одле  своей  гостьи,  любуясь  ее
загорелыми ногами, крепкими, с легким золотистым пушком,  и  тонким,  тихо
посапывающим носиком. В углу комнаты стали сгущаться сумерки,  когда  Мари
проснулась.
   И в этот миг, точно по уговору, старуха переступила порог.
   - Ах, как жаль, что вы уезжаете, мосье!  -  огорченно  заговорила  она,
беспрестанно ощупывая в кармане тысячефранковые билеты. - Вы щедры,  очень
щедры!
   Она пошепталась с племянницей, и глаза старой  женщины  округлились  от
удивления:
   - Ей положительно везет, мосье! - с материнским умилением сказала  она.
- Да благословит ее мадонна, она снова сухой вышла из воды! Полгода  назад
она на взморье понравилась одному невзрачному старичку.  Этакий  скряга  с
плешивой головой. Он уплатил триста франков и был так же  снисходителен  к
моей девочке. Ах, мосье, какое это счастье! - Она подняла глаза к  потолку
и трижды набожно перекрестилась: - Пошли вам матерь божия удачи...
   Они ушли, а Демидов долго с балкона любовался  маленькой  гостьей.  Она
еле поспевала за широко шагающей старухой, а в руках ее  раскачивались  на
тесемочке снятые башмаки...


   Матильда вернулась из Монте-Карло оживленная, без  умолку  щебечущая  и
сейчас же потребовала:
   - В Париж! Скорее в Париж!
   Но  в  летние  месяцы  "большой"  Париж  перемещался  на  взморье.   На
Елисейских полях, в Булони и на бульварах было пустынно: дамы  и  кавалеры
отбыли на сезон купаний. И Матильда снова застонала:
   - В Бретань! Скорее в Бретань! Там сейчас разгар сезона!
   Попав в свою стихию, Демидова и минутки не  оставалась  спокойной.  Она
объехала знакомые салоны, всюду болтая об искусстве, литературе и музыке.
   Наконец через неделю Анатолий увез супругу в Бретань.
   На западном берегу Финистера, неподалеку  от  деревушки  Сент-Этьен,  у
самого океана они сняли заброшенный старый замок - с зубчатой стеной, рвом
и полуразрушенными бойницами. От него в глубь провинции  тянулась  широкая
зеленая долина, утопавшая в яблонях  и  розах.  Здесь  все  еще  сохраняло
бретонскую старину: тихие поэтические деревушки, развалины замков,  ветхая
часовня с выбитыми стеклами, остатками двери и портиком с древней  статуей
богоматери. Неподалеку от часовни валялись в чаще зеленого  леса  огромные
камни - единственный остаток исчезнувшего монастыря.
   В замке было все, что мечтала иметь Матильда.  В  огромном  закопченном
камине пустынного зала с мрачной мебелью вечерами  весело  трещали  дрова,
бросая светлое  пламя  и  причудливые  тени.  Здесь,  в  покинутом  гнезде
феодала,  было  тепло  и  уютно.  Хорошенькая  служанка  в  жаркие  полдни
приносила из погреба холодный сидр и вино. Приятно было выпить  его  после
прогулки.
   В темные ночи в замок доносился глухой прибой океана, отчего мрачновато
и страшно делалось в рыцарском гнезде.  Раз  в  комнату  ворвался  сильный
порыв ветра и задул свечи в канделябрах. Стало жутко, темно.
   - Я боюсь! Ох, я ужасно боюсь! - закричала Матильда, прижимаясь к мужу.
   - Тогда надо переехать в деревенский отель! - предложил Анатолий.
   - Что ты, что ты, мой милый! - запротестовала жена. - В этом страхе вся
прелесть. Хорошо бы, если б еще привидения здесь были!
   Утром Демидов  попросил  старика  управляющего,  молчаливого,  сурового
бретонца, заделать получше рамы. Полушутя, он сказал ему:
   - Жаль, что в замке нет привидений!
