тархан Мамед  и  два  его  телохранителя.
Тархан сквозь пургу  видел,  как  колонны  солдат,  ощетинившись  штыками,
уходили в лес...
   Трещал мороз,  дымила  пурга;  схватка  была  жаркая  и  немилосердная.
Обозленные люди крошили друг друга, кололи, обнявшись,  падали  в  снег  и
погибали...
   Наступил шестой час. Над  побоищем  спустились  сумерки.  Из-за  холмов
поднялся ущербленный месяц. На белоснежной равнине валялись подбитые  люди
и кони.
   Золотистый скакун Султана лежал с переломленной спиной; из  пасти  коня
пузырилась  кровавая  пена.  Замерзшая  нога  торчала  в  синих   сумерках
бесприютно, как черный перст. Лунный свет холодным блеском  отсвечивал  на
конской подкове... Оставив на поле четыре сотни солдат убитыми и ранеными,
-  башкиров  полегло  вдвое  больше,  -  подполковник  Хохлов  с  большими
трудностями пробрался в Солеварный городок, где и отсиживался  до  прихода
казанских войск Аристова и Рыдаря.
   Башкирские отряды двинулись в Закамье,  поднимая  народ.  На  дороге  к
Чусовой они напали на демидовский  обоз,  груженный  пушками.  Подводчиков
разогнали, пушки таскали за собой,  но  за  недостатком  пороха  и  людей,
знающих огневую стрельбу, пальбы из них не было.
   Перебравшись по льду Камы-реки на казанскую  сторону,  башкиры  осадили
дворцовое село Елабугу. Пожар восстания разгорался: за башкирами поднялись
татары. Вооруженные чем попало  -  пиками,  луками,  просто  дрекольем,  -
восставшие двинулись по казанской дороге и захватили пригород Заинек.
   Перебив служилых  людей,  порубив  в  бою  немало  гарнизонных  солдат,
башкиры пошли на Казань...


   Вести о восстании дошли до царя Петра. Государь готовился к решительной
схватке со шведами; отвлечение воинских сил  на  восток  грозило  большими
бедствиями.
   С большим трудом добрался Никита Демидов до Москвы  и  поехал  к  царю.
Петр Алексеевич занимал в отцовском дворце маленькую горенку, заставленную
токарными станками, плотничными  инструментами.  На  столе  лежали  карта,
компас, записные книжки.
   На улице стояла теплынь, но печь в горнице была жарко  натоплена.  Царь
недомогал; его слегка знобило. Запахнувшись в теплый  халат,  он  сидел  в
кресле и, надев круглые, в железной оправе очки, курил неизменную трубку и
просматривал голландские куранты.
   - Демидыч, как дела? - встретил Никиту царь.
   Демидов поклонился ему, взглянул исподлобья:
   -  Плохи,  государь.  На  Каменный  Пояс  не  добраться.  По  татарским
деревенькам мутит народ...
   Петр поднялся с кресла, заходил по горнице.
   Ходил он слегка сгорбившись, стал мрачным, подергивалась щека.  Демидов
набрался храбрости и сказал государю:
   -  Войско  бы,  Петра  Ляксеич,  послать  на  нехристей.   Заворовались
народишки...
   Царь усмехнулся:
   - Войско слать? А где его, Демидыч, взять? Ты вот в рудах толк  знаешь,
а в воинском деле мало смыслишь. - Голос Петра построжал. - Нельзя  отсель
войско снимать да под Казань слать. Вот-вот шведы нагрянут.
   Никита растерялся, развел руками:
   - Так что же делать тогда, Петра Ляксеич?
   - А ты помозгуй, борода. Сумел заводы ставить, сумей оберегать их.  Все
царь да царь, а вы-то сами, купцы да заводчики, подумали бы о том.
   - Помилуй бог, - упал духом Никита. - На том  свет  держится.  Что  мы,
купцы да заводчики, без царя? Ровно без головы, да и народ - сирота...
