уставать  стала  -
ушли силы. Сын перенял от отца влечение к  механике  и  теперь  с  охоткой
постигал отцовское искусство.


   На Выйском заводе все держалось по старинке.  Круглые  сутки  по  кругу
ходили кони, с помощью привода вращая огромное  колесо,  которое,  в  свою
очередь, заставляло работать шатуны. По деревянной трубе двигался поршень,
он засасывал и выталкивая воду.
   Ефима Алексеевича всегда удивляла первобытность и  хлопотливость  этого
способа откачки грунтовых вод. Для  обслуживания  несложной  водоподъемной
машины содержался большой табун в двести лошадей, а при  них  состояло  не
менее ста сорока погонщиков и конюхов. Кони при напряженной работе  быстро
выбывали из строя, изнашивались и люди, кляня свою долю.
   Несмотря на  огромные  затраты  на  содержание  машины,  она  не  могла
справиться с откачкой подземных вод, которые день и ночь сочились изо всех
земных пор и постепенно затапливали шахты. Каждый день только и слышалось,
что под землей снова стряслась беда: то рухнула подмытая порода, то  крепи
не выдержали, то вода прорвалась в штрек.
   Рудокопы с большой опаской спускались в шахту.
   - Ну, прости-прощай, батюшка плотинный, - кланялись они  Черепанову.  -
Незнамо, увидим ли снова белый свет?
   В словах горщиков слышалась тревога. Шахта в самом деле превратилась  в
мышеловку. Лежа в забое, рудокоп прислушивался к таинственным  шорохам,  к
плеску и бульканью воды, коварно, капля  за  каплей,  точившей  породу,  к
легкому потрескиванию крепей, на которые нажимала страшная тяжесть породы,
оседавшей под действием вод. Внезапная  беда  подкарауливала  рудокопа  на
каждом шагу. В этом подземном аду люди до  того  издергались,  что  каждый
звук порождал у них страхи,  и  под  влиянием  их  среди  горщиков  велись
суеверные  разговоры  о  нечистой  силе,  которая  якобы  ютится  в  таких
гибельных шахтах.  Больше  всего  запугивал  горщиков  старый  хитроглазый
старик Козелок. Он всю жизнь провел под землей, всего  навидался  и  много
натерпелся, сам, пожалуй, не верил в свои вымыслы, только посмеивался:
   - За что купил, за то и продаю! Сказка не сказка, а быль  с  небылицей.
Сами разбирайтесь, где и что! - отшучивался он, когда  к  нему  приставали
работные...
   Над горами в эту пору синело небушко, зеленый шум леса веселил душу,  -
весна украшала землю, горы и воды.  Только  в  подземелье  все  оставалось
по-старому и даже стало страшнее: прибавились талые воды.  В  эти  светлые
погожие денечки так не хотелось забираться в шахту!
   Все с большей тревогой  спускались  горщики  в  штреки.  Тускло  светил
огонек в шахтерской лампешке, журчала вода, и мрак ложился и давил грузной
глыбой на сознание. Нет-нет да и собирались в минутки передышки горщики  к
стволу подышать свежим  воздухом,  который  струился  сверху,  с  нагретой
земли. И казалось, нет ничего слаще  и  приятнее  этих  весенних  запахов,
которые шли сверху, - дышишь и не надышишься.
   Щурясь на далекий-предалекий  клочок  неба,  видневшийся  над  стволом,
Козелок однажды начал свою бывальщину:
   - Иду я, братцы, в прошлую ночку с работы. Темень  непроглядная!  И  на
каланче об эту пору раз за разом отбили двенадцать ударов. Полночь,  стало
быть, настигла. "Ох, господи, думаю, время-то какое, самое что ни на  есть
глухое, только и разгуливать всякой нечисти".  Лишь  подумал  я  об  этом,
братцы, свернул за угловую избушку, а меня вдруг кто-то  цоп  за  полу.  Я
вперед - не пускает. Оглянулся назад и обмер. Стоит она позади меня, вся в
белом, волосы распущены, а глаза по-кошачьи горят... Как закричу я...
   Рассказчик осекся, все повскакали с мест: в эту  минуту  где-то  совсем
близко в потемках что-то зашуршало и сильно-сильно захлопало.
   - Братцы! - схватил соседа за руку Козелок, а сам побледнел,  затрясся,
не в силах вымолвить слова. Горщики тоже присмирели  и  со  страхом  стали
озираться на штольню.
   - Ведьма! - крикнул вдруг в страхе старик и кинулся бежать  по  штреку.
Все - кто куда. Один в уступ бросился, другой к подъемнику,  третий  сидел
ни жив ни мертв.
