а ни слезинки. Сердце окаменело от тоски.
   - Уезжаешь и опять на долгие годы не вспомнишь меня, - жаловалась  она.
- Глядишь, и молодость уйдет, а я и не жила...
   Акинфий ворочался в мохнатой  шубе,  сопел.  Мать,  Демидиха,  толкнула
Дуньку:
   - Раззява, хоть бы для прилику поревела: чать, не чужак, а  родный  муж
уезжает...
   Дунька руками закрыла лицо, но слез так и не выдавила.
   Кони мчали быстро, родной дом уходил в снежные сугробы...
   "Прощай, Тула, родной город!" - Акинфий крепче запахнулся в шубу. Глаза
брата Никиты были сонны, тело сковывала дорожная лень...



3

   Вся зима прошла  для  Никиты  Демидова  в  тягостном  ожидании  отписки
сибирского губернатора  на  требование  сената.  Все  это  время  проживал
Демидов в Москве и кручинился от безделья. К тому же тревожила  мысль:  "А
вдруг князь Гагарин откажется от своего слова?"
   В Туле за это время сын Григорий поприпрятал по лесным  куреням  беглых
людей и навел порядок с железом. Когда кинулись туда прибыльщики, времечко
было упущено: на демидовском заводе все находилось в благополучии.
   "Не поживились лиходеи, - радовался Демидов. - Молод сын  Григорий,  да
не глуп".
   С Каменного Пояса в Москву приехал приказчик Мосолов с добрыми вестями.
Заводы работали бесперебойно; отстроили  Шайтанский  завод;  на  правление
этим заводом водворился сын Никита Никитич.
   Одно худо: молодой хозяин был не в меру жестокосерд. Лютовал.
   Приказчик не упустил случая пожаловаться Демидову:
   - Крепость и строгость к работному люду потребны, но  все  это  надо  в
пору. Зря народ калечить ни к чему!
   Слушая жалобу на сына, Никита стиснул зубы:
   - Погоди, доберусь! Так...
   На Фоминой  неделе  пришла  долгожданная  весть:  сибирская  канцелярия
подтвердила, что доски отлиты по  приказу  князя  Гагарина  и  пошлине  не
подлежат.
   - Ловко обтяпано, - ухмыльнулся Демидов. - На вороных сенат объехали!
   На радостях он съездил в храм Николы Мокрого и отслужил молебен.
   "Гроза миновала, пора и в дальний путь-дорогу  сбираться,  на  Каменный
Пояс, - думал Никита. - Акинфка без отца, чать, запустил делишки".
   Перед отъездом нежданно  довелось  Демидову  встретиться  в  Пушкарском
приказе с прибыльщиком Нестеровым. Фискал впился рачьими глазами в Никиту,
ухватил его за кафтан:
   - Эге, приказчик, каково живешь?
   Писчики вдруг  перестали  строчить  и  притаились.  Тишину  в  писцовой
нарушила бившаяся в окошке вешняя муха.
   Демидов улыбнулся и спокойно ответил:
   - Ничего живу, хвала богу.
   Прибыльщик стиснул угловатые челюсти и зло прошипел:
   - Ты что ж, обманывать вздумал государева человека, а?
   Фискал сжал кулаки и пошел на Демидова.
   - Вот что, мил-человек. - Никита поднял на фискала жгучие глаза. -  Тут
место царево - приказ. Коли  хочешь  драться,  жалуй  на  улку.  -  Никита
спокойно отодвинул прибыльщика и шагнул в дверь.
   - Ишь ты поганец какой! - подался к двери Нестеров; лицо  его  налилось
кровью.
   От стола оторвался писчик, просеменил к прибыльщику и зашептал:
   - Да какой тебе приказчик! Это сам Никита Демидов!
   Прибыльщик остолбенел.
   - Но-о! Вот дьявол! - Фискала охватила жгучая досада; он махнул рукой и
вышел на крыльцо. - Эх, орясина! - укорял себя прибыльщик и тыкал под  нос
себе кукиш. - На, выкуси! Как малое дите  обвели.  Вот  цыганище!  Ух  ты,
сатана!
   Он вышел на площадь; на  ней  густо  толпился  народ,  звонко  зазывали
калашники, блинники, квасники. На башне отзванивали часы.  Над  Кремлем  -
низкое и хмурое небо.
   Прибыльщик шел, расталкивая людей и ругая свою опрометчивость.
   - Эй, эй, посторонись!  -  Мимо  нестеровского  носа  проплыла  дубовая
оглобля. - Народ расступился перед грохочущей по камням  телегой.  Тяжелые
кони протопали мимо прибыльщика.
   Два пьяных посадских мужика  спускались  к  Замоскворечью;  они  шли  в
обнимку и во всю глотку орали песни.
   "Питухи-зашибалы, - подумал прибыльщик, и вдруг его осенила мысль: -  А
что, если еще раз испытать счастье?"
   - Эй вы, людишки, кто будете, куда бредете?
   Питухи остановились, хмельными глазами посмотрели на прибыльщика:
   - Сам кто? Пшел!
   Фискал снял колпак.
   - Я, братцы, ничего. Иду в царево кружало, а дружков у меня нету.  Идем
вместях!
   - Алтыны есть?
   - Есть!
   - Ой, мил-друг, дай расцелуем!
   Пьянчуги полезли к прибыльщику  целоваться;  он  слегка  отстранился  и
поднял руку:
   - Куда лезешь! Давай пить будем, гулять будем! А дело - делом!
   - Пошли в кружало, мил-друг!
   Шатаясь, с бранью пошли они к царскому кружалу.
   Над  Москвой  спустилась   звездная   ночь;   на   кремлевских   стенах
перекликались караульщики:
   - Славен город Москва!
   - Славен город Новгород!
   - Славна Рязань!
   На Балчуге в кабаке, с  той  поры  как  побывал  тут  Акинфка  Демидов,
нисколько не изменилось: было так же шумно, сумеречно от  табачного  дыма.
От людского дыхания в светце колыхалось пламя. В полутьме галдели хмельные
посадские  людишки,  нищеброды  и  неведомые  гулящие  люди.   Целовальник
разливал по ендовам и посудинам вино.
   Кабацкие ярыжки сидели за столом в дыму и пели.
   Прибыльщик отменно напоил посадских питухов, завел в подклеть и  закрыл
на запор.
   - Ты, Ермил, в оба гляди, этих питухов без меня не  выпущай,  -  строго
наказал он целовальнику. - Когда от хмельного очухаются и в разум  войдут,
кликни меня. Чуешь?
   - Чую, господин прибыльщик. - Целовальник поклонился Нестерову.
   Чтобы питухи  не  блажили  в  подклети,  им  вбили  в  рот  кляпы.  Они
безмятежно спали, а вокруг них бегали мерзкие серые крысы...
   После этого  случая  прошло  несколько  дней,  и  сенат  снова  получил
донесение на  Никиту  Демидова.  Теперь  на  Демидова  доносили  посадские
людишки Иван Кадлин да Михаила Оленов.
   Бойкие посадские люди  написали  складное  донесение:  всячески  пороча
Демидовых, просили они  сенат  отдать  им  завод  и  отпустить  взаймы  из
государевой казны десять тысяч рублей; за все сулили  государству  немалую
прибыль и горы железа.
   Обер-секретарь  сената  положил  на  грамоте  челобитчиков   повеление:
"Допросить, согласно с изложенным у  фискалов,  Никиту  Демидова  и  обоих
челобитчиков".
   Возмутилось  сердце  Демидова;  полноводно  разлились  весной  реки;  с
Каменного Пояса плыли струги,  груженные  железом.  Акинфка  торопил  батю
доглядеть на пристанях за выгрузкой и сдачей железной  клади.  А  где  тут
съездить на волжские или камские берега,  если  не  отпускают  из  Москвы?
Паутиной оплело Никиту Демидова крапивное семя, и теперь барахтайся в ней,
сутяжничай, а заводы остаются без хозяйского глаза.
   Однако Демидов и виду не подал о своей кручине, явился в сенат бодрым и
спокойным.
   Первоприсутствующий поманил Никиту к себе:
   - Что, Демидов, опять встретились? Никак нам  не  разойтись.  Вот  твои
супротивники!
   - Да-к, - вздохнул  Никита,  -  сих  людей  я  впервой  вижу,  господин
сенатор, дел с ними не имел и о чем жалоба на меня - не ведаю.
   Председательствующий кивнул головой посадским:
   - Подойдите сюда да поведайте господам сенаторам, кто такие, откуда и о
чем челом бьете?
   Сенаторы с любопытством разглядывали посадских людишек. Кафтаны на  них
незавидные, сапоги пыльны, стоптаны. У  белобрысого  челобитчика  повязана
опухшая щека; на плешивой голове, как заячьи уши, торчали углы платка.  Он
толкнул в бок товарища:
   - Говори ты, а у меня зубы окаянные ноют...
   Демидов усмехнулся в бороду и подумал:  "Не  от  битья  ли?  Ишь  морда
запухла. Хват!"
   Черный как жук посадский исподлобья  угрюмо  поглядывал  на  сенаторов.
Плешивая голова его поблескивала. Он поклонился и, не глядя  на  Демидова,
начал речь:
   - Ваше сиятельство, народ  мы  смирный  и  честный.  Честность  наипаче
оберегаем мы, ибо ведаем, что  сия  душевная  приметина  дороже  сребра  и
злата.
   Председательствующий  сдвинул  брови,  на  переносье   легла   глубокая
складка; однако сенаторы терпеливо выслушивали речь посадского. Тот  между
тем продолжал:
   - Кличут нас, честных людей: меня -  Иван,  сын  Кадлин,  калужанин  я.
