинфий
Никитич стращал народ:
   - Наскачут нехристи, порубят народ, пожгут хатенки -  вот  и  все  тут.
Сбереженья ради крепче держитесь за хозяина!
   По селам и заводам народ дотемна убирался на дворы;  закрывали  наглухо
ставни, на хлевы  и  амбары  поделали  крепкие  запоры.  В  поле  выходили
работать гуртом, артельно. Подошли покосы, ехали на них вооруженные -  кто
топором, кто рогатиной; ночью попеременно сторожили врага, коней на темную
пору привязывали к телегам...
   Акинфий Никитич разъезжал со стражей,  в  Невьянске  у  ворот  подбавил
караульных. Как ни оберегался заводчик, а на лесной дороге  встретился  со
своим лютым врагом. Вел ватажку Сенька Сокол. Акинфий сразу признал своего
кабального. Одет был Сенька в татарский белый армяк, на  голове  бархатный
колпак, а сбоку висела кривая сабля. Конь под противником добрый, горячий,
да и Сенька, похудевший, загорелый, сидел на скакуне орлом. Рядом с ним на
золотистом жеребце мчался башкир Султан, в руке его блестела сабля.
   За спиной Демидова скакал  кат;  он  опередил  хозяина  и  бросился  на
башкирскую ватажку. Сенька свистнул,  крикнул,  конь  под  ним  вздыбился,
заржал. Удальцы выхватили кривые сабельки. По лесу пошел звон.
   Акинфий привстал в стременах, закричал кату:
   - Круши подлого изменника!
   Тот разъяренно гаркнул  и  взмахнул  дубиной;  но  Сенька  увернулся  и
налетел на палача; на солнце блеснула кривая сабля.
   - За кровь нашу!
   Бородатая голова ката сорвалась с плеч и покатилась на дорогу...
   Акинфий  проворно  повернул  коня,  огрел  его  плетью  и  поскакал  по
невьянской дороге.
   Охранители  Демидова  убегали,  отстреливаясь,  но  удальцы  бесстрашно
преследовали их. Впереди летел на резвом  скакуне  Сенька;  мимо  мелькали
сосны; конь птицей нес через ямы, калюжины; одно  видел  Сенька  -  только
своего врага: Акинфия Демидова...
   Подскакав к реке, проворный заводчик с маху ринулся  с  крутого  яра  и
поплыл на невьянский берег. Сокол  -  за  ним.  Удальцы  осыпали  Демидова
стрелами, но могучий демидовский жеребец широкой грудью  рассекал  быструю
реку. Легкого Сенькиного коня стало сносить течением...
   Демидовский конь выбрался на  берег.  Акинфий  что  есть  мочи  заорал:
"Гр-рабят!.." Жеребец рванулся  -  следом  по  тропе  закружилась  пыль...
Впереди мелькнул  островерхий  заплот  невьянской  крепостцы...  Из  ворот
навстречу хозяину выскочила полусотня всадников.
   - Эх, утек, гад! - погрозил в сторону завода  Сокол,  повернул  коня  и
бросился навстречу своим...


   Подошла осень, но дождей не было; обмелели реки.  Башкирские  повстанцы
двигались по всем трем сибирским дорогам; не стало ни проходу, ни проезду.
Уфимский воевода не на шутку струхнул. Опасаясь  царского  гнева,  воевода
выслал из Уфы  для  успокоения  башкирских  волостей  воинский  отряд  под
командой подполковника Петра Хохлова.  Перед  тем  в  Уфу  подошли  конные
башкирские сотни ближних улусов. Башкирские военачальники клялись  воеводе
верностью и обещанием полонить да пожечь непокорных соплеменников. Воевода
на  слово  именитым  башкирам  не  поверил  и  побрал   с   них   аманатов
[заложников]. Войско собралось немалое, и Хохлов спешно повел его в  глубь
Башкирии.
   Почти одновременно в помощь Уфе из Казани выступил конный отряд  Сидора
Аристова в семьсот семьдесят сабель; за ним двинулся солдатский полк Ивана
Рыдаря...
   Отряд подполковника Петра Хохлова тем временем миновал  засеку,  далеко
оставил позади себя пограничные крепостцы и городки и углубился в коренную
башкирскую землю. Башкирские  улусы  опустели,  жители  угоняли  скот,  на
дорогах и  перепутьях  тлели  остатки  костров;  повстанцы  уклонялись  от
прямого боя и заманивали войска в незнакомые места.
   Ударили  сибирские  морозы,  сковали  быстрые  горные  речки,  навалили
глубокие снега. Переходы приходилось  делать  небольшие,  пошли  горы;  по
долинам дул пронзительный ветер. По лесным трущобам собирали в снегу сухое
дерево, жгли...
   С большими трудностями отряд Хохлова добрался в урочище Юрактау. Кругом
лежали высокие оснеженные горы;  на  речке  над  полыньей  дымился  парок.
Усталые, измученные  роты  остановились  на  ночлег.  Ночь  стояла  тихая,
звездная, искрились голубые снега, да в далеких перелесках  выли  голодные
волки. Солдаты жались к кострам: холод пробирался под ненадежную одежонку.
   Ночью бесшумно исчезли  конные  башкирские  сотни,  пристали  к  своим.
Утром,  когда  отряд  приготовился  в  путь,  из-за  перелеска  показались
башкирские лавы; тучи стрел  зазвенели  в  морозном  воздухе.  За  конными
башкирами двигались скопища пеших.