   Рудокопы побросали инструменты и поспешили к выходу:
   - Спасайся, братцы, в шахте нечистая сила!
   В эту пору снова кто-то захлопал крыльями, закричал-загоготал так,  что
многих мороз подрал по коже. Горщики - поскорее к стволу, а за ними кто-то
зашлепал по воде.
   Насилу выбрались на-гора, а позади все еще доносился такой гогот, такая
возня, что сам Козелок закричал:
   - Спасайте!
   Выбравшись наверх, он упал перед товарищами на колени:
   - Простите меня, окаянного, не ко времени помянул  нечистую  силу.  Вот
ей-ей, лопни мои глаза, сам видел, как она и сейчас  белым  махала.  Забей
меня на месте, не спущусь больше в шахту. Это она и водой балует!
   - И я не пойду больше, дорогие. Раз нечистая сила завелась, не к добру!
-  отозвался  молоденький  рудокоп,  который  до  этого  похвалялся  своей
храбростью.
   - И я не спущусь! - закричал третий.
   - Кому надоело жить, пусть сам попробует! - поддержал четвертый.
   Всем было страшно заглянуть в  черный  зев  шахты.  А  над  горами  так
блестело-играло  солнышко,  так  дивно  распевали  птицы  и  так  радостно
пестрели цветы в лугах и звенели мошки, так проворно летали  над  Тагилкой
синие стрекозы, что рудник перед всеми этими весенними щедротами и  впрямь
показался могилой.
   Молоденький горщик не утерпел и запел так жалобно, что тронул всех.  Он
пел о горькой доле демидовских рудокопов:

   На-гора весна меня встречает,
   Закипает пламенная кровь...
   Жить хочу... Но шахта убивает,
   Отнимает трезвость и любовь...
   На-гора - пахучая прохлада,
   Яркий луч природу осветил,
   Только мне спускаться в шахту надо, -
   От живого к мертвому идти...

   Глубокий, приятный  голос  певца  ласкал  слух  горщиков.  Дед  Козелок
вздохнул.
   - Хорошо, парень, про судьбину нашу поешь! - задумчиво похвалил  он.  -
Только не надо больше! И без того сердце от горя заходится...
   - Это что ж вы, злыдни, разлеглись  на  травушке  да  пятки  греете!  -
раздался за спинами рудокопов злой окрик.
   Козелок  поднял  голову  и  увидел  перед  собой  приказчика  Шептаева.
Багровый от гнева, он бросился на старика с правилом:
   - Это ты, трухлявый бес, затейщик всему!
   - Помилуй бог! - вскочил горщик. - Да разве  ж  мы  самовольщики...  Не
можем мы там! - кивнул он в сторону шахты.
   За Козелком поднялись и другие  горщики.  Приказчик  встревоженно  стал
всматриваться в хмурые лица работных:
   - Да что тут случилось?
   Козелок блеснул глазами и поманил приказчика подальше от ствола.
   - Ты не кричи громко, - сказал он таинственно. - Не по  своей  воле  мы
поднялись на-гора. Нечистая сила выгнала!
   - Да ты сдурел! - закричал Шептаев и напустился на старого рудокопа:  -
Где это видано,  чтобы  на  христианском  руднике  да  нечистая  сила?  От
хмельного померещилось тебе, сивому мерину. Марш-марш в забой!
   Но сколько ни кричал, ни бесился приказчик, ни один горщик не  тронулся
к стволу.
   - Сам полезай, а мы пропадать не думаем! - запротестовали рудокопы.
   - Ах, так! Погоди, сейчас до господина Любимова доведу! Он покажет  вам
нечистую силу! - пригрозил Шептаев. - Сами на чертей похожи, а туда  же  -
нечистой силы испугались!
   Размахивая полами жалованного кафтана, приказчик устремился  в  главную
контору. Он уже скрылся за Высокой, а  горщики  все  не  расходились.  Они
расселись на траве и снова завели тайные разговоры. Козелок, самый  старый
и матерый горщик, посмеиваясь в бороду, повел свой сказ:
   - Уж это, братцы, испокон веков так  заведено:  на  каждой  шахте  свой
"хозяин" имеется, и по-разному его горщики кличут. То давненько случилось,
был я еще совсем молоденьким пареньком, - силенки слабенькие, а робил я  в
ту пору под Тулой, на угле. Вот в нашем руднике и объявился свой  "хозяин"
[по суеверным представлениям горщиков старого  времени  -  горный  дух]  -
Шубин. Своенравный старик. То помилует работяг, тогда все в руку идет, дым
коромыслом. Наломишь в лаве столько -  знай  успевай  отвозить.  То  вдруг
осердится "хозяин", ну,  тогда  такие  колена  пойдет  выкидывать,  просто
убежишь от страха из забоя! И вишь ты, заладил он  каждое  утро  старичком
управителем казаться. Придет седенький, сутулый, покашливает, и как только
выйдет последняя клеть с народом, он садится в нее и опускается  в  шахту.
