- строго приказал управитель.
   Он вышел на крыльцо, скинул с  головы  лисий  треух  и  весело  крикнул
толпе:
   - Здорово, хлопотуны! Что приуныли? В грехах повинны и притихли. Ну, да
бог вам судья, а я именем господина  нашего  Никиты  Акинфиевича  Демидова
прощаю содеянное, если с добрым умыслом возьметесь за работу. Эвон, гляди,
что с заводом нашим сотворили злодеи! - показал он на заснеженные домны.
   - Да сможем ли мы поднять такую  махину?  -  с  нескрываемым  сомнением
сказал один из стариков работных. - Сильные да могутные работники ушли,  а
мы что? Отработались да износились давно. С нас и спрос мал!
   - Ну, не гневи бога, отец! Сил у тебя хватит. А где силы не станет, там
умением свое возьмешь!
   - И то верно, батюшка! - согласился работный.
   - Видел я ноне попорченные вододействующие колеса, а без них не  робить
заводу. В них главная сила! Есть ли среди вас  плотинный  или  умелец  сих
дел? - пытливо оглядывая толпу, спросил Селезень.
   - Плотинный ушел и семью свел, - отозвались в толпе. - Хорошие руки  да
умная башка везде потребны.
   - Не может того быть! - гневаясь, запротестовал управитель. - Подумайте
да отыщите умельца, а то сами рассудите: не сработаешь, и хлеба не дам!
   Толпа угрюмо молчала. Кто-то выкрикнул:
   - Говори за всех, дед! Дело такое!
   Старик уныло покачал головой.
   - И так и этак выходит худо! На бар робить не выходит в такую  пору,  а
без дела наши руки маются. От веку привычны они  к  работе!  -  Он  сурово
взглянул на управителя и сказал: - Тут мальчонка один  есть.  Осмьнадцатый
годик ему, а толк в механизмах знает. Одарил его господь  талантом,  да  и
плотинный при себе держал и уму-разуму учил.
   - Прислать ко мне!
   В эту пору из толпы пробилась пожилая женка в старом латаном зипунишке.
Увидев Селезня, она заголосила:
   - Милый ты мой, аль не узнал? Вдова я... Помнишь, Копеечкина  с  конями
для тебя подыскала. Помог нам тогда, кормилец! Меленку  бабы  порушили,  а
меня вот за это грозили извести!
   - Ты тишь-ко! - строго сказал ей управитель. -  Как  не  помнить  тебя,
помню! Потому и освободил за содеянное мне добро. О меленке  сейчас  не  к
месту! Кто старое помянет, тому глаз вон! Приставлю тебя, баба, к  работе,
и сыта будешь! - Повернувшись к толпе. Селезень по-хозяйски крикнул:  -  А
ну, добрые люди, расходись да принимайся за дело! Нарядчики укажут, кто  к
чему гож!..
   В угрюмом молчании работные расходились.
   - И ты с ними отправляйся, баба! -  прикрикнул  Селезень  на  вдову  из
лесной деревушки. - Иди, иди, не будешь в обиде!
   Он повернулся и медленным шагом, обрев важность, возвратился в контору.
Оставшись наедине со щербатым стражником, он сказал ему:
   - Ты эту бабу, что грабила хозяйскую меленку, приметь! Как  только  она
изробится и поутихнет гроза,  отпусти  ей  триста  плетей.  Пусть  помнит,
окаянница, как трогать чужое. От века и до скончания света  была,  есть  и
будет непоколебимая собственность, и трогать ее  великий  грех!  А  сейчас
пришли ко мне умельца механика...
   Вскоре в контору явился  беловолосый  синеглазки  паренек,  Селезень  с
недоверием  посмотрел  на  него  и  подумал:   "Ну   что   разумеет   этот
несмышленыш?"
   Однако он ласково спросил юнца:
   - Видал, что с вододействующими колесами вышло?