   Подполковник водил роты в атаку за атакой, но каждый раз откатывался  с
уроном к становищу: враг дрался отчаянно. Дули ветры, запорашивали  глаза,
солдаты готовились на голом  поле  к  обороне:  штыками,  топорами  рубили
мерзлую землю  -  окапывались.  Выстроили  полукружьем  обоз,  из-за  него
отстреливались.
   Башкирские полчища окружили  войско  подполковника  Хохлова;  с  каждым
часом к башкирам подходили и подъезжали все новые и новые толпы...
   Голодные солдаты кое-как  продержались  десять  дней  среди  наседавших
башкиров.  От  холода,  бессонницы  и  голода  солдаты  изнемогали.  Тогда
подполковник решился на отчаянное: или погибнуть, или пробиться...


   В  башкирском  лагере  в  это  время  царило  оживление.  В  покинутой,
занесенной снегом  деревушке  Султан  совещался  с  военачальниками.  Лицо
Султана - усталое, веки от бессонных ночей  припухли;  немало  он  объехал
деревень и дорог, поднимая башкиров к  походу.  Справа  от  башкира  сидел
мрачный Сенька  Сокол  и  слушал  его.  Султан  говорил  горячо,  разжигал
страсти,  военачальники  одобрительно  кивали  головами.  Сенька   опустил
голову. Султан вскочил; скамья опрокинулась.
   - Сегодня ночью бить будем, резать урусов!
   Сокол потемнел, поднял глаза на Султана, сдвинул брови:
   -  Солдатишки  измыкались,  изголодались,   народ   они   подневольный;
потолковать надо. Без драки, может, на сторону нашу подадутся.
   На вязке соломы сидел толстомордый тархан Мамед - тот самый, что продал
Никите Демидову вотчинные земли. Тархан  недолюбливал  Сеньку,  да  и  тот
сторонился богатого башкира.
   "Не к добру тут  стервятник  вертится,  -  думал  про  него  Сенька,  -
предаст".
   С  Мамедом  всюду  ездили  два  телохранителя,  плечистые  татары,  оба
нелюдимые и злые, преданные, как  псы,  своему  хозяину.  Тархан  поджигал
башкиров бить всех русских. В походе на  ногайской  дороге  он  пристал  к
Соколу и с той поры не отставал от него.
   Тархан поглядел на Сеньку злыми глазами, плюнул:
   - Бить собака надо!
   - Пошто всех бить? Резать надо купчишек, да дворян, да богачей, вот оно
что!
   Глаза Мамеда позеленели; он схватился за саблю:
   - Башкирска земля для башкирский народ!
   Сенька дышал тяжело; в нем  закипела  кровь.  "Ишь,  сытая  морда,  как
поворачивает дело", - подумал он и зло крикнул:
   - Верно, башкирская земля для башкирского народа, а не  для  дворян  да
тарханов. Вот оно как!
   - Молчи, Сокол, рубить буду! - вскочил тархан и бросился к Сеньке.
   Сокол спокойно взялся за рукоять клинка:
   - Попробуй, я и сам на это мастак!
   - Их-х! - тархан скрипнул зубами, повернулся и вышел из хибары.
   Султан недовольно повел бровью:
   - К чему ты обидел Мамеда?
   Сенька выдержал взгляд Султана, вздохнул:
   - Эх, ты за народ идешь биться, а не подумал, за какой народ?
   - Мамед - башкир...
   Сокол положил руку на плечо Султана:
   - Мамед - тархан, он друг Демидову. Вот он что главное,  а  башкир  иль
татарин он, пес с этим! Наши супротивники -  дворяне  да  тарханы.  Понял?
Бедняку все едино, кто жмет да шкуру  его  дубит;  русский  ли  купец  иль
тархан. Ты об этом подумай...
   Султан молча надвинул лисий треух, блеснул глазами:
   - Сегодня драться будем, а разговоры ни к чему...
   - Эх, жалость, не докумекал ты, Султанка, все. А ты уразумей...
   Султан, не слушая, вышел  на  улицу;  взволнованный,  он  посмотрел  на
тусклое зимнее небо и подумал:  "К  чему  Сенька  такие  речи  вел?  Аллах
сегодня пошлет беззвездную ночь. Нельзя больше ждать: налетит буран,  люди
разбредутся по улусам..."
   Под утро - над долиной висела густая морозная мгла - башкиры  ворвались
в обоз русских. На бивуаке забили барабаны, подполковник  Хохлов  поджидал
башкиров, роты развернули знамена и пошли в штыковой бой.
   Над перелесками кружило голодное воронье: северный колючий  ветер  гнал
поземку,  леденил  лицо,  засыпал  глаза.  Руки   прилипали   к   жгучему,
намороженному железу. Солдаты, побросав обозы,  голодные,  озябшие,  тесно
прижавшись друг к другу, шли навстречу противнику.
   Башкирские всадники  врубились  в  строй,  бросали  арканы  -  арканили
солдат. Подполковник Хохлов, в треуголке, с жиденькой косичкой,  помахивая
сабелькой, покрикивал:
   - Не выдавай, братцы, вперед!
   Султан с отборными конниками налетел  на  головную  колонну,  пришпорил
своего скакуна - конь поднялся на дыбы... Подполковник бесстрашно бросился
вперед. За ним устремились солдаты; на усатых  лицах  осел  иней,  дыхание
вырывалось густым паром...
   Солдаты, отбиваясь, шли вперед. Били барабаны, визжали стрелы,  кричали
люди, ржали кони...
   На голубоватом снегу  алели  лужи;  снежная  поземка  жадно  зализывала
горячую кровь...
   На бугре стояли три всадника: