отрел в подзорную трубу:
   - Помилуй бог, началось... Так, так...
   Куржавый дончак переступал копытами, косился на штабных.
   - Вот и первый гонец, ваше сиятельство! -  оживленно  сказал  адъютант,
указывая на скачущего ординарца.
   - Что? Сюда! - взмахнул треуголкой Суворов.
   Запыхавшийся ординарец легким галопом поспешил к полководцу.
   - Ну что, как? - впился в него глазами Суворов.
   - Ваше сиятельство, вторая колонна взошла на вал.
   - Поторопить первую и третью. Что генерал Кутузов?
   - Не слышно.
   -  Так,  так!  -  Полководец  вновь  взялся  за  подзорную  трубу,   но
колеблющиеся седые космы снова наплыли на  стены.  -  Проклятый  туман!  -
огорченно обронил он.
   Время проходило в большом душевном напряжении. От Кутузова все  еще  не
было  донесений.  Между  тем  именно  в   этот   час   тот   находился   в
затруднительном  положении.  Русские  батальоны   прорвались   через   все
препятствия,  прошли  под  огнем  сквозь  сверкающие  ятаганы   янычар   и
устремились  на  главный  редут.  Но   тут   спаги,   предводительствуемые
Каплан-Гиреем, братом крымского  хана,  и  полк  телохранителей  сераскира
зашли им в тыл и стали рубиться.
   Солдат Сидоров понимал, что настала решительная минута. На  его  глазах
ранили начальника колонны Безбородко.  Пулей  навылет  в  грудь  был  убит
командир полка. Молодой священник с крестом в  руке  взбежал  на  разбитый
бруствер и крикнул:
   - За мной, братцы! За нами русская земля!
   Синий дым клубился  кругом,  разносились  стоны,  но  роты  воинов  шли
напролом. Не помня себя,  Сидоров  с  ожесточением  бил  прикладом,  колол
штыком. Не будь оружия, в азарте он мог бы схватиться с врагом зубами. Его
обозлили спаги, которые обреченно лезли на рожон. Где-то рядом в пороховом
дыму слышался голос священника:
   - Порадейте, братцы!..
   Тем временем к Суворову подскакал адъютант Кутузова. Пыльный, потный  и
взволнованный, он отрывисто доложил:
   - Ваше сиятельство, дальше нет сил наступать... Подкрепления...
   Суворов вскинул голову и сурово сказал офицеру:
   - Передайте генералу нет отступления. Жалую его комендантом Измаила...
   Из-за окоема поднималось солнце, первые лучи его багрово  озарили  дымы
пожарищ, которые начались в крепости. В эти минуты  шла  резня  на  улицах
города. Каплан-Гирей с сыновьями, окруженный русскими  воинами,  бился  до
последнего. Пали сыновья, под штыковым ударом, обливаясь кровью, повалился
и сам Каплан-Гирей в грязную  канаву.  Турки  засели  в  горевших  "ханах"
[больших каменных строениях, служивших гостиницами] и  отстреливались,  но
солдаты сметали все на  пути.  По  узким  улицам  метались  тысячи  коней,
выпущенных из конюшен, и вносили еще большее  смятение.  Над  городом  все
ярче разгоралось зарево...
   На площадях и улицах валялись трупы, кровь мешалась с  пылью.  Пылающие
"ханы" осыпали бойцов искрами. Только в сумерки смолкли крики и воцарилась
тишина. Всего один человек ушел из поверженной крепости: он упал  в  реку,
ухватился за бревно и поплыл от Измаила. От него и  узнали  в  Стамбуле  о
позоре турецкой армии.



7

   В то время как Суворов со всем усердием опытного полководца подготовлял
войска к штурму, забавы и пиры  в  ставке  не  прекращались,  хотя  теперь
Демидов часто ловил тревогу в  глазах  Потемкина.  Нередко  в  шумный  час
командующий удалялся в кабинет, где валился на излюбленный широкий диван и
в задумчивости грыз ногти. Демидов молча наблюдал  за  князем.  Иногда  за
окном раздавался конский  топот,  Потемкин  тогда  настораживался,  быстро
поднимался, подходил к окну и долго всматривался в тьму.
   Десятого декабря Потемкиным овладела гнетущая меланхолия. В халате и  в
туфлях на босу ногу он валялся на диване и не показывался в штабе.  Вызвав
к себе адъютанта, он долго испытующе смотрел на него.
   - Демидов, какие вести из-под Измаила? - глухо спросил  он.  -  Возьмут
ли? Все говорят, крепость неприступна!