   - Помилуй бог, сударь! - набожно перекрестился старик. -  О  них  давно
забыли, но...
   Он приблизился к Демидову и таинственно прошептал:
   - Мне самому недавно такое привиделось... Ох, матерь божья!
   - Да что ты! - весело вскрикнул Анатолий. - Ты хоть расскажи.
   - Извольте, сударь! - Старик лукаво посмотрел на  Демидова,  подумал  и
тихо сказал: - Знаете, сударь, большой зал, тот самый,  в  котором  камин.
Мне довелось  под  хмельком  весной  отсиживаться  там  от  старухи.  Она,
изволите знать, не любит, когда я посещаю "Приют трех разбойников". И  вот
сижу  в  одиночестве,  чтобы  не  скучать,  разжег  в  камине   дрова   и,
пригревшись, вздремнул малость... Тут  часы  пробили  полночь.  И  что  вы
думаете, сударь: с последним ударом часов  распахнулась  дверь,  и  в  зал
вошла похоронная процессия. Видит господь и  пресвятая  матерь  божия,  не
вру! - Бретонец снял шляпу и набожно перекрестился. - Впереди шел старик в
широком плаще, высокий, с длинными седыми  волосами.  Под  плащом  у  него
блестели доспехи. За ним несли открытый гроб, а в нем лежало тело покойной
госпожи. Медленным шагом они направились через весь зал, не заметив  меня,
молча прошли во двор замка, и я видел в  окно,  ваша  светлость,  как  они
направились к маленькой часовне... Я узнал их, мосье. Узнал и  видел,  как
вижу сейчас вас. Это был дедушка  нынешнего  хозяина  замка  и  его  жена,
которую он прирезал, застав наедине с пажом. Верьте мне, сударь. Да  будет
благословенно имя матери божьей! - Старик  снова  перекрестился  и  лукаво
улыбнулся Демидову. - Как видите, здесь все есть. Мы денег даром не берем.
Упаси нас бог!
   Неторопливой походкой он ушел в глухой  парк.  Среди  вековых  деревьев
долго мелькала его сухая согбенная фигура.
   Когда Демидов передал жене рассказ бретонца, она радостно  захлопала  в
ладоши.
   - Как превосходно! Ведь это клад! Как хорошо,  что  здесь  все  угрюмо,
пусто! Я жажду одиночества и тишины!.. Ах, Анатоль, я  безумно  устала!  -
капризно пожаловалась она...
   Утром они уходили на море, которое струилось и серебрилось под солнцем.
Бесчисленное множество чаек, гагар, бакланов носилось над  волнами.  Серые
скалы, покрытые мхами, казались пилигримами, идущими на поклонение океану.
Веселый свет струился с небес,  украшая  позолотой  побережье.  Однажды  в
полдень из местных казарм выехали к морю драгуны. Они сбросили  на  берегу
мундиры и купали резвых лошадей.  Под  потоками  солнечного  сияния  голые
загорелые бретонцы, сидя без седел на гривастых конях, плыли в серебристое
море. В изумрудной волне океана всадники казались золотистыми мускулистыми
кентаврами, собравшимися плыть в заокеанские дали.
   -  Смотри,  какая  прелесть!  -  залюбовалась  ими  Матильда.   -   Это
божественно!
   Крепкие могучие тела сверкали от соленых брызг. Широкие груди  лошадей,
как  ладьи,  рассекали  волны,  и  кентавры  наполнили  побережье  крепким
солдатским говором.
   - Смотри! Смотри! - Супруга схватила Анатолия за руку.