   - Видал. Механизмы повреждены, - тихо ответил парень.
   - Можешь их исправить да пустить в ход?  -  спросил  Селезень,  пытливо
рассматривая его.
   - Как мир скажет. Благословит народ - все облажу!  -  уверенно  ответил
юноша.
   -  Не  мир,  а  я  хозяин  тут!  -  не  сдерживаясь,  гневно  выкрикнул
управитель.
   - Ты вот был, да сбег! И опять может такое выйти, а я  в  ответе  перед
людьми, - сдержанно ответил юноша.
   - Замолчи! За такие речи  язык  вырву  да  руки  обломаю!  -  пригрозил
Селезень.
   Умелец грустно посмотрел на управителя и ответил:
   - Что ж, сробишь злодейство, и некому  будет  наладить  вододействующие
колеса.
   - Вот черт! - выругался Селезень и, стараясь сдержать гнев,  предложил:
- Ну иди, приступай к делу. Нужны люди - отбери подходящих и укажи им, что
робить!
   Парень накинул шапку на  льняные  волосы  и  легкой  походкой  пошел  к
плотине.
   С первого дня на заводе началась работа. Правда, глядя на нее, Селезень
кисло морщился. Все подвигалось очень медленно, то одного, то  другого  не
хватало, да и люди остались неумелые, слабые.  Только  синеглазый  паренек
веселил Селезня. Он спокойно и толково ладил механизмы.  В  руках  у  него
работа спорилась. Вел себя юноша сдержанно, был разумен.
   - Отколь у тебя такое? - удивился Селезень.
   - От батюшки и матушки награжден, - с улыбкой отозвался умелец.
   - Да ведь твои батька и матка холопы, крепостные! Где им, черни,  знать
такую великую премудрость! - с насмешкой сказал управитель.
   Юноша горделиво посмотрел на Селезня, его  синие  глаза  потемнели.  Он
спокойно, но твердо ответил:
   - Премудрость в народе хранится, хозяин!  У  него  целые  кладовые  сих
сокровищ, но только угнетены отцы наши и не могут во  всей  силе  показать
свое умельство!
   - Ты, парень, лишнее болтаешь! - гневно прервал его управитель.
   - А ты не обижайся, хозяин! Спросил, я и ответил!
   - Ответил, да не так, как надо!
   - Плохо знаешь нас, хозяин! - сказал парень и улыбнулся синими очами. -
У простого человека думка свободна от стяжательства!
   Селезень промолчал, а паренек продолжал:
   - Простой русский человек живет душою. Много у него сердечности. А  кто
со светлым сердцем живет, тому и песня дается и мастерство!  Тот,  у  кого
душа торгашеская, изворотливая только на обман да пакости, лишь и способен
на одну корысть. Никогда ему не дано будет радости умельства! Разве только
к чужому присосется и за свое выдаст!
   Управителю ох как хотелось разойтись да  лозой  поучить  смельчака,  но
светлый разум и настойчивость юноши удержали его от произвола.
   Завод медленно оживал. Потянулись жидкие дымки над трубами. В домнах  с
грохотом разбивали спекшиеся глыбы лавы, а в лесу под  топорами  лесорубов
затрещали вековые лесины.
   "Только бы грозу пронесло стороной! - со страхом  думал  управитель.  -
Тогда все будет хорошо!"
   Он  прислушивался  к  вестям.  Невеселые  слухи  упорно  донимали  его:
пугачевские  войска  продвигались  к  Уралу  и  грозили   расправиться   с
заводчиками и их слугами - управляющими и приказчиками.



7

   Ранним утром отряды атамана Грязнова  вступили  в  Челябу.  Под  низким
небом все еще кружила и бесновалась метель, заметая дороги и улицы городка
сугробами. Крепчал январский мороз. Городок словно вымер: куда ни  взгляни
- везде ворота на крепких запорах, везде плотно прикрытые ставни. Лавки  и
магазеи  -  под  надежными  тяжелыми  замками.  Купцы  и   служилые   люди
попрятались и притаились в домах, не смея высунуть носа на  улицу.  Только
посадские людишки  и  холопы  сбежались  к  градским  воротам,  в  которые
вступало пугачевское войско.