   - Но ведь там Суворов! - вырвалось с искренним восхищением у адъютанта.
- А там, где Суворов, непременно победа!
   Потемкин вскочил, его глаз готов был пронзить Демидова.
   - Ты излишне уверен!  -  гневно  выкрикнул  он.  -  Все  обольщены  его
счастьем: "Суворов непобедим! Суворов велик! Он  возьмет  Измаил!"  Откуда
сии толки? Скажи мне, Демидов, по совести: ты веришь в его непобедимость?
   - Ваша светлость, каждый солдат считает его таким, -  уверенно  ответил
адъютант.
   - И ты вместе с ними, - сумрачно сказал Потемкин. - Ступай, оставь меня
одного! Я должен за всех вас  один  решать.  "Суворов,  Суворов"!  Ступай,
ступай! - закончил он раздраженно, подошел к дивану и улегся.
   Демидов вышел из кабинета. В покоях, где еще недавно шло веселье, стало
темно; слуги гасили  последние  свечи.  В  воздухе  все  еще  носился  еле
уловимый запах тонких духов. Николай Никитич неслышно  выбрался  во  двор.
Весь мир казался ему погруженным в густой, непроницаемый  мрак  и  тишину.
Дул слабый ветер, декабрьская ночь была прохладна. У коновязей ржали  кони
дежурных ординарцев. В темноте чей-то сочный голос задушевно сказал:
   - Наш батюшка Суворов  непременно  укротит  турка!  Он  такой,  добр  к
солдату. Отец!
   Второй голос с грустью отозвался:
   - Гляди-ка, ночь-то какая! Тихо, и звезды благостны, а там,  на  Дунае,
сейчас, поди, вот-вот польется кровь.
   Заслышав шаги офицера, говорившие замолчали. Демидов  безмолвно  прошел
мимо них и направился к себе на квартиру.
   Утром 11  декабря,  когда  в  низинах  еще  клубился  туман,  в  ставку
главнокомандующего  на  взмыленной  лошади  прискакал  курьер   и   вручил
Потемкину пакет. Светлейший вскрыл его и протянул бумагу Демидову:
   - Читай неторопливо!
   Адъютант стал читать донесение Суворова, и огромная  радость  мгновенно
жаром наполнила его душу.
   "Не бывало крепости крепче,  -  писал  Суворов,  -  не  бывало  обороны
отчаяннее обороны Измаила, но Измаил взят, - поздравляю, ваша светлость!"
   Потемкин выхватил из рук адъютанта донесение и взволнованно зашагал  по
комнате.
   - Гонца, немедленно гонца с радостной вестью в Санкт-Петербург!  Попова
ко мне!..
   Между тем в штабе офицеры окружили прибывшего курьера и  жадно  слушали
вести об измаильском штурме. И чем больше он рассказывал  о  подвиге,  тем
сильнее разгорались  глаза  у  слушателей.  Демидов  поразился:  никто  не
ревновал Суворова к его славе. Все проникнуты были обожанием к нему. Стало
известно, что в Измаиле русские войска овладели  огромной  добычей.  Между
прочим, им  достались  десять  тысяч  отборных  коней.  Офицеры  тщательно
выбрали из этого табуна  редчайшего  арабского  скакуна,  обрядили  его  в
драгоценную сбрую и подвели в дар полководцу.
   Однако Суворов, как  всегда,  отказался  от  подарка.  Он  поблагодарил
офицеров за внимание и простодушно сказал им:
   - Донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда  и  уеду!  -  потом
подумал и, улыбаясь, добавил: - Я и без того  буду  награжден  государыней
превыше заслуг!
   - Суворов заслужил это, - восторженно сказал курьеру Демидов.
   Прибывший офицер, забрызганный дорожной грязью,  усталый,  неприязненно
посмотрел на блестящего адъютанта и с усмешкой сказал:
   - Вы так думаете? Боюсь, что  есть  люди,  желающие  посягнуть  на  его
славу!
   - Не может этого быть! -  протестующе  выкрикнул  Демидов  и,  угадывая
намек курьера, наивно подумал: "Светлейший хоть и ревнив к чужой славе, но
прекрасно видит, что Суворов - главный герой измаильского штурма и  обойти
его сейчас никак нельзя!"
   - Все может быть! - раздумчиво ответил курьер и отвернулся от Демидова.
   Николай Никитич вскоре убедился, что измаильский  офицер  был  прав.  В
ближайшие дни Суворов известил Потемкина о том, что прибудет с рапортом  в
ставку. Всеми ожидалась торжественная встреча, но светлейший и  намека  не
давал на это. Адъютанты князя приуныли, чувствуя всю неловкость положения.