   Впереди ярко-рыжая резвая лошадь вынесла голого всадника  из  пенящейся
волны.  Он  сидел  с  чисто  звериной  грацией,  чуть  подавшись   вперед,
уцепившись за гриву. У бретонца  был  низкий  лоб  с  грубыми  надбровными
дугами, толстые губы и большой рот, блестели крепкие волчьи зубы. От  всей
широкой грудастой фигуры веяло огромной жизненной силой. Она ощущалась  во
всем: в крепких  мускулах,  в  крупной  голове,  покрытой  рыжей  бараньей
шерстью. Эта животная покоряющая  сила  звучала  в  его  чересчур  громком
смехе, светилась в ярких, полных блеска, нахальных глазах.
   Принцесса  раздувала  ноздри,  с  выражением  неодолимого  удовольствия
разглядывая всадника.
   - Боже мой, какое прекрасное чудовище! - вздохнула она.
   В словах слышалась зависть. Демидов был подавлен  невыгодным  для  себя
сравнением: этот кентавр, разбрызгивающий кругом несокрушимое здоровье,  и
он сам, бледный, с усталыми глазами, с лицом, отливающим  желтизной.  "Ах,
женщины, женщины, везде, во всех концах света, вы одинаковы!" - подумал он
и вспомнил старую консьержку [привратницу], которая однажды  сказала  ему:
"Вы не удивляйтесь, монсиньор, что эта мадам изменяет мужу. Что же делать,
когда он слишком стар, а она очень молода? Ах,  монсиньор,  когда  я  была
молодой, то даже звезды шептали мне: "Молодость  должна  быть  молодой,  а
старость  -  старой!"  Не  так  ли?  И  вспомните,  монсиньор,   галльскую
поговорку: "И скряга и мот - оба одинаково угодят на кладбище!"  Там,  под
землею, укроется все: и радости и грехи!.."
   Демидовым снова овладело знакомое жгучее  чувство  ревности.  Он  хмуро
смотрел на бретонцев. Давно известна истина, что любовь богата  радостями,
а ревность - муками, но Анатолий только сейчас во всей силе ощутил это. Он
видел и скрытно возмущался тем, что Матильда при виде кентавра смеялась  и
вся сияла.
   Анатолий сердился и тихо шипел:
   - Вы слишком много внимания уделяете, моя  дорогая,  этому  низколобому
животному!
   - Перестаньте! - сердито одернула она мужа. - Вы всегда во всем  видите
только грязное! Не были ли вы сыном прачки?
   Все ходуном заходило в Демидове от злой насмешки,  но  он  сдержался  и
решил выждать и отомстить. Здесь, на глазах публики, выпад был невозможен.
   Спустя неделю Анатолию понадобилось выбыть  в  Париж  по  делам  банка.
Провожая мужа, Матильда нежно обняла его.
   - Не думайте о плохом, Анатолий: все будет  хорошо!  -  заговорила  она
тихо, ласково. Ее тонкие белые руки легли  ему  на  плечи,  и  бесконечная
нежность светилась во взгляде молодой женщины. Как огонь  мягчит  и  топит
воск, так ее обещания согрели его сердце, и  он  уехал  спокойный  и  даже
счастливый...
   Десять  дней,  которые  Демидов  пробыл  в  Париже,  его  жена  провела
по-своему весело. Вечером, в сопровождении служанки  Аннет,  она  пошла  в
грязный приморский кабачок. Здесь было шумно и весело. В почерневшем  зале
за дубовыми столами сидели и распивали сидр  и  вино  загорелые  погонщики
мулов, фермеры, огородники,  мелкие  торговцы,  солдаты  и  даже  бродячие
монахи. Матильде понравилось это шумное, беззаботное общество.  Вместе  со
служанкой они заняли в полутемном углу столик,  пили  и  много  курили.  В
густом табачном дыму все время раздавался  вызывающий  смех  Матильды.  Со
стороны казалось, что это падшая женщина поджидает  очередного  случайного
любовника. К ним и подошел, как  на  приманку,  понравившийся  ей  недавно
бретонец, громадного роста кавалерист с длинными волосатыми руками. Он без
стеснения присел к столику и поставил перед  Демидовой  кружку  пенящегося
вина.
