,
чиновники министерств, уличная толпа, последний оборванец, бегущий вон там
на площади, - словом, весь свет, кроме меня одного...
   Он был чем-то раздражен и в запальчивости продолжал:
   - Старая вывеска "Короли Франции" еще осталась, но товару в лавочке уже
нет, и поверьте: через каких-нибудь сто лет у  нас  будут,  как  теперь  в
Египте, показывать только мумии королей!
   Демидов посмотрел на его желтое, одутловатое  лицо  с  тонкими  шпилями
вытянутых усов, и ему стало жалко этого человека.
   "Да, ему далеко до королей Франции! Мещанин, серенький мещанин!" -  зло
подумал Анатолий, но улыбнулся:
   - Ваше величество, вы сегодня злы.
   - Если и зол, то  на  себя!  -  громко  ответил  Луи-Наполеон  и  вдруг
спросил: - Интересуют ли вас спиритические сеансы? У нас  сегодня  вечером
будет знаменитый Юм. Обязательно приезжайте...
   -  Благодарю!  -  учтиво  поклонился  Демидов  и  отступил,  увлекаемый
Матильдой. Свита приблизилась к Наполеону, и  он  удалился  во  внутренние
покои дворца...



8

   На западной окраине неба, над ельником, пылало  зарево  пожара.  Аврора
Карловна с  тревогой  смотрела  в  окно.  На  фоне  заалевшей  ночи  резко
рисовалось черное грузное здание завода, его высокие трубы, низкие  склады
и горы угля. Позади хозяйки стоял управляющий пан Кожуховский.  Маленький,
приземистый, с  длинными  нафабренными  усами,  он  по-кошачьи  недовольно
фыркал, шумно сопел и, весь наполненный злобой, настаивал:
   - Моя госпожа, цо робят тыи злодеи! Непременно то  Кашкин  подпалил!  А
кому же иначе? Засечь собаку потребно!
   Аврора Карловна горестно вздохнула:
   - Ах, Антон Иванович, надо поосторожнее с народом. Жаль заимки,  убыток
немалый. Но что делать, если кругом взбаламутились люди?
   - Крепостному быдлу плети потребны! На то  холоп,  чтобы  его  стегали!
Кабы мне волю, я бы их  поучил!  -  с  нескрываемой  ненавистью  заговорил
шляхтич.
   - Вы все горячитесь, а теперь жить надо  иначе.  Круто,  но  умно  надо
наказывать раба!  В  этом  краю  опять  становится  страшно.  Не  за  себя
волнуюсь, а за сына! - с грустью сказала вдова.
   - Ах, моя обожаемая пани, нынче и съехать некуда от сих  ворогов!  Куда
податься, если вся Россия вот так, как в котле, кипит. Крепостные только и
ведут речь о воле. Хм! - ядовито ухмыльнулся Кожуховский. - Моя бы власть,
я б показал им волю!
   Аврора Карловна оторвалась от  окна,  подошла  к  старинному  креслу  и
устало опустилась в него.
   - Антон Иванович, на сердце у меня что-то  неспокойно,  -  пожаловалась
она. - Вот так бывает перед бедой...
   - Что вы, что вы,  моя  пани!  Все  пойдет  по-хорошему.  От  веку  так
повелось: холопы дурят, а паны плетью их за это учат!
   Хозяйка замолчала. Зарево над лесом постепенно  угасало,  и  в  комнате
сгущалась тьма.
   - Спокойной ночи! - тихо сказала вдова управителю, и тот понял, что ему
пора уходить.
   Демидова осталась одна. Гнетущая тоска охватила  ее,  молодую  женщину.
Всем своим существом она чувствовала, что  здесь,  на  Камне,  на  заводах
поднимается новая страшная сила - просыпаются от вековой  спячки  работные
люди. Становилось жутко среди этого житейского бурного моря.
   Заводчица  не  ошиблась.  Во  всем  расчетливая  и  холодно-рассудочная
женщина, она понимала, что наступают тревожные дни. В  народе  родилась  и
вынашивалась заветная мечта о воле. Через Каменный Пояс  пролегал  гулевой
Сибирский тракт, по берегам Камы и Волги без конца шли,  утаптывая  тропы,
поливая их соленым потом, бурлаки. Из конца в конец по всей русской  земле
разносили они слухи и толки о воле. Да и прошлое еще не было забыто. И  на
Сибирской дороге и среди  берегового  бурлачества  крепка  была  в  народе
память о временах Пугачева. Самое опасное было в том, что  все  крепостные
были твердо уверены, будто цари не раз милостиво давали  волю  крепостным,
да баре и попы прятали ее, и не доходила она до народа.
   "Прав пан Кожуховский, надобно  изловить  смутьяна  Кашкина  и  отменно
высечь его. Да так, чтобы о воле забыл! - с ожесточением  подумала  Аврора
Карловна. - И в самом деле, где это видано, чтобы руки опускать? Не все же
мужики против барства. Вот хоть Ушков, -  первый  пойдет  против  Кашкина!
Словить, схватить злодея!"
   Зарево погасло. Во  всем  теле  вдова  ощущала  гнетущую  тяжесть.  Она
поднялась и со скорбным лицом пошла в спальню, легла в постель, но сон  не
приходил. Встревоженная Демидова твердо решила  утром  послать  вершников,
сильных и крепких слуг, и отыскать смутьяна...
   Но  пришло  утро  и  принесло  еще  более  тревожную  весть.  Гонец  из
Екатеринбурга сообщил о неожиданной смерти царя Николая Павловича. Кто мог
ожидать ее? Всегда здоровый, крепкий, он вдруг простудился, и менее чем  в
неделю все было кончено. Смерть наступила  так  внезапно,  что  немедленно
после кончины царя по столице пополз слух о том, что Николай был  отравлен
его доктором Мандтом, другие таинственно передавали, что он сам отравился.
Основанием к подобным легендам послужили военные неудачи под Севастополем.
Несмотря на  геройство  и  самоотверженность  русских  моряков  и  солдат,
Крымская война была проиграна из-за тупости и ограниченности  царя  и  его
министров. Общество находилось в сильно угнетенном душевном состоянии, все
скрыто ненавидели николаевский режим, и царь это чувствовал.  Еще  до  его
роковой болезни по Петербургу ходила молва о том,  что  певчие  Казанского
собора во время богослужения, по какой-то непонятной  ошибке,  запели  при
возглашении многолетия императору "вечную память". Среди  простого  народа
передавали рассказ о том, что на  шпиль  маленького  бельведера  на  крыше
Зимнего дворца, как раз над царской комнатой, уселась  неизвестная  черная
птица и целый день кричала зловещим голосом, предрекая смерть.  Мнительный
и трусоватый Николай впал в уныние, и это мрачное настроение  не  покидало
его до могилы.
   Слушая сообщение, хозяйка  и  шляхтич  смотрели  на  вестника  глазами,
полными слез.
   - Боже мой, он был у дворян настоящий и крепкий защитник! - с  тревогой
в голосе воскликнула Аврора Карловна. - Как мы будем без него?
   Несмотря на утешения, она грустно опустила голову  и  проплакала  целый
день.
   Мимо окна, тяжело склонив голову, хмуро проходили в  церковь  работные.
Седовласый священник со слезами оглашал народу скорбное известие, но  люди
угрюмо молчали, глубоко скрыв свои настоящие чувства.
   Вместе с крепостными заводчица молилась за  царя.  Ее  спокойные  карие
глаза пристально разглядывали понурых рабочих.
   "Может, эта потеря и их сломит!" - с надеждой думала она.
   А  в  это  время  на  паперти,  окруженная   плотной   толпой,   убогая
старуха-побродимка тихим напевным голосом вещала людям:
   - Милые вы мои соколики,  отошел-умер  царь-батюшка  Миколай.  Умер  от
лихих тягот, на своем хотел поставить, да не вышло! И ноне  едет,  едет  к
нам другой царь Михаил, и думка одна у него: хочет он извести всех бар  на
русской земле. И везет новый царь-государь с собой золотую книгу и  дарует
ее всему честному крестьянству - всем мужикам, у кого мозолистые руки. А в
этой  книге  написано  простому  народу:  всю  землю  царь  Михаил  отдает
исконному пахарю-крестьянину в вечное владение, а помещикам  не  оставляет
ничего. И будет  вскоре  воля-волюшка  на  всей  русской  земле.  И  будет
тогда...
   - Чего брешешь, старая кикимора!  Погоди,  ведьма!  -  прервал  старуху
властный голос.
   Энергично расталкивая мужиков локтями, из толпы вышел плотный,  круглый
пан Кожуховский. За ним выступала бледная и строгая хозяйка завода.
   - Что за паскудные речи ведешь? - суровым голосом спросила у побродяжки
Аврора Карловна, не выдержала характера и сорвалась: -  Забрать  брехунью!
Плетей, плетей ей!
   - Не горячись, барыня! Не на всякого человека можно  плеть  поднять!  -
сказал ей высокий костистый старик. Он бесстрашно смотрел госпоже в глаза,
и его сухое загорелое лицо было полно решимости.
   - А ты откуда брался, такая  заступа?  -  взбешенно  закричал  шляхтич.
Рысьи глаза его сузились от злости, и он протянул руки к старику. - И тебя
заодно плетью отстегаем!
   - Молод и горяч больно! Самолюб не в меру!  -  с  достоинством  ответил
старик. - Погляди, на небе играет свет-солнышко! Разве упрячешь его? Никак
грязными руками не схватить; так и матку-правду ни плетью не  забьешь,  ни
тюрьмой не скроешь!
   В жилистом, крепком теле деда, в  его  загорелых  до  черноты  руках  с
огрубелыми  пальцами,  в  мускулистых  и  прочных  ногах  чуялись  сила  и
упрямство.
   - Ты у меня смотри! - пригрозил ему управляющий и заорал: -  Стражники,
забрать эту побродяжку!
   Полицейщики бросились к старухе. Мужик неустрашимо хотел  ее  защитить,
но седая женщина остановила его.
   - Не мешай им! Не страшны мне супостаты!  -  выкрикнула  она,  и  в  ее
старческих глазах, как под неостывшей золой, сверкнул огонек.
   Нищебродку потащили на барский  двор  и  отхлестали  плетями.  Избитую,
измученную, ее выбросили на дорогу.
   - Иди-бреди куда хочешь, вот тебе и воля! - насмешливо сказал ей  вслед
шляхтич.
   До позднего вечера она лежала в  забытьи,  и  только  шедшие  с  работы
заводские подняли старую и унесли в поселок.
   Но и расправа со смутьянкой не принесла Авроре Карловне покоя. Всю ночь
тревожно бродила  она  по  старым  демидовским  хоромам,  прислушиваясь  к
подозрительным шорохам и к шуму  ветра  в  парке.  Над  демидовским  домом
высоко стоял месяц. Нарушая гнетущую тишину,  на  каланче  древний  сонный
сторож двенадцать раз ударил в колокол. Глухие звуки пронеслись над прудом
и лесами и замерли. Белесоватый туман наползал с водной глади и тянулся  к
деревьям и кустам, развешивая на них свои серые космы.  Только  под  утро,
когда стал нарастать  птичий  гам  и  щебет,  Аврора  Карловна  постепенно
успокоилась и уснула...
   Прошли недели, на престол  вступил  Александр  II.  Демидова  вздохнула
свободнее и призналась шляхтичу Кожуховскому:
   - Боялась я, чтоб опять не повторилась Сенатская площадь... Все  сердце
изболелось...
   - То пустое, моя вельможная пани, новому не обратиться  вспять.  Так  я
полагаю, все сейчас пойдет к наилучшему!
   Напрасно утешал себя так Антон Иванович - слухи о воле среди народа  не
прекращались. Они росли, ширились. Довелось шляхтичу Кожуховскому побывать
по делам на  Юрюзанском  заводе,  и  там  владелец  Сухозанет  усилил  его
тревогу. За доброй настойкой, среди приятной беседы  об  Авроре  Карловне,
хозяин вдруг таинственно сообщил:
   -  И  среди  дворянства  ходит  слух,  что  освобождение   крестьянства
возможно. Весь вопрос только, на каких условиях?
   - Неужели его императорское величество обидит дворянство и  заводчиков?
Быть того не может! - убежденно сказал шляхтич.
   - Безусловно! - согласился Сухозанет. -  На  это  рассчитывать  русской
черни не приходится. - Он пододвинул графинчик  с  вином  и  предложил:  -
Пейте во здравие. Мы еще покняжим!..


   Аврора Карловна давно поджидала  из  Москвы  старую  овдовевшую  тетку.
Выписала она старуху не из жалости к ней, а потому,  что  тетка  прекрасно
знала иноземные языки, и Демидова  решила  приставить  ее  учительницей  к
сыну.
   Гостью привезли  в  разбитом  рыдване  и  устроили  в  горнице.  Аврора
Карловна сгорала от нетерпения  узнать  московские  новости.  Она  усадила
старушку за стол, поднесла ей чашку душистого кофе и  ждала  ее  речей.  У
гостьи были темные брови,  большие  пытливые  глаза,  некогда  голубые,  а
теперь выцветшие. Большой тонкий нос, заостренный подбородок придавали  ей
сходство с хищной птицей. Все лицо ее было  изрезано  мелкими  морщинками,
густо белела пудра, на щеках алел грубо намалеванный румянец.  Старуха  не
торопилась, медленно пила кофе и хитро поглядывала на племянницу.
   - А ты все еще хороша, моя козочка! - тихо заговорила она. - И  цветешь
и живешь хорошо. Да хранит тебя бог, что вспомнила  обо  мне.  Вот  одного
боюсь - скукоты. Без мужского глаза погибнешь тут!
   - Что вы, тетушка, мы ведь вдовы, не до этого  нам  с  вами!  -  потупя
глаза, запротестовала Аврора Карловна.
   - Ах, милая, мы, женщины, не можем жить без галантов!  Да  вот  времена
пошли какие! Боюсь, что все с ума сошли и с волей придет утеснение...
   - С какой волей? Что за вести? - встревожилась Демидова.
   - Да то вести не мои; герольды  на  коронации  в  Москве  рассказывали,
грамотки кидали о воле...
   - Что вы, что вы! Да разве ж  это  может  быть?  -  устрашилась  Аврора
Карловна.
   - Не знаю, как и сказать. Вот  только  послушай,  милая,  как  было!  -
вкрадчивым голосом начала старуха. - В  тот  денек  иду  я  по  просторной
площади, и вдруг со всех сторон точно плотину  прорвало.  Народ  ото  всех
краев, словно  вода  в  половодье,  нахлынул.  Тут  появились  герольды  в
золотистых одеждах, с орлами на спинах, с трубами. И стали они трубить,  а
из парчовых сум выкидывать в народ небольшие листочки. Ветер подхватил  их
и понес, а народ-то заметался за ними, будто за сотенными.  Схватит  один,
десять на него набрасываются, опрокидывают, барахтаются в куче, рожи  друг
дружке царапают, пальцы ломают, да и  порвут  в  остервенении  бумажку  на
клочки. Целая редко кому и досталась. Сама видела, моя золотая,  как  один
мужик с расквашенным носом схватил  на  лету  бумажку,  засунул  в  рот  и
проглотил. Только бы ему досталась!.. Изволишь видеть, моя  милая,  кто-то
среди черни слух пустил, что царь перед коронацией  дает  волю  мужикам  и
кому удастся  поймать  бумажку  или  хоть  краешек  ее  ухватить,  тому  и
вольная... Только, конечно, все это не  так!  Никому  никакой  воли  и  не
обещали!..
   - Ах, боже мой! - схватилась рукой за сердце  заводчица.  -  А  ведь  я
думала, что и на самом деле это правда! Напугали вы меня!
   - Правда не правда, а народ такой, - раз надумал, то и ждет,  чего  ему
хочется. Пугаться тебе, моя золотая, нечего. Никакой воли  не  будет!  Все
как было, так и пойдет...
   И хотя глаза старухи добродушно улыбались, а за окном  светило  нежное,
радостное солнце и так тихо было кругом, все же на сердце Авроры  Карловны
не было обычной радости. Она сидела молчаливая и притихшая.
   Старуха грустно покачала головой.
   - Ах, милочка моя, тебе ли в таких годах кручиниться! - Она  припала  к
плечу племянницы и захихикала: -  Погоди,  найдутся  счастливчики,  только
помани, вот и тоска уйдет...
   Качнув головой, она многозначительно посмотрела на вдову и улыбнулась.
   Гром загремел совершенно неожиданно и невдалеке: невеселые вести пришли
с Юрюзанского завода. В  августе  работные  этого  завода  отправились  на
покосы, и к ним явился бежавший из Тагила бойкий и скорый на слово  Степан
Кашкин. Он с неделю скрывался  у  косарей  в  балаганах  и  побудил  их  к
неповиновению заводской конторе. Сметав стога, народ разбрелся  кто  куда.
Крестьян ждала работа на рудниках  и  дровосушилках,  а  они  ударились  в
соседние уезды в поисках хлеба. Дело  принимало  грозный  оборот;  главный
приказчик Абаимов,  хмурый,  тяжелый,  с  волчьими  глазами  мужик,  решил
примерно наказать возмутителей. Вместе со стражей он поймал двух сбежавших
с завода, жестоко высек их, а на другой день  от  поджога  запылали  синим
пламенем  угольные  сараи.  Работные  не  бросились  тушить  их.   Абаимов
суетился, угрожал, ругался, но никто и пальцем не шевельнул, чтобы  помочь
приказчику. Бородатый угрюмый рудокопщик долго  и  пристально  смотрел  на
веселый огонь и как бы между прочим задумчиво сказал:
   - Погоди, доведешь до того, что самого в жаровню  сунут.  Не  грех  бы,
супостата!