Много раз Демидов в разговоре  об  Измаиле  просительно  смотрел  в  глаза
Потемкину.
   - Ты что-то хочешь сказать, Демидов, да про себя таишь?  -  раздраженно
спросил наконец светлейший.
   - Мечтаю хоть глазком посмотреть на Суворова. Ваша  светлость,  пошлите
ему навстречу! - смущенно попросил адъютант.
   - Ты что же, хочешь приятное сделать своему кумиру? - участливо спросил
Потемкин.
   - Он достоин того, ваша светлость! - отважно сказал Демидов.
   Злой огонек вдруг сверкнул с необыкновенной силой в глазу Потемкина.
   - Не будет сего, чтобы я унизился! - сердито крикнул  светлейший.  -  И
здесь встретим! - Он оглядел  Демидова  гневным  взглядом  и  замкнулся  в
себе...
   Между тем Бендеры были  полны  оживления.  Пронесся  слух  о  том,  что
Суворов прибывает в ставку, и на  улицах  в  ожидании  измаильского  героя
собралось много народу. Среди толпы были и потемкинские свитские  офицеры,
которые, несмотря на недовольство  светлейшего,  не  могли  устоять  перед
соблазном. Один Демидов пребывал в штабе на дежурстве, томясь нетерпением.
   "Неужели  мне  доведется  увидеть  Суворова?"  -  взволнованно  подумал
адъютант, и сердце его наполнилось хорошим, теплым чувством. Хоть он и был
всегда признателен Потемкину за его покровительство и доброе отношение, но
сейчас Демидова охватило общее патриотическое чувство.
   "Такими людьми сильна наша Россия!"  -  с  гордостью  думал  он,  следя
тревожным взглядом  за  князем,  который  большими  шагами  расхаживал  по
комнате.
   Во всей могучей фигуре Потемкина, в повороте его  головы  с  волнистыми
темно-русыми волосами было много привлекательного. "Сколько нежных женских
рук ласкало эту умную голову!" - с завистью подумал молодой адъютант.
   Однако князь был мрачен. Долго и безмолвно он  расхаживал  по  комнате.
Полное лицо его постепенно разрумянилось...
   В это время на улице раздались крики. Они возникли где-то  далеко  и  с
каждым мгновением нарастали. Как шум прибоя, человеческие голоса  катились
к ставке.
   Демидов подбежал к окну, сердце у него дрогнуло. По улице,  среди  толп
народа, катилась тележка, запряженная одноконь. Седоусый высокий солдат на
облучке правил иноходцем, а позади, на  охапке  соломы,  покрытой  простым
рядном,  сидел  маленький,   тщедушный   военный,   укрывшись   стареньким
офицерским плащом. Николай Никитич напряг все свое зрение, с  любопытством
разглядывая, что творится на улице. Ожидаемого блистательного  кортежа  за
тележкой не виднелось.
   "Кому же тогда так восторженно кричит народ?" - удивился адъютант и еще
более  поразился,  когда  Потемкин  вдруг  забеспокоился  и,   старательно
сохраняя свою  величественность,  медленно  выплыл  на  крылечко.  Демидов
поторопился за ним.
   Тележка остановилась перед штабом, из нее  легки  и  проворно  выскочил
сухонький подвижной военный с  маленьким  личиком.  Длинные  седые  волосы
выбивались из-под порыжевшей  треуголки.  Комки  жидкой  грязи  забрызгали
высокие сапоги и края плаща. Старик устремился к Потемкину.
   Светлейший восторженно облобызался с прибывшим и, нежно  взяв  его  под
руку, повел в особняк.
   "Суворов! - догадался Демидов, и все внутри у него затрепетало.  -  Так
вот каков он, прославленный полководец!"
   Дабы не лезть на глаза гостю, адъютант держался поодаль.
   Потемкин и Суворов вошли в покои. Добродушно сияющий князь, наклонясь к
Суворову, покровительственно осведомился у него:
   - Чем я могу наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?
   Демидов увидел,  как  Суворов  внезапно  вспыхнул  и  горделиво  поднял
голову.  Покровительственный  тон  вельможи,  видимо,  резнул  по   сердцу
храброго воина. Он не стерпел обиды и раздраженно ответил Потемкину:
   - Ничем, князь! Я не купец и не торговаться сюда приехал: кроме бога  и
государыни, меня никто наградить не может!