   Впереди всех на вороном гривастом  коне  ехал  сам  Грязнов,  одетый  в
зеленую бархатную шубу и лисью шапку. Народ залюбовался конем и всадником.
Атласный скакун, гарцуя, заносил боком, косил  огнистые  глаза,  из  пасти
этого черного демона горячим облаком валил пар. Величаво упершись в  бока,
атаман приветливо  раскланивался  с  народом,  в  его  заиндевелой  бороде
скользила улыбка. Время от времени он выкрикивал:
   - Здорово, детушки!
   Посадские мужики и бабы размахивали шапками, платками, криками  радости
встречали пугачевского атамана. За атаманом на конях выступали ближние его
есаулы и сотники, осененные воинскими знаменами и хоругвями. Снежная дымка
щедро серебрила широкие полотнища, волнами трепетавшие на упругом ветру.
   На незначительном расстоянии от начальников шли рожечники  и  дудошники
во главе  со  старым  солдатом-барабанщиком.  Этот  служивый  увязался  за
войском в Кундравинской. Есаулы не хотели брать  седого  инвалида,  но  он
дошел до атамана и упросил его.
   - Я всю Неметчину да Туретчину со своим барабаном прошел. За  старостью
вышел в тутошний гарнизон. Дозвольте с вами Расею обшагать.
   - Шагай, служивый! - сказал атаман, и солдат пошел за войском.
   - Веселей, орлы! Любо-лихо,  чтоб  поджилки  тряслись!  -  подзадоривал
теперь старый барабанщик дудошников. - Айда, братцы, вперед!
   Глухо гудел барабан, будя притихшие улицы, пронзительно визжали рожки и
дудели дудки.
   За дудошниками грозными рядами шло войско. И страшило оно не оружием, а
своей угрюмой решительностью, которая читалась на лицах шагавших в  рядах.
Кого тут только не было! Шли в войске мужики из приписных к заводам, убого
одетые в серые сермяги, в нагольные полушубки, и многие из них  топали  по
скрипучему снегу в лыковых лаптях. Молчаливо двигались  угрюмые  углежоги,
которые узнавались по чумазым лицам, изъеденным угольной  пылью.  Все  эти
воины были вооружены дубинками, рогатинами, топорами, пиками,  и  редко  у
кого виднелся самопал или сабелька. Только заводские тащили  за  собой  на
санях пушки и мортиры; они казались грозной силой.
   Позади пушек на маленьких бойких конях двигалась башкирская  сотня,  за
нею нестройной толпой шли пешие толпы башкир, одетых в теплые малахаи.  За
плечами у них мотались холщовые колчаны, набитые красноперыми стрелами,  в
руках - тугие луки, готовые в любую минуту к бою. Гортанные выкрики башкир
мешались с русской бойкой речью, вплетались в завыванья рожков и дудок,  и
все это вместе взятое наполнило городок необычным оживлением и тревогой.
   Атаман Грязнов с любопытством разглядывал городок. Здесь все  ему  было
знакомо, еще не  так  давно  он  прошагал  через  город  одиноким  шатучим
бобылем, а сейчас вступал в крепостцу хозяином.  Он  беспокойно  шарил  по
толпе; всюду встречались хотя  радостные,  но  незнакомые  лица.  "Где  же
Наумка Невзоров, почему нет казака Уржумцева?" - озабоченно думал он.
   Нахмурившись, Грязное смотрел на прочно замкнутые купецкие дома.
   "Попрятались шишиги! Испугались расплаты за содеянное", - с  ненавистью
подумал он и закричал ближним есаулам:
   - Пошто в колокола не звонят? Куда девались попы?