   - Ловко загнул! - Петр набил короткую трубочку едким табаком,  задымил.
Подошел к Демидову, сказал строго: - Вот что:  войско  слать  не  буду  на
башкир; купцам да тебе, Демидыч, раскошеливаться  надо.  На  месте  ратных
людей сбирай да езжай, торопи с пушками.
   Он повернул Никиту к двери, подтолкнул в спину:
   - Езжай, Демидыч, а в Казани сам увидишь, что надо будет...
   Демидов поклонился в  пояс  царю,  помялся,  не  хотелось  уходить,  да
пришлось. Царская воля - не переступишь...



14

   Лютовали январские  морозы,  дороги  и  перепутья  заметало  сугробами,
дворянские усадьбы и деревеньки затерялись в глубоких снегах.  Над  жильем
синели дымки: люди оберегались от стужи. Птица замерзала на лету.
   Никита Демидов приехал в Казань. Над Волгой стлался  густой  туман.  На
левобережье на бугре высился оснеженный кремль, над башней Сумбеки  вилось
воронье да в прозоры грозно глядели пушки.  В  городе  чуялись  тревога  и
настороженность. Служилые люди упрятали семьи в кремль за  толстые  стены.
На торжках кипела давняя бестолочь, но народ держался дерзко; поговаривали
о башкирах и беглых холопах, что походом идут на Казань.
   Заводчик  Демидов  остановился  на  монастырском  подворье.  Монашеская
братия  сманила  измученного  дорогой  Никиту  в  баню,  жарко   испарила.
Поглядывая с горячего полка на сытых монахов, туляк морщил переносье:
   "Разъелись! Чреслами да волосами, окаянные, на баб  схожи.  Тьфу,  грех
один!"
   Монахи хлестались вениками на славу; распаренные чернецы выпили не одну
корчагу холодного квасу; от  горячих  тучных  телес  чернецов  валил  пар.
Отходил мясоед, и братия в предбаннике услаждала чрево холодной телятиной,
жирными колбасами да грибочками. Ели страшно -  за  семерых  один.  Никита
Демидов от еды в бане отказался, про себя укорил монахов: "Чревоугодники!"
   После доброй бани и крепкого сна Демидов поехал в кремль к воеводе.  На
кремлевской площади перед судной избой на глаголях повешены два  мужика  в
лаптях. Ветер раскачивал их трупы.
   "Мятежники", - подумал Никита про висельников.
   Прохожий стрелец, оскалив зубы, весело крикнул Демидову:
   - Доглядывай, как холопы портянки сушат!
   На зеленых крышах башен погасал отсвет заката.  В  дальние  кремлевские
ворота проехали конные рейтары.
   В покоях воеводы жарко натоплено; боярин  с  породистым  лицом,  румян,
доволен; встретил он Демидова приветливо. У воеводы  гостил  архиерей.  На
владыке - шелковая ряса  и  золоченый  наперсный  крест.  Оба  уговаривали
заводчика:
   -  Куда  собрался,  Демидыч?  На  дорогах   шибко   опасно:   народишко
заворовался.
   Никита засунул руку за пояс, тряхнул головой:
   - Ничего, побьем заворуев.
   Владыка скрестил на чреве пухлые руки, вздохнул:
   - Я и то благословляю князя, да отсрочивает.  Норовит  без  того  миром
поладить.
   Воевода, обутый в меховые чулки, ходил тихим, неслышным шагом: руки  он
заложил за спину и на речь архиерея откликнулся спокойно:
   - Время ноне военное - свей наседают; народишко сердить опасно!
   Демидов поморщился:
   - Так! А коли они нас прирежут?
   Владыка смежил веки, зевнул, перекрестил рот:
   - Ой, страхи!
   Боярин присел на скамью, скинул с головы бархатную  мурмолку  -  волосы
поблескивали серебром.