   Ответ пришелся не по нутру светлейшему, он побледнел  и  отвернулся  от
Суворова. Медленно, тяжелой поступью главнокомандующий пошел в зал.  Гость
последовал за ним. Здесь, в светлом зале, Суворов вытянулся по-строевому и
подал Потемкину рапорт. Князь с мрачным видом  принял  его.  Не  обмолвясь
больше ни единым словом, они на виду всей свиты походили  по  залу,  затем
холодно раскланялись и разошлись.
   Суворов сел в свою тележку и, запахнувшись в плащ, крикнул солдату:
   - Гони!
   Демидову стало не по себе. Того ли  он  ожидал  от  светлейшего?  Боясь
сдвинуться с места, чтобы не навлечь на себя  гнев  Потемкина,  он  стоял,
опустив глаза в землю. А когда  Потемкин  удалился  во  внутренние  покои,
Николай Никитич выбежал на крылечко,  но  на  дороге  уже  было  пустынно.
Вдали, в конце улицы, медленно затихал рокот толпы...
   Спустя  несколько  дней  Суворов   пустился   в   дальнюю   дорогу,   в
Санкт-Петербург. Демидов знал, что потемкинские  курьеры  давно  опередили
его, всюду разнося хвалебную весть о величии и талантах князя Таврического
и недостойно умалчивая о подлинном герое.
   Курьер из ставки вслед полководцу увозил представление о награде его за
подвиг под Измаилом. Потемкин просил  государыню  выбить  медаль  в  честь
Суворова   и   отличить   его    чином    гвардии    подполковника,    или
генерал-адъютанта.


   Извещая  государыню  об  измаильской  победе,  Потемкин  просил  у  нее
разрешения прибыть в столицу. Втайне князя  сильно  беспокоило  быстрое  и
неожиданное возвышение нового фаворита императрицы - Платона  Зубова.  Уже
давно шпионы светлейшего слали одну за другой тревожные вести. В то  время
как он находился на юге, государыня  Екатерина  Алексеевна  обратила  свое
внимание  на  двадцатидвухлетнего  прапорщика  гвардии   Платона   Зубова,
служившего в Царском Селе.
   Этот смуглый, хрупкий, небольшого роста офицерик  неожиданно  обнаружил
большое  умение  и  способности  в  овладении  сердцем   шестидесятилетней
государыни.  Он  очень  тонко  сыграл  роль  влюбленного  и  сумел   найти
сообщников среди придворных императрицы. Постоянные наперсницы Екатерины -
Перекусихина и Нарышкина - сумели направить ее внимание на  новый  предмет
обожания.
   Вскоре Потемкина расстроили откровенные признания его  покровительницы,
которая в письмах не могла скрыть своей радости от того, что для нее опять
пришла весна.
   "Я снова вернулась к жизни, как муха, которая  уснула  от  холода...  Я
снова весела и чувствую себя хорошо!" - писала она светлейшему.
   Все чаще и чаще в письмах к Потемкину она  намекала  на  очаровательную
воспитанность и лучшие качества своего "ребенка" и "маленького смугляка".
   Между тем, по сообщению шпионов,  этот  "маленький  смугляк"  и  "милый
ребенок" быстро занял высокое положение флигель-адъютанта императрицы,  не
менее быстро вошел во вкус придворной  жизни  и  стал  прибирать  к  рукам
стареющую государыню.  Чтобы  обезопасить  себя  от  Потемкина,  он  сумел
устроить своего брата, Николая Зубова, в  армию,  фактически  сделать  его
соглядатаем,   зорко    выслеживающим    все    недостатки    и    промахи
главнокомандующего Потемкина.
   По всему ходу событий светлейший догадывался, что влияние его соперника
отражалось на многих решениях государыни. Шпионы доносили  Потемкину  и  о
том, что прибывший в Санкт-Петербург Суворов видится с Зубовым  и,  весьма
возможно, строит козни.  Однако  те  же  доносчики  сообщали  князю,  что,
несмотря  на  старания  нового   фаворита,   государыня,   предупрежденная
светлейшим, приняла Суворова весьма холодно: она избегала  приглашать  его
на дворцовые встречи, а на приемах и вовсе  не  замечала  полководца.  Все
вышло, как хотелось Потемкину. Вместо ожидаемого  фельдмаршальского  жезла
Александру Васильевичу Суворову пожаловали всего-навсего чин подполковника
гвардии Преображенского полка...
   Награда не щедрая за неслыханный подвиг. Подполковников гвардии имелось
уже одиннадцать, и Суворов, таким  образом,  был  самый  младший  из  них.
Горько было это сознавать прославленному полководцу!
   Двадцать второго января 1791 года на свое письмо  Потемкин  получил  от
государыни весьма благосклонный ответ.