   Посадский мужичонка, сорвав с головы треух, отозвался из толпы:
   - Сбегли попы, батюшка! Вместях с воеводой сбегли.
   - Савва! - крикнул атаман. - Ударь в колокол и вознеси молитву за  наше
воинство.
   - Будет, батюшка! -  откликнулся  из  свиты  поп  в  нагольном  тулупе.
Спрыгнув с коня и передав повод пешему ратнику, Савва заторопился в храм.
   - На звонницу, братцы! - оповестил он и полез на колокольню.
   Минуту спустя над Челябой, утонувшей в сугробах, зазвучал благовест.  В
толпе поскидали шапки и закрестились.
   - В добрый час  шествуй,  батюшка!  -  кричали  в  народе  пугачевскому
посланцу.
   Между тем отряды и толпы пугачевцев разбрелись по городу и ломились  на
постой в купецкие хоромы. Загремели запоры, затрещали заплоты, оберегавшие
торговое добро, остервенело залаяли  псы,  бросаясь  на  незваных  гостей.
Вооруженные вилами и топорами мужики не щадили купецкого добра. Ворвавшись
во дворы, кололи откормленных свиней, хватали кур и, не  обращая  внимания
на вой и причитания хозяек, стряпали сытное варево.
   Ни пост, ни запугивания грехами - ничто  не  страшило  мужиков.  Они  с
жадностью поедали все, что попадалось под руку.
   - Хватит, наголодовались,  на  вас  работаючи!  -  отгоняли  они  прочь
крикливых купецких женок.
   На перекрестках улиц и на площадях задымились костры. В больших  черных
котлах башкиры варили конину. Густой белесоватый пар поднимался  к  сизому
небу и таял. Город сразу ожил, по улицам засуетились люди, скакали конные,
заскрипели возки, груженные дорогой кладью. То  и  дело  гнали  схваченных
дворян и купчишек. На площади перед воеводской избой уже  стучали  топоры:
плотники ставили из свежего  теса  глаголи.  Со  страхом  взирали  на  это
бредущие под караулом на допрос пленники.
   Атаман Грязнов со своими ближними соратниками проследовал к  воеводской
избе. Там на крыльцо вынесли кресло, крытое зеленым штофом, и бросили  под
ноги пушистый бухарский ковер. Пугачевец уселся, возле  него  разместились
есаулы. На площади сдержанно загудела толпа.
   Начался допрос. Первыми подвели к пугачевцу  дородных  купцов-кержаков.
Они степенно подошли, чинно стали рядком.
   Из толпы крикнули купцам:
   - Шапки долой! Не вишь, перед кем стоите?
   Купчины неторопливо сняли лисьи треухи и поясно  поклонились  Грязнову.
Тот пытливо вглядывался в их сытые бородатые  лица.  Волосы  у  всех  были
острижены в кружок, по-кержацки, взоры угрюмы.
   - Вы что ж магазеи закрыли и хлеб упрятали от людишек? - строго спросил
атаман.
   - Исторговались совсем, - отозвался грузный, с густой проседью в бороде
купец. - Сколько недель подвозу не было. Откуда хлеба напасешься!
   По его бегающим, плутоватым глазам атаман понял: хитрит купец.
   - Врешь! - закричал Грязнов.  -  Врешь,  хапуга!  Хлеб  упрятали,  дабы
людишки голодовали. Видать, на глаголь захотели.
   Седой дородный купец переглянулся с собратьями и,  тряхнув  головой,  с
легкой насмешкой сказал пугачевцу:
   - Пошто грозишь нам глаголью? Известно  нам,  в  большом  сбереженье  у
царя-батюшки Петра Федоровича люди древлей  веры.  Жалованы  мы  государем
брадами, двуперстием и осьмиконечным крестом, а ты, батюшка, грозишь нам.
   Грязнов насупился, поднял голову и оглядел гудевший на  площади  народ.