   Абаимов от слова до слова услышал сказанное горщиком, потемнел и, сразу
прикусив язык, незаметно скрылся с пожарища. Засел он в конторе за крепкой
дверью с железными запорами. Несколько дней не показывался людям на глаза:
понял, как опасно сейчас раздражать работных. Беспокоился он не  напрасно:
все приписные его ненавидели, и недаром! Вместе с генералом Сухозанетом он
довел работных до невыносимо тяжелого положения; оба не щадили ни  малого,
ни старого, ни больного. Минувшей  осенью,  когда  задували  пронзительные
северные ветры, приказчик выгнал всех на  возведение  плотины.  Беременные
женщины и матери с грудными ребятами тоже должны были выполнять урок, а  в
расплату многим  достались  плети.  Две  женщины  после  каторжной  работы
скончались в родовых муках. Вспоминая обо всем этом, приказчик думал  лишь
об одном, как бы поживу-поздорову унести ноги с завода. В Санкт-Петербурге
у генерала Ивана Сухозанета работал старшим  конторщиком  его  тесть  Петр
Помыкалов. К нему и написал 28 мая 1858 года  письмо  Абаимов,  в  котором
сообщал:
   "В нонешнее время очень трудно стало  управляться...  Мужичье,  дураки,
ничего не понимают, и как до сих пор живут на цепи, то и желают сорваться,
как обыкновенно срываются цепные собаки и на воле не могут  набегаться.  А
как уже из зла ко мне были зажиги  [поджоги],  то  боюсь,  как  бы  вместо
подкладки огня под угольные сараи не подложили огня в людей...  Зажигатели
же все около меня, и  прошлогодняя  искра  не  погасла.  Вот  причина,  по
которой я боюсь этой обязанности как огня и почту себя  в  награду,  ежели
генерал освободит меня..."
   Письмо благополучно дошло до места назначения, попало в  руки  старшего
конторщика Помыкалова, а от него и самому Сухозанету.
   Генерал в весьма сильном раздражении прочел  просьбу  приказчика,  лицо
его стало багровым и, не откладывая дела, он зло и сердито  написал  ответ
Абаимову:
   "Ах ты, безалаберный мужичишка, хвастун, пустомеля, не вы и не ты, а  я
тружусь, как на цепи привязанный, и всегда  рад,  всегда  с  удовольствием
хочу служить вам примером трудов и усердия, с седою головою, не тебе чета,
молокососу. Однако в 33 года не могу похвастаться, что искоренил воровство
и пьянство и что привел вас в порядок. А  ты,  ленивец,  болтунишка,  едва
показываешься при работах, иногда только в пять  часов  вечера,  и  смеешь
говорить  о  благоприятных  обстоятельствах,  будто  тобою   устроенных...
Срамец! Ты живешь помещиком  и  смеешь  говорить:  "Отслужил,  слава  тебе
господи!"
   Не мужичье дураки на цепи, а вы, грамотеи, мошенники, пьяные и ленивые.
Вам тошно, что вас  хотя  не  на  цепи,  однако  же  на  шнурке  понемногу
притягивают к ответственности и  работе.  Вам  тошно,  что  удерживают  от
разврата и не дают вам воровать вдоволь, как в старину бывало. Не  мужики,
а вы желаете сорваться и на воле беситься, но высочайшая воля  вам  гласит
другое: "Всем оставаться в совершенном повиновении к установленным властям
и в спокойствии  ожидать  решения,  которое  тогда  последует,  когда  все
обсуждено и государем утверждено и обнародовано будет.
   Зажиги были не от  мужиков,  а  от  твоей  братии  грамотея,  от  вашей
безбожной и злой зависти друг против друга".
   Получив генеральскую отповедь,  старший  приказчик  Юрюзанского  завода
распалился яростью и, чтобы облегчить сердце, решил  поприжать  приписных.
Со стражниками он объехал лесные  курени  в  надежде  изловить  зачинщиков
возмущения  среди  рабочих.  В  одном  лесном  шалаше  он  застал  спящего
человека.  Стражники  схватили  его  и  связали  руки.  Абаимов  узнал   в
задержанном землекопа Кашкина.
   - Ага, попался, сокол! Ну, погоди, разберемся с тобой!
   Кашкин хмуро посмотрел на приказчика  и  промолчал.  Однако  от  одного
взгляда работного Абаимову  стало  не  по  себе.  Окруженный  стражниками,
пойманный был доставлен на завод и заключен в подвал.  В  тот  же  день  с
завода в демидовскую вотчину поскакал  нарочный.  Пан  Кожуховский  сильно
обрадовался,  когда  узнал  о  Кашкине.  Он  выслал  трех  конных,   чтобы
непокорного  работного  доставили  в  Тагил.  Спустя   неделю   тагильские
полицейщики вернулись унылые и раздосадованные. Оказалось,  что  проворный
Кашкин перерезал веревки и сбежал по дороге  в  дремучем  лесу.