   - Я вижу, ты скучаешь, красотка! Выпей -  в  жилах  заиграет  кровь!  -
Детина пожирал ее глазами. Перед жилистым,  загорелым  бретонцем  Матильда
казалась маленькой и хрупкой. Он взял ее узкую мягкую руку в свою  широкую
шершавую ладонь и погладил ее. - Вы городская,  мой  чертенок!  Откровенно
говоря, ты мне во как понравилась, моя курочка! - Он провел ребром руки по
горлу. - Ну, пей, пей! Это дешевое,  но  хорошее  вино.  Солдат  рад  быть
щедрым, но знаешь,  моя  козочка,  в  нашем  кошельке  не  всегда  водятся
денежки! - Он говорил по-крестьянски медленно, рассудительно, прижимаясь к
ней плечом и обдавая  острым  запахом  пота.  Странное  дело,  этот  запах
непонятно возбуждал женщину. И, не отстраняя его от себя, она в один прием
выпила кружку  вина.  С  непривычки  у  Матильды  закружилась  голова,  и,
заигрывая с бретонцем,  она  томно  улыбалась  ему.  Бретонец  возбужденно
раздувал ноздри, хрипло смеялся, обнимая ее сильными руками и  прижимая  к
себе.
   - Ох, и здорово же ты хлещешь  вино,  моя  девочка!  Какая  ты  теплая,
словно добрая лошаденка!
   Приключение  становилось  забавным.  Аннет  скромно   опустила   глаза,
жеманничая. Солдат подмигнул служанке:
   - Ты потерпи, крошка, сейчас придет Жан. Он сегодня  немного  запоздал.
Вот явится и займется тобой. Угостит вином!
   Матильда стала держаться настороженно. Словно хорек,  она  выскользнула
из сильных объятий конника, глянула в его зеленые кошачьи глаза и сказала:
   - Мы торопимся, петушок! Но я всегда готова снова увидеться с тобой!  -
Она не устояла перед соблазном и, схватив его за  густую  рыжую  шевелюру,
затормошила. Он заржал от удовольствия и, обхватив ее, припал к  ее  устам
толстыми влажными губами. Это было чистейшее колдовство!  Никогда  она  не
испытывала подобных поцелуев.  Кривоногий,  с  длинными  руками  обезьяны,
бретонец отравил ее любовным ядом.
   Матильда вырвалась из объятий солдата и шепнула:
   - Завтра приходи к часовенке... Там мы повеселимся, мой петушок!
   Шурша дешевыми крахмальными юбками, молодые женщины исчезли в  табачном
дыму подвальчика. Послышалось хлопанье дверью.
   - Хороша, шельма! Ох, хороша! - вздохнул кавалерист.


   Приехал Анатолий и сразу заметил что-то неладное. Смутно догадываясь  о
несчастье, не зная, как рассеяться, он сел в седло и помчался по дороге  к
лесу. Свежий ветер не развеял страшной тоски, которая  внезапно  захватила
его сердце. Он миновал старинную часовенку, всю утонувшую в глухой заросли
жимолости. В чаще журчал ручей.  В  былые  дни  они  с  Матильдой  нередко
заглядывали сюда. Среди мшистых камней всегда стояла торжественная тишина,
на серой, увитой плющом стене висело  старинное  распятие.  Матильда  дома
никогда не молилась,  но  здесь,  в  этой  благостной  тишине,  она  вдруг
становилась на колени и набожно крестилась...
   Конь свернул по знакомой тропке. Вот и часовенка. Все  так  же  лепетал
ручей. Осиротело выглядело распятие. Тишина. Анатолий присел на  камень  и
задумался.
   Внезапно он вздрогнул, словно от прикосновения  змеи.  В  шорох  листвы
всплеском  ворвался  знакомый  смех.  Дрожа  от  предчувствия   несчастья,
негодуя, он неслышно пробрался в кусты, и все закружилось у него в глазах.