На другой день после этого беды жди, - затоплена штольня! А  то  бывало  и
так: спустится он в виде невидимки и ну работать: рубит, кряхтит,  таскает
салазки с углем и натаскает всем на радость. Бери, за  горщиков  сработал!
Выходит, в этот день в добром настроении пребывал наш "хозяин".
   - Глянь-ка, и у них совесть-то, поди, просыпается! -  вставил  один  из
рудокопов.
   - А то как же! - охотно согласился Козелок. - Он хоть и нечистая  сила,
а посовестливее будет нашего Демидова! Так вот слушайте, мои други. Как-то
раз Шубин пошутил над одним горемыкой. По совести сказать, парень  он  был
молодой, душа нараспашку, но под рождество так кутнул в кабаке, что все до
грошика отдал целовальнику. Что тут делать? Пить-есть надо человеку, да  и
праздники только что начались. Приходит он к штейгеру и просит:
   - Беда стряслась, дорогой. Промотался в кабаке, а  опохмелиться  не  на
что! Дай в долг!
   Штейгер в насмешку предлагает ему:
   - Деньги нужны, так полезай сейчас же в шахту  да  подай  на-гора  весь
зарубленный уголь. Вот и прибыток! Наличными получишь!
   Шахтер считался не из робких, согласился.
   И только клеть опустила его в шахту, как на рудничном дворе  увидел  он
седого старичка. Впрягся тот в салазки и молча таскает уголь. Взглянул  он
на парня и весело окрикнул его:
   "Добро  пожаловать,  молодец!   Скучновато   было   мне,   не   с   кем
побаловать..."
   Горщик ласково посмотрел на старика и подумал:
   "Да это, наверное, наш новый штопорной [рабочий, регулирующий  движение
клети по стволу]. Приветливый работяга!"
   И попросил его:
   "Дедушка, я буду тут самосильно робить,  а  ты  не  посчитай  за  труд,
наведайся. День ноне какой, - со мной в наказание, может, что и случится!"
   И давай таскать уголь.
   Прошел, может, час-два. Парень натаскал изрядно угля к стволу. Сам  вот
и грузится, будто кто его плетью гонит! Только нагрузил он первую подачу -
слышит, кто-то идет. Не торопится, покашливает старчески на ходу:
   "Кхе! Кхе!.."
   Из потемок выходит старик и по-приятельски спрашивает:
   "Ну что, парень, как идет дело? Есть уголек?"
   И тут только заметил наш горщик, что-то ярко  горят  глаза  у  старика.
Однако он не испугался и ласково ответил:
   "Есть немного!"
   "Вижу, - ответил тот. - Ну, вот что: ты грузи, а я  потихоньку  таскать
буду на подачу".
   "Ладно, дедушка! Спасибо за подмогу!" -  согласился  парень,  и  пошла,
братцы вы мои, работа. Ой и работа! Не успевает шахтер и грузить, а уголек
все прибывает. Да крепкий, да ядреный, блестит на изломе, как серебришко!
   "Давай, давай живей!" - покрикивает старик,  а  парня  и  пот  и  страх
пробирают. Ноги и руки дрожат.
   Старик это заметил и говорит работяге:
   "Ты это зря! Сходи теперь да посмотри, сколько угля в лаве осталось".
   Парень полез туда, видит: весь уголь отбит, вся мелочь  собрана,  будто
метлой подмели...
   Сколько часов горщик в шахте пробыл - один бог знает, только  когда  он
поднялся наверх, то увидел: весь откаточный углем завален.
   Тут-то он и спогадался, кто к нему угодил в помощники. Дух захватило  у
горщика, побежал он к рудничному  двору.  Там  -  никого.  Еле  от  страха
на-гора выбрался.  Сам  не  свой  прибежал  в  казарму,  отовсюду  к  нему
сбежались дружки. Ахнули они:
   "Да где ты был, милый человек! Зачем побелил голову?"
   И впрямь, парень стал в одночасье седым-седехоньким. Дошел он до нар  и
упал вниз лицом. Так и проспал целый день, а наутро хватились его. Сбежал!
С той поры никто так удалого горщика и не видел на шахте!..