   "Когда приедешь, тогда переговорим изустно обо всем, - писала Екатерина
Алексеевна, - ожидаю тебя на масленицу, но в какое время  бы  ни  приехал,
увижу тебя с равным удовольствием..."
   С большой  пышностью  Потемкин  отправился  в  столицу.  Князь  ехал  в
раззолоченной карете, сопровождаемый огромной свитой. Демидов, привыкший к
многим причудам светлейшего, на  сей  раз  был  просто  подавлен  величием
Потемкина. Никогда так надменно не выглядел он, как в эти дни. По  приказу
государыни навстречу светлейшему выехал  граф  Безбородко,  который  зорко
следил за тем, чтобы Потемкину всюду оказывалась достойная встреча.
   Стоял теплый февраль. Пышный кортеж  медленно  двигался  на  север.  Во
встречных городах и  селениях  весь  день  без  умолку  звонили  колокола.
Градоправители в расшитых золотом  мундирах  и  пышных  париках  встречали
князя,  стоя  навытяжку,  льстиво  пожирая  его  глазами.  Потемкин  молча
проезжал мимо них.
   С наступлением сумерек на дорогах жгли костры и освещали путь факелами.
   Светлейший был равнодушен ко  всему.  Взглядом  он  приказал  адъютанту
держаться  поблизости,  и  стоило  только  Николаю  Никитичу  на   минутку
отлучиться, Потемкин уже спрашивал:
   - Где Демидов?
   Правитель канцелярии Попов, сопровождавший князя, упрашивал:
   - Ваша светлость, надо дела выслушать!
   Потемкин отмахивался:
   - Отстань! Дела потом!..
   За Харьковом теплые солнечные дни сменились метелями и морозами.  Князь
закутался  в  теплую  соболью  шубу  и  дремал.  Ему   изрядно   наскучили
торжественные встречи, приемы и колокольный звон.
   Задолго  до  Москвы  Потемкина  стали  встречать  выехавшие   навстречу
вельможи первопрестольной. Под Серпуховом князь вдруг обрядился  в  полный
парадный  мундир,  украшенный  бриллиантовыми  звездами.  В  Москве  князя
ожидала   торжественная   встреча.   Московская   знать,   во   главе    с
генерал-губернатором, в малиновых кафтанах в пышных париках, чинно ожидала
светлейшего.  Неподалеку   были   выстроены   фрунтом   отборные   лошади,
приготовленные для продолжения пути...
   Потемкин, не выходя из кареты, раскланялся  с  блестящим  обществом,  и
экипажи вереницей потянулись к Белокаменной...
   Когда поезд князя показался у триумфальных ворот, Демидов увидел  среди
толпы своих московских дворовых и  взволновался:  выглядели  они  жалко  и
приниженно.
   "Прохвост, истинный прохвост! - мысленно ругал Николай  Никитич  своего
управителя московской конторы. - К такому дню не постарался приличия  ради
нарядить челядь!"
   Все в нем кипело от досады, но теперь было не до  этого.  Пышная  свита
окружила карету Потемкина, и он, как сатрап,  вступил  в  древнюю  русскую
столицу.
   Только что князь  успел  занять  отведенные  ему  покои,  как  приемная
немедленно заполнилась чающими увидеть его.  Среди  них  адъютант  Демидов
отличил седого красавца - бывшего гетмана  Кирилла  Разумовского.  Николай
Никитич поспешил уведомить о том князя. Вопреки  его  ожиданиям,  Потемкин
сбросил мундир, напялил шлафрок и мягкие ночные туфли.
   - Зови! - повелел князь, выслушав Демидова.
   - Ваша светлость, это невозможно, вы так сомнительно одеты! - заикнулся
было адъютант.
   Потемкин вскочил, запахнул полы шлафрока и пригрозил Демидову:
   - Не учи! Бит будешь!
   Адъютант покраснел и поспешил в приемную.
   Разумовский в пышном напудренном парике, в  шелковом  камзоле,  сияющий
звездами, степенно вступил в покои Потемкина.  Высокий,  широкоплечий,  он
стоял перед князем, и благожелательная улыбка озаряла  его  круглое  лицо.
Гость сделал вид, что не замечает неряшливости Потемкина. Воздав хвалу его
талантам, гетман  поднялся  и,  учтиво  раскланявшись  с  хозяином,  хотел
покинуть покои. Однако князь панибратски положил ему на  плечи  руки  и  с
душевностью спросил:
   - Чаю, что Кирилл Григорьевич  даст  бал  по  случаю  моего  приезда  в
первопрес