   В  тенистой  лесной  берлоге,  на  примятой   траве   Анатолий   увидел
звероподобного кавалериста и Матильду. Она сидела подле него и смеялась...
   Демидов с хлыстом в  руке  кинулся  вперед,  схватил  за  руку  жену  и
отбросил от бретонца. Охваченный порывом неистовой ревности,  он  двинулся
на соперника, но между ними встала жена.  Не  помня  себя  от  гнева,  она
вырвала хлыст из его рук и дважды ударила мужа по лицу.
   Кавалерист схватился  за  бока  и  покатился  по  траве:  его  потрясал
неудержимый пароксизм  смеха.  Он  хохотал,  хватаясь  длинными  жилистыми
руками за траву, выдирая ее с землей, скалил крупные желтые зубы,  фыркал,
брызгал слюной, как рассерженный барсук...
   В князе Сан-Донато внезапно проснулась и забушевала кровь его предков -
тульских кузнецов. Он выхватил из  рук  жены  хлыст,  переломил  его  и  с
кулаками набросился на женщину...
   Бретонец  вдруг  перестал  хохотать.  Сидя  на  траве,  подбоченившись,
кавалерист что-то соображал. Минута  -  и  лицо  солдата  преобразилось  в
благодушной улыбке.
   - Так это  ваша  женушка!  Понимаю!  -  снова  засмеялся  он  и  совсем
панибратски подбодрил Демидова: - Так ей и надо! Она обошлась  мне  в  три
франка! Эй, милок, не бей под глазок, не надо ставить фонарики!..
   Анатолий брезгливо взглянул на драгуна и быстро,  с  бьющимся  сердцем,
вышел из лесной берлоги. Пошатываясь, он взобрался в седло. Конь  пустился
по тропке, а следом затрещали ветки, и из чащи выбежала Матильда.
   - Анатоль! Анатоль, прости! - простирая руки, закричала она.
   Демидов, не отвечая, хлестнул по коню и понесся в городок.
   В тот же вечер он вернулся в Париж, а следом за ним на  другой  день  в
особняк на Елисейских полях прибыла и Матильда.
   Тихая и покорная, она пришла в  кабинет  мужа.  Склонив  бледное  лицо,
Матильда каялась и просила:
   - Анатоль, я великая грешница. Прости меня, дай мне развод! Я уйду,  мы
не можем жить вместе!
   Демидов поднял на жену хмурые глаза.
   - Развратница, а не грешница!  -  с  сердцем  вырвалось  у  него.  -  И
запомни, что так легко не расстанешься со мной! Я  муж,  что  хочу,  то  и
сделаю с тобой! - Он угрожающе поднял кулаки.
   - Ах, боже мой, как вы смеете! - закричала она, отступая от мужа.
   - Все смею! Все! - в гневе заорал он.
   - Нас могут услышать слуги, князь!
   - Пусть видят, пусть слышат! Кто здесь хозяин? Я, я - Демидов...


   В особняке стало тихо. Княгиня Сан-Донато покинула мужа и  возвратилась
к отцу. Старик не обрадовался дочери.
   - Вы, моя милая, должны примириться с мужем, -  умоляюще  посмотрел  на
нее слезливыми глазами дряхлый Жером Бонапарт.
   - Никогда! - запальчиво вскрикнула  дочь.  -  Не  смейте  мне  говорить
этого! Уж не полагаете ли вы, что я сяду на вашу шею?
   - Разве можно так разговаривать со своим королем? - укоризненно покачал
головой отец.
   - Вы были король! А теперь вы  старая,  дряхлая  кляча!  Чиновник  Дома
инвалидов! - гневно закричала она.
   - Ах, боже мой, что случилось во Франции? Разве  это  допустимо?  Я  не
слышу, не слышу! - Он закрыл пальцами уши и тяжело опустился в кресло...