   - Ты только послушай, чего старый леший набрехал! -  раздался  внезапно
позади горщиков насмешливый голос управителя Любимова.
   Никто и не заметил, как он подобрался к работным. Все сразу повскакали,
но он с льстивой улыбочкой неторопливо присел рядышком.
   - Что за беда случилась в шахте? - сдержанно спросил Любимов. - Это все
Козелок надумал. Откуда могла нечистая сила там взяться? Погляжу  на  вас:
народ вы храбрый, а пустяка какого испугались!
   - То  не  пустяк,  Александр  Акинфиевич.  Сам  слышал  и  краем  глаза
приметил, - сурово отозвался Козелок.
   - А ты не перебивай меня! - строго остановил его Любимов.  -  От  мысли
человеку всякое может померещиться. Да и то надо  знать,  братцы,  что  на
всякую нечистую силу есть поп с крестом! - убежденно сказал управляющий. -
Ныне же приведу священника, и он  святой  водой  окропит  шахту,  вот  вся
нечисть и покончится! - Любимов говорил ладно, приветливо,  но  все  время
пытливо разглядывал лица работных, а сам думал: "Не может того быть, чтобы
нечистая сила их испугала. Тут что-то другое! Вода. Она, коварная!"
   Управляющий и  сам  изрядно  переволновался  и  перетрусил,  но  не  за
работных, а за шахту. "Помилуй бог, если медный рудник затопит, что  тогда
скажет Демидов? Никому несдобровать!"
   Он,  кряхтя,  поднялся,  внимательно  осмотрел  насосную  машину.   Она
работала с большим хрипом. Деревянные дощатые  трубы  пропускали  воду,  и
половина ее со звоном падала обратно в шахту. Однако хотя и  с  опасностью
для жизни, но работать все же было можно.
   Управитель не тянул долго, забрался в тележку и крикнул рудокопам:
   - Не расходись! Сейчас священник сюда с молитвой пожалует!
   В полдень наехал батюшка с дьячком.  Тут  среди  горщиков  находился  и
Любимов, пришел и Ефим Черепанов.  И  все  казалось,  шло  хорошо.  Только
Черепанов оставался угрюмым: понимал он, что руднику грозит беда - большая
неминучая беда, и не от нечистой силы, а от  подземных  вод.  Сколько  раз
докладывал он об этом управляющему,  но  тот  отмахивался:  "Потерпим  еще
годик, а там увидим!"
   А чего ждать, когда все ясно!  Конная  машина  явно  не  справлялась  с
водой. Сюда бы поставить паровой двигатель, тогда бы все по-иному пошло.
   Священник отслужил молебен, окропил шахту святой водой. Горщики, понуря
головы, выслушали молитвы  иерея,  а  когда  он  кончил,  покорно  подошли
приложиться ко кресту.
   - Ну, ребятушки, теперь все хорошо. Давай, давай в забой! Работа стала!
- заторопил управляющий.
   Однако никто из рудокопов не двинулся с места. Наступила такая  тишина,
что слышалось сопенье насоса да тихое журчание воды. Ефим молча смотрел на
горщиков. Согбенные, усталые, они вызывали сочувствие. Одетые  в  холщовые
портки, в зипунишки да в истертые шапчонки, они  посинели  от  стужи.  Вся
одежонка их пропиталась влагой. А тут еще беда с водой! Кому охота  обречь
себя на погибель? Не сегодня-завтра вода возьмет свое,  затопит  шахту,  -
тогда поминай как звали!
   - Что же вы приуныли? А ну, давай! - повышая голос,  строго  прикрикнул
на горщиков Любимов.
   - Боязно! - прошептал Козелок. - А вдруг опять кто почудится!
   Черепанов видел: кто-кто, а старый, опытный  рудокоп  Козелок  понимал,
что работать на затопляемой шахте опасно.
   - Ну, тогда ты первый и полезешь! Из-за тебя туману  напустили  тут!  -
сердито сказал Александр  Акинфиевич,  и  его  серые  злые  глаза  в  упор
уставились на старика.
   Горщик опустил голову, мялся.
   - Не плутуй! Полезай! - отрубил управляющий.
   Своей грузной фигурой он стал наступать на  рудокопа.  Козелок  почесал
затылок: упирайся не упирайся, а выходит - надо  опускаться  в  забой.  Он
первым подошел к стволу и  стал  спускаться.  Плотинный  не  утерпел,  его
занимала работа грунтовых вод: следом за Козелком полез и Черепанов...
   Один за другим рудокопы стали опускаться под землю.
   Только-только добрался Козелок до рудничного двора, как ахнул от страха
и от радости.