   - Супротивника на сговор будем брать. На  то  царская  воля.  Ноне  шлю
толмача да татаришек для разговоров с ворами...
   Демидов подошел к  изразцовой  печи  и  прислонился  к  ней  широченной
костистой спиной.  За  слюдяным  окном  темнело;  погасли  синие  сумерки.
Померещились Никите  завьюженные  заводы,  горы;  он  неожиданно  попросил
воеводу:
   - Доброе дело ты удумал, князь. Разреши с тем толмачом  да  татаришками
ехать мне за соглядатая. Ей-ей, князь, сгожусь.
   Воевода от изумления раскрыл рот, глаза округлились:
   - Да ты, Демидыч, спусту болтнул, знать?
   - Пошто спусту? В самом деле поеду! Ты не гляди, князь, что  годов  мне
много, силы у меня еще немало. - Демидов шевельнул плечами, грудь крепкая,
мускулистая.
   - Старик, а молодец! - похвалил владыка. - Пусть едет. Голова разумная,
и толк будет!
   Воевода махнул рукой:
   - Там увидим; а не испить ли чего, владыка?
   Архиерей сладко прищурил глаза:
   - Под гусятинку или под поросеночка, хозяин?
   Воевода, поддерживая  под  локоть  владыку,  отвел  гостей  в  столовую
горницу. На столе горели свечи, освещали  обильную  еду  и  сулеи.  В  них
поблескивали меды, наливки,  настоянные  на  травах.  Владыка  благословил
пищу, чмокнул губами:
   - Ох, голубь!..
   Среди деревянных и оловянных блюд лежал  жареный  поросенок  с  румяной
корочкой. Никита плотоядно посмотрел на яства и сел за стол.
   - С богом, гостюшки! - пригласил воевода, и все навалились на еду.


   Никита Демидов надел нагольный тулуп, баранью шапку,  обулся  в  теплые
пимы. За пояс хозяин заткнул острый топор, взобрался на  кряжистого  коня.
На бороду всадника и конскую шерсть осел густой  иней.  Мороз  сдавал.  На
звонницах отзванивали колокола, день был праздничный - сретенье. С мутного
неба падал сухой снежок. Демидов, укрепляясь на спине коня, пророчил:
   - На сретенье снежок - весной дожжок. Так!
   У  ворот  Демидова   поджидали   конные   ясачные   татары   и   толмач
Махмет-выкрест. Высокий черноусый толмач оглядел Никиту, недовольно качнул
головой:
   - Чижало едет, бачка...
   Демидов не ответил толмачу, сидел на коне важно, осанисто, хотя и  ныла
слегка больная нога. Выехал вперед ватаги и гаркнул:
   - Эй, молодцы, слушай меня!.. Поехали!
   Конное посольство тронулось из Казани по Арской дороге. На полях  лежал
глубокий снег, на дорогах встречались редкие подводы:  они  сворачивали  в
сторону. Встречные с любопытством  разглядывали  конников.  В  деревеньках
толмач  расспрашивал  про  неспокойных   башкиров,   но   угрюмые   татары
отмалчивались. От студеных ветров стыло тело, хотелось  есть.  Татары  ели
махан, уговаривали Демидова; тот не польстился.
   Ехали два дня и ночь и  в  восьмидесяти  верстах  от  Казани  встретили
невиданное  воинство.  В  долине,  в  большом  татарском  селе,   несметно
копошился народ, дымили костры... Навстречу казанцам  на  быстрых  коньках
мчались башкиры. Демидов издали заметил: у кого - казацкие пики, у кого  -
просто палки.
   "Эх, и воинство!" - с презрением подумал Никита и, быстро вытащив из-за
пазухи полотенце, повязал его через плечо. То же сделали и  сопровождавшие
Никиту ясачные татары.
   Две ватажки сблизились. Из толпы повстанцев выехал башкир с  серьгой  в
ухе; толмач ткнул локтем Демидова: "Сам Султан!" Никита узнал  противника.