   Княгиня обратилась за помощью к адвокату. Слуга Фемиды разъяснил ей:
   - Мадам, выйдя замуж за подданного России, вы стали,  в  свою  очередь,
подданной этой страны;  следовательно,  ваш  брак  целиком  подпадает  под
действие законов Российской империи. А  законы  о  браке  там  гласят  вот
что... Впрочем, лучше зачитаем текст. Слушайте!
   Адвокат развернул толстый, в кожаном переплете, фолиант.  Показывая  на
него, он пояснил:
   - Это свод  законов  Российской  империи,  том  девятый.  Мадам,  здесь
написано буквально: "Жена обязана повиноваться мужу, как главе  семейства,
пребывать  к  нему  в  неограниченном  послушании,  оказывать  ему  всякое
угождение. При переезде куда-либо мужа жена должна следовать за  ним,  она
не может наниматься на работу без позволения мужа..."  Видите,  мадам,  вы
уйдете, а он через полицейского вернет вас обратно...
   Матильда растерялась, ей стало страшно.
   - Но он  может  меня  преждевременно  вогнать  в  могилу!  -  огорченно
выкрикнула она.
   - В России так и бывает, -  согласился  с  нею  адвокат.  -  Вас  может
развести только духовная консистория русской православной церкви. Но тогда
вам, мадам, придется взять на себя вину.
   - Это же скандал!
   - Безусловно! - согласился адвокат.
   - Тогда, может быть, обойти закон? - робко предложила она.
   Служитель Фемиды вскинул голову, усмехнулся наивности княгини.
   - Мадам, вы забываете, что мы имеем дело с  Демидовым!  -  с  важностью
сказал он.
   Матильде предстояло сложное бракоразводное дело. Но вот,  казалось,  ей
улыбнулось счастье: в Париж инкогнито прибыл российский император  Николай
Павлович. На придворном балу Матильда упала перед ним на колени:
   - Ваше величество, разведите меня с Демидовым!
   Она умоляюще смотрела на русского царя, по  ее  нежному  лицу  катились
горькие слезы. Однако княгине не удалось разжалобить русского  императора,
который в душе считал Наполеона узурпатором,  ненавидел  его  и  принцессу
Монфор.
   Царь учтиво поднял принцессу с колен:
   - Увы, дорогая, я всего лишь император в моей стране!  Если  бы  я  был
петербургским митрополитом, даже архиереем, тогда...
   Он не закончил своей речи, - его увлекли светские  дамы,  обеспокоенные
неожиданной скандальной сценой.



5

   Старший брат, Павел Николаевич Демидов, оставил армию в 1826 году;  лет
пять после этого он пребывал егермейстером императорского двора, а в  1831
году получил звание камергера и должность курского губернатора. Хотя Курск
существовал еще во времена великого князя Владимира  и  почитался  городом
старинным, но губернским он сделался только в 1797  году,  в  царствование
Екатерины  Алексеевны.  Хлебный  и  богатый,  расположенный  в  живописной
местности на берегах Тускари  и  Куры,  новый  губернский  центр  тонул  в
обширных густых садах, в которых на зорьках дивно распевали  прославленные
курские соловьи.  На  краю  горы,  омываемой  тихими  реками,  сохранялись
остатки древней  крепости,  но  былая  слава  курских  порубежников  давно
отошла. После Санкт-Петербурга камергеру Демидову здесь показалось скучно.
Привольно и по-сибаритски он разместился в обширном губернаторском доме. В
большой сводчатой людской всегда толпились многочисленные праздные  слуги:
камердинеры, лакеи, официанты, кучера, конюхи, егеря. Немало  числилось  в
штате и хорошеньких дворовых девок, обученных  комедийному  действу.  Хотя
после столичной жизни особенно  ощущалось  отсутствие  шума  и  кипения  в
Курске, зато вновь назначенный губерна