   - С нами крестная сила! - весело закричал он. - Гляди, братцы,  да  тут
гусь!.. А может, то один морок? - не доверяя  своим  глазам,  с  сомнением
добавил старик.
   - Га-га-га! - весело загоготал гусак.
   Черепанов подбежал к нему, а гусь,  уставясь  на  плотинного  бусинками
глаз, и не думал убегать.
   - Ишь ты! - удивился мастер. - В беду попал, крылатый! И  каким  ветром
его сюда занесло? Ба, да это соседская птица!  -  признал  гусака  Ефим  и
растопырил руки.
   Гусь захлопал было по лужам, но проворный плотинный поймал его и прижал
к груди.
   - Гляди, как сердце с перепугу колотится! Ишь ты, сам напугался,  да  и
людей переполошил! - засмеялся он.
   Однако на сердце было невесело: вода журчала всюду. Вот-вот того  гляди
совершится потоп! Черепанов с  грустью  посмотрел  на  промокших,  усталых
рудокопов.
   "Эх, горемыки вы, горемыки! - защемила тоска  его  сердце.  -  Подумать
только, работать в таком  месте:  сыро,  грязно,  вода  сочится,  холодно.
Хорошо еще летом, вылез после работы, и обсушиться  на  солнышке  можно  и
обогреться, а зимой что за муки!"
   Ефим Алексеевич представил себе курную убогую избенку, которая стояла в
трех верстах от рудника. Проработав двенадцать - пятнадцать часов в забое,
промокшие рудокопы выползают на свет божий и бегут что  есть  духу  в  эту
отдаленную избушку! А на  земле  пурга,  метели,  уральский  пронзительный
ветер,  от  мороза  одежонка  становится  мерзлым   коробом.   Не   всякий
выдерживает такую муку! Да и что с людьми  делается  от  работы  в  медном
руднике? Истощение, смертельная бледность губ - все выдает в них  болезни.
Все жалуются на шум в ушах, тяжесть в ногах и  одышку.  Еще  бы!  В  конце
концов человек быстро сгорает в подземелье. Наступает  водянка,  и  сердце
отказывается служить!.. Мысли плотинного прервали окрики.
   - Ну, дед - божья душа, глянь, что за архангел слетел к нам! - закричал
молоденький рудокоп и озорными глазами показал на гуся. - А ты за нечистую
силу принял. Ай-ай! - покачал он головой.
   - А ты помалкивай! - угрюмо отозвался старик. - Ты слушай да разумей, о
чем вода земле шепчет!
   Его простые слова утихомирили парня. Он вздохнул.
   - Ну и жизнь! Того и гляди угодишь во вселенский потоп!
   Черепанов строго посмотрел на горщика, и тот прикусил язык. Под  землей
не шутят!
   Прошла неделя, все, казалось, вошло в  свою  колею,  но  однажды  ночью
вдруг раздался набат. Плотинный вскочил с постели и бросился  к  окну.  От
волнения у мастера захватило дух: вдали над медным рудником алело зловещее
зарево.
   - Батюшки, пожар! - закричал  Ефим.  Он  быстро  оделся  и  поспешил  к
водоподъемной машине. Там пылали крыша и стропила навеса...
   По набату сбежался народ, стали  гасить.  Одного  за  другим  из  шахты
подняли  рудокопов.  Когда  последним  на-гора  поднялся  Козелок,  кругом
клубился синий дым погашенного пожара, а среди него со скрипом по-прежнему
кружилось старое, почерневшее колесо: его и насосы сберегли от огня.


   Полицейщик Львов повязал старому горщику Козелку  руки,  в  таком  виде
провел его, позоря, по всему Нижнему Тагилу, а затем посадил за решетку  в
каменный подтюремок. Рудокоп не знал, за что его шельмуют. На другой  день
пристав начал допрос арестованного.
   -  Ты  и  есть  главный  поджигатель!  -  безоговорочно  заявил  он.  -
Рассказывай, старый плут, кто тебе помогал в злодействе?
   - Помилуй бог, до такого додуматься! - с изумлением и испугом уставился
горщик на Львова.
   - Не отрекайся, бит будешь! - пригрозил полицейщик.
   - Это что же, выходит, сам себя и своих дружков потопить я вздумал! Эх,
лучшего, видать, ты не придумал! - с горьким сожалением отозвался  шахтер.
- Не диво старого человека побить, а вот ты правду разузнай!
   Пристав сопел, багровел, рыжие тараканьи усы его топорщились:
   - А кто нечистой силой в шахте пугал? Ты! Кто первым  побег  из  забоя?
Ты!
   - Но я первый и опустился в забой! - строго перебил  старик.  -