Однако он и виду не  подал,  что  не  впервые  видит  Султана.  Башкирский
полководец  высок,  усы  редки,  глаза  непроницаемы.  Конь  под   ним   -
чистокровный скакун; держа горделиво лебединую шею, он взбил копытом снег.
Демидов хмуро сдвинул брови и бросил:
   - Ну!
   Рядом с башкирами играл золотистый конь; на морозном ветре  из  ноздрей
коня валил пар. Конник с русой бородкой сидел  молодецки,  натянул  повод;
позвякивали удила. Все еще глядя на башкира, Демидов  подумал:  "И  у  тех
толмач. Так!"
   Демидов перевел жгучие глаза  на  башкирского  толмача;  разом  обожгло
сердце.
   - Что, признал, хозяин? - насмешливо спросил Сенька Сокол.  -  Вот  где
довелось свидеться...
   Синие глаза Сенькины глядели на Демидова дерзко; мороз  разрумянил  его
обветренное лицо. Демидов скрипнул зубами, но сдержался.
   Башкир Султан поднял на заводчика черные глаза:
   - Что скажешь, бачка?
   Демидов сжал рукоятку плети; рукоять хрустнула. Сдерживая гнев, Демидов
подбоченился и спросил строго:
   - Старшой?
   Башкир кивнул головой и показал в лог:
   - Наше войско...
   Никита смолчал, разгладил бороду, от нее пошел парок. Видел  Демидов  в
логу большие скопища народу. Кабы не народ, дал бы он волю  своей  ярости.
Топором покрушил  бы  головы  супостатам,  а  Сеньке  -  первому.  Но  что
поделаешь? Наказ царя строг, притом умен. Унял Демидов свое  разгоряченное
сердце, построжал и сказал Султану:
   - Народишко вижу, а воинства что-то  нет...  Може,  головешки  за  пики
почитаешь?
   - Не балуй, хозяин. Ежели бы ты не посол, жихнул бы тебя  по  башке!  -
звякнул саблей Сенька.
   - Но-о! - насмешливо удивился  Демидов.  -  Безрукой,  а  чем  потчует.
Твою-то рученьку псы изглодали...
   Сокол дернул повод; скакун взвился; Султан схватил  Сенькиного  скакуна
за повод, осадил. Башкирский вожак сказал холодно:
   - Говори, бачка...
   Трудно было Демидову сдержаться, но оставался он  невозмутим  и  сказал
грозно:
   - Слушай, воры, пошто вы великому государю изменили и в Казанском уезде
да во многих местах села и деревни и церкви божий выжгли, а людей порубили
и покололи?
   Башкир поднял злое лицо:
   - Мы не воры, мы - честный народ. От обид и утеснения подняли мы меч на
вас...
   Демидов запустил руку в бороду, теребил ее.  Терпеливо  слушал.  Башкир
перевел глаза на Сеньку:
   - Скажи ему нашу думку!
   Сокол вскинул голову и, дерзко глядя в глаза Демидову, сказал:
   - Доведи великому государю, что учинилось, да ведает он. Наперед сего к
нему, государю, к Москве, на прибыльщиков о всяких своих  нуждах  посылали
мы свою братью, ясачных людей челобитчиков, и  те  наши  челобитчики  были
переиманы и биты кнутьем, а иные перевешаны,  и  отповеди  им  никакие  не
учинены...
   - Так, - шумно вздохнул Никита и глянул на башкира.
   Султан внимательно  следил  за  Сенькой  и  Демидовым,  в  ухе  башкира
поблескивала серьга; скакун переминался с ноги на ногу.
   - А еще что скажешь? - спросил Демидов.
   Сокол поправил лисий треух на голове; Султан снова кивнул ему  головой.
Сокол сказал:
   -  Еще  доведи  до  великого  государя,  чтобы  он,  великий  государь,
пожаловал, велел  с  башкирцев,  вотяков  и  черемисов  ради  их  скудости
облегчить кабалу, и они отступят и пойдут в домы свои...