Там были посадские женки и ребята,  жавшиеся  к  матерям.  Глядя  на  них,
атаман крикнул:
   - Женки честные, так ли они говорят? Сыты ли вы и довольны ли хлебом?
   Словно ветер пробежал по людской волне, вспенил ее. Раздались крики:
   - Упрятали хлеб из магазеев. И дети наши голодуют. Не верь им...
   - Чуете? - оборотясь к раскольникам, кивнул в сторону толпы Грязнов.  -
Чуете, что говорят?
   С минуту атаман помолчал, исподлобья поглядывая на купцов.
   - Это верно! - снова заговорил торжественным  голосом  Грязнов.  -  Его
императорское величество государь Петр Федорович столь  милостив  к  людям
древлей  православной  веры  и  даровал  вам  брады,   и   двуперстие,   и
осьмиконечный крест...
   Староверы разом оживились и пододвинулись вперед. Но  атаман  движением
руки остановил их.
   - Стойте тут! Поведайте мне, где государем указано, что купцу  допущено
заворуйство?  Говорю  вам:  носите  с  честью  свои  брады  и   креститесь
двуперстием открыто, но наказую вам ныне открыть магазеи к отпустить  хлеб
бедным людишкам по сходной цене. Вот ты, борода, стань сюда! -  указал  он
перстом в сторону своих есаулов и сказал им: - Возьмите  его  для  залога!
Будет ныне исполнено мое слово - даровать ему жизнь, а нет - завтра поутру
на реле поднять его!
   В толпе заревели купецкие женки, но плач их заглушили крики:
   - Правильно судишь, батюшка! Правильно!
   Дородный купец стоял ни жив ни мертв. Потупясь, стояли его  сотоварищи,
ожидая дальнейших указов пугачевца. Но Грязнов махнул рукой:
   - Убрать их! Вести дворянишек!
   Толпа расступилась, и казаки вытолкали к воеводскому крыльцу  худощавых
и дрожавших от холода чиновников и рыхлую простоволосую барыню со злющими,
колючими глазами.
   Чиновники были в потертых, прохудившихся  на  локтях  мундирчиках,  без
шапок; они ежились и потирали посиневшие руки.
   - Кто такие? - строго спросил их атаман.
   - Стряпчие воеводской провинциальной избы, - трусливо отозвались оба.
   - Так! - Грязнов огладил бороду и убежденно сказал: - Взяточники!
   Стряпчие пали на колени.
   - Был грех, сударь! - признались они.
   Атаман с презрением оглядел их, поморщился.
   - Каждому полета розог! - громко сказал  он  и  обернулся  к  барыне  в
бархатном салопе. - А ты кто такая?
   - Столбовая дворянка Прокофьева! - горделиво и зло отозвалась барыня.
   - Заводчица? - переспросил Грязной.
   - Была ранее и заводчицей,  а  ныне  вдова  и  живу  от  сбережений,  -
осмелев, сказала салопница. - Вин за собою не  чую  и  перед  хамом  не  в
отчете!
   - Кровопийца! На рели негодницу! - закричали в толпе.
   - Чем согрешила она перед честным людом? - возвысил голос атаман.
   -  Душегубица  она!  Мучительница!..   Немало   холопов   перевела   да
покалечила! - снова закричали в толпе.
   - Тишь-ко, не все разом! Кто  свидетельствует  против  нее?  -  спросил
пугачевец.
   Из толпы на костылях вышла в рваном шушуне девка.
   - Дозволь, батюшка, - поклонилась она Грязнову.
   Атаман кивнул головой:
   - Говори!
   - Холопка я той душегубки, - начала жалобу девка.  -  Тиранство  чинила
она над нами, морила непомерной работой и голодом. Не управишься с  уроком
- била чем попало, поджигала волосы на голове, хватала за уши раскаленными
щипцами, а то, озлобясь, хлестала кипятком в лицо.