   - Так! - Демидов оглянулся  на  сопровождавших  ясачных  татар.  Они  и
толмач Махмет любовались башкирскими скакунами. - А еще чего скажешь?
   Сокол, не глядя на Султана, добавил:
   - А еще холопьев на волю пусть великий государь отпустит, а ежели то не
будет, дворян да заводчиков резать будем...
   - Стало быть, русские холопы заодно с нехристями? - зло сказал Никита.
   - Кому нехристи, а нам браты, и ворог у нас один...
   - Ишь ты как! - Демидов  пожал  плечами,  вздохнул.  -  Так!  Вот  что,
ворюги, то, что  вы  поведали  мне,  -  неисполнимо,  а  воеводе-князю  да
великому государю доведу о том... Езжайте лучше по домам - так!
   Противники постояли друг против друга и  молча  разъехались.  Конь  под
Демидовым шел рысцой, ветер обжигал его лицо;  заводчик  огорченно  думал:
"Ишь ты, сказ-то короток, а дела длинны!"
   Башкирские  переговорщики  повернули  в  становище;  Сокол   уговаривал
Султана:
   - Отпусти потешить душу. Нагоню да повяжу Демида, и делу конец.
   Башкир покачал головой:
   - Посланцев не бьют, доброй дороги желают...
   В Сенькином сердце кипела кровь; тряхнул кудрями:
   - Эх, Султанка, понапрасну выпустили подлого соглядатая...
   За Султаном следом ехал тархан Мамед; он одобрительно кивал головой:
   - Хорош слова говорит он... Разумны слова...
   На востоке вырастало облачко,  снежной  поземкой  дымился  горизонт.  В
логе, в сизых сумерках, горели яркие костры башкирского воинства.


   Никита Демидов десять дней прожил  в  Казани,  поджидая,  чем  кончится
башкирское  возмущение.  Казанский  воевода  собирал  и  готовил  в  поход
воинский  отряд.  Командиром  этого  отряда  назначили  Осипа   Бертенева.
Расхаживал Бертенев по купцам,  выторговывал  сено,  овес.  В  кузнях  под
санные полозья клали железные полосы. По дешевым ценам Демидов отпустил то
железо с своих складов. Демидову нравилась хозяйственность и расторопность
начальника.
   Сам заводчик тоже зря не терял времени; хоть и тревожно было, но твердо
верил Демидов в  ненарушимость  уклада  и  хлопотал  по  своим  делам;  на
казанском Торжке подыскал и сговорил плотников, отвез их в  село  Услон  и
ставил там свою пристань. Подле нее рубили склады  под  железо.  Подходила
весна, морозы отошли; под весенним солнцем звучала капель.
   Башкирские отряды  после  неудачных  переговоров  двинулись  по  Арской
дороге на Казань. Деревни  были  разорены  проходившими  отрядами.  Тархан
Мамед со своей ватагой немало пожег русских сел,  людей  побил,  а  женщин
взял в полон. В приказанских посадах по  ночам  виднелись  далекие  зарева
пожаров. Башкиры разбили воинские станы в тридцати верстах от Казани...
   Монахи перетрусили; игумен перебрался  в  кремль,  а  братия  засела  в
монастырских стенах; ворота закрыли на запоры. По  казанским  улицам  и  в
торговых рядах усилили караулы; у рогаток сторожили  ратники.  По  приказу
воеводы вокруг города возводили вал. Огни в домах  гасили  рано,  с  цепей
спускали злых псов.  Царское  кружало  временно  закрыли,  и  целовальники
попрятали хмельное.
   Один Демидов словно не чувствовал грозы. Каждое утро он надевал  тулуп,
садился в сани, клал под сиденье топор и ехал в Услон.  Плотники  не  один
раз предупреждали заводчика:
   - Побаивайся, хозяин. Неровен час, один едешь лесом,  а  вдруг  в  лесу
ватага!