   - Врешь, сука! - не утерпела ответчица. Ее  крупное  лицо  побурело  от
гнева, глаза  сузились,  как  у  разъяренной  рыси.  -  Погоди,  доберусь,
хамка!.. - пригрозила она.
   Грязнов усмехнулся.
   - Попалась волчица в капкан, да грозится. Молчи, пока в глотку  тряпицу
не сунули. Аль невтерпеж, правда глаза колет? - сказал он.
   В народе прокатился гул. Атаман поднял руку:
   - Тише, люди! Досказывай, девка. Не таи ничего.
   Калека переступила на костылях, сморщилась:
   - Ноженьки  мои  искалечила  барыня.  Бельишко  не  управилась  в  срок
перемыть,  рассерчала  и  босой  поставила  меня  на  раскаленные  уголья,
потешилась моими муками. Калека ноне я, меж двор скитаюсь...
   - Люди, правду ли сказывает девка? - крикнул толпе Грязнов.
   - Сущую правду! - закричали в народе. - Та  подлюга  Прокофьева  головы
била, от побоев у ее холопов червием спины гнили. Стряпухе  ребра  поленом
порушила, и та сгибла. На рели ее! На рели!..
   - Не сметь трогать! Я госпожа! - с ненавистью крикнула заводчица.  -  И
кто ты, вор, что судишь меня, столбовую дворянку? Я  до  царицы  доберусь!
Я...
   Она задыхалась от гнева и ярости. Подбежав к пугачевцу, плюнула  ему  в
ноги.
   - Вор! Вор ты! Не смеешь дворян судить! - исступленно закричала она.
   - Видать сову по полету! - сдерживая подступавший гнев, сказал  Грязнов
и укоризненно покачал головой. - Эх, и разошлась, матушка, поди  от  злобы
упрела. А ну, детушки, подвесь ее для остуды на рели!..
   Десятки рук протянулись к салопнице и, схватив, поволокли к виселице.
   - Батюшка! -  вдруг  взвыла  заводчица.  -  За  что  же  честную  вдову
наказуешь? Неужели за холопку, за рабу ленивую?..
   Остервеневшая  баба,  как  волчица,  огрызалась,  кусала  руки   людям,
лягалась, выла и брызгала слюной, но ее  подтащили  под  рели  и  накинули
петлю...
   По приказу  атамана  Грязнова  казаки  перекопали  "назьмы"  за  валом,
отыскали изувеченное замерзшее тело хорунжего Наума Невзорова, обмыли  его
и с почестью доставили в войсковую избу. Отыскали тело  и  казака  Михаила
Уржумцева. Уложив в гроб тела замученных товарищей, пугачевцы торжественно
отнесли их на кладбище и  погребли.  Сам  Грязнов  провожал  своих  ратных
друзей до могилы. С городского вала ударили из  пушек.  И  под  пальбу  из
орудий, при глубоком людском молчании, опустили гробы в последнее убежище.
   - Спите, братцы! - скорбно склонился Грязнов и утер набежавшую на глаза
слезу...


   В середине февраля в Челябу подошла  помощь  из  Кыштыма.  По  глубоким
снегам, пробираясь глухими лесами, перевалив горы, Митька Перстень  привел
в городок триста кыштымских и каслинских работных. Полсотни  из  них  были
конны и хорошо вооружены. У каждого сабля и  пика,  у  многих  за  плечами
ружьишки.
   За  конницей  шла  пехота,  ощетинясь  пиками.  Люди  двигались  ладно,
стройно; это больше всего обрадовало атамана Грязнова, поджидавшего  отряд
на крыльце воеводского дома.
   За пехотой на дровнях везли пушки и лари  с  чугунными  ядрами.  Дальше
тянулся обоз.
   Стоявший на крыльце бомбардир Волков заликовал, сорвал с головы шапку и
закричал:
   - Ура, братцы, орудия идут! Матушки-голубушки мои!..