   - Но-о! - вылупил цыганские глаза Демидов. -  А  ежели  я,  скажем,  не
боюсь, а в руке топорик, что тогда?
   "Идолище! - думали плотники. - Ни страху, ни совести".
   На снегу и на льду  Камы  валялись  обтесанные  бревна  и  щепа;  пахло
смолой. Серела разбросанная пакля; хозяина это сердило.
   - Пошто добро без толку теряете? - кричал  он  на  плотников.  -  Пошто
хозяйских копеек не бережете? Рады хозяйскому разору!
   Жили плотники в холодных бараках; продувало в них. Хозяин  заработанные
гроши попридерживал. Работники подумывали о побеге; Демидов грозил:
   - За мной ни один грош ваш не  сгибнет,  а  кто  в  такую  годину  пред
башкирским страхом сбегит, воевода в железа закует. Работай знай!..
   Во второй половине февраля отряд Осипа Бертенева выступил из Казани  на
Арскую дорогу. Воевода и Демидов  с  тревогой  поджидали  известий.  После
работы на стуже проголодавшийся Демидов ехал на воеводский двор,  надоедал
воеводе расспросами об Арской дороге.  Воевода  сажал  Демидова  за  стол,
кормил, и оба подолгу обсуждали  действия  против  царских  супостатов.  У
Демидова в глазах - жестокость; он твердо требовал:
   - К весне всех воров перевешать... Надоть  мне  пробиться  на  Каменный
Пояс да весной по Каме царю пушки сплавить. Отсрочке тут  не  быть!  Ежели
мешкать будем, царь не порадует...
   Воевода  и  сам  об   этом   знал   и   потому   послал   нарочного   в
Сергиевск-городище. Просил воевода тамошнего станичного  атамана  Невежина
идти на Билярск, обложенный возмущенными башкирами.
   Вскоре стало известно, что атаман  Невежин  собрал  две  сотни  русских
казаков да сотню чувашей и пошел на башкирских батырей.
   В конце  февраля  пришли  для  воеводы  радостные  вести:  отряд  Осипа
Бертенева напал на башкирские скопища на Арской дороге, разбил  и  рассеял
их. Остатки возмущенных ватаг бежали под Уфу. В то же время атаман Невежин
быстрым и внезапным ударом разгромил башкирских батырей  под  Билярском  и
освободил городок от осады.
   Никита Демидов торопил воеводу доделать дело. Заводчик рвался под  Уфу,
а там - к заводам. По настоянию его 22 февраля воевода выступил с  полками
из Казани. По деревням, по которым  проходили  русские  полки,  башкиры  и
татары изъявляли покорность. Из возмутившихся  толп  перебегали  повинные.
Воевода повинившихся отпускал с миром. Добрую сотню  верст  прошли  полки;
башкирские  скопища  рассеивались  как  дым.  Воевода  объявил  восставшим
прощение.
   В татарской деревеньке,  окруженной  русскими  войсками,  телохранители
тархана Мамеда, видя конец восстанию, повязали сонных  Султана  и  Сеньку,
посадили на  паршивых  кобыленок  и  повезли  на  воеводскую  стоянку.  За
пленными ехал тархан Мамед; под ним гарцевал  Сенькин  золотистый  скакун.
Скакун Султана рысил, приарканенный к тарханскому седлу. Тархан плевался и
поносил своих недавних боевых товарищей:
   - Султанка - собак, и русский Сенька - собак! Один скакун мне, другой -
воеводе...
   Сенька Сокол со связанными за спиной руками, в портках и в одной рубахе
посажен был на кобылицу лицом к хвосту. Ехал  он  молча,  в  дырах  рубахи
синело застуженное тело. Башкир Султан рвал веревки, но они только  глубже
врезались в тело; он неистово ругал тархана...
   В марте, в распутицу, по казанским сада