Ведомо вам, что про калужан гуторят: козла-де в соложеном тесте утопили, -
так не верьте сему, господа сенаторы, то одно поношение калужских!
   Сенаторы переглянулись; обер-фискал  пожал  плечами;  Демидов  наморщил
лоб.
   "Ишь шустрый, словоблуд", - сердито подумал он.
   Первоприсутствующий постучал перстами по столу:
   - Ну, дале, кто сотоварищ, как кличут?
   Сотоварищ  выставил  вперед  козлиную  бороденку,  вылупил   глаза   на
сенаторов. Посадский сморкнулся, персты утер о полу кафтана, продолжал:
   - Друга мово  кличут  Михаила,  сын  Оленов,  из  Кадомца,  их  скромно
величают: "Кадомцы-сомятники: сома в печи поймали".  Опять  лжа  то,  сома
сетью берут...  А  люди  мы,  господа  сенаторы,  грамоте  не  обучены,  а
промышляли мы досель:  я  муку,  крупицу  да  масельце  на  Москву-матушку
поставлял, а сотоварищ хлопотал по вымену из  хождения  мелкой  монеты  из
сребра на новую для сибирских краев...
   - Подлинно так, - хриплым голосом поддакнул товарищ.
   - Мы народ честный, не заворуи какие. Отдайте  нам,  господа  сенаторы,
Невьянские заводишки. Возьмите в благорассудство и наше  радение.  Отдайте
нам их без порук.
   - Так,  недурно,  -  прервал  посадского  сенатор.  -  А  скажите  мне,
челобитчики, ты, Иван Кадлин, и ты, Михаиле, сын Оленов, железное дело  да
литье знаемо вам?
   Посадские оба разом поклонились.
   - Николи этим делом не занимались. Да мы ж люди честные, а  Демидовы  -
хватит, попользовались заводишком!  Ведомо  нам,  что  царское  величество
отдал им завод всего на десять годков. Вот!
   Никита    Демидов    стоял    тихо;    жгучие    глаза    уставил    на
председательствующего. "Неужто не  видит  шалберников?  Зарят,  супостаты,
свои глаза на чужое добро, и-их!.."
   - Ну, Демидов, что на это скажешь? - Председательствующий поднял  серые
глаза на Никиту.
   Демидов резко подался вперед и попросил:
   - Может, господам сенаторам речь моя  нескладна  да  длинна  покажется,
прошу на том прощения. Дабы покончить сей  спор,  должон  я  вам  по  всей
правде ответствовать. Челобитчики  Кадлин  да  Оленов  в  своем  доношении
написали, будто Демидову Невьянские заводы  отданы  на  урочные  годы,  на
десять лет; это они пишут ложно, похотя меня, Демидова, разорить  напрасно
да с детишками пустить по миру. Заводы те по  именному  великого  государя
указу отданы мне,  Демидову,  во  владение,  а  не  на  урочные  годы,  и,
обнадеясь на ту его, государеву, милость, на тех заводах построил и  завел
я всякие строения, которые коштом обошлись не менее тыщ ста рублев, и ныне
таких заводов и строений к ним в Московской  и  во  всех  губерниях  нигде
нет...
   Посадский с повязанным лицом вскинул вперед руку и крючковатым  перстом
погрозил Демидову:
   - А пошто беглых держишь, а пошто пошлин с продажи не платишь?
   Никита  и  ухом  не  повел,  не  взглянул  на  посадского.   Поклонился
сенаторам:
   - Господа  сенаторы,  со  владения  своего  заводом  железо  сибирское,
полосное и дощатое, продавал я в городах Казанской губернии  и  с  продажи
пошлины платил. На заводишках наших робят приписные крестьяне  да  наемные
люди, а беглых и заворуев у нас нет.  Облыжно  на  меня  возводят  то  мои
супротивники...
   Первоприсутствующий, не моргая веками,  долго  смотрел  на  стоящее  на
столе зерцало; встрепенулся:
   - Н-да... Железа не ладили, а заводы просят. Как же  так?  Да  и  денег
нет, а?
   Посадские переглянулись, будто пытая друг у друга,  кто  же  повинен  в
том.
   Обер-фискал  надел  на  крючковатый  нос  очки,  поднял  на   сенаторов
пронзительные глаза:
   - Мыслю я, господа сенаторы, сих челобитчиков освободить да отказать во
всем.
   Демидов благодарно наклонил голову; челобитчики мяли в руках  шапчонки.
Председательствующий поднялся с кресла:
   - Челобитчики Иван,  сын  Кадлин,  да  Михаиле,  сын  Оленов,  оставьте
присутствие, а так как  не  проходит  недели,  дабы  на  заводчика  Никиту
Демидова не приносили жалоб, то мыслю я: нет дыма без огня.  Потому  сенат
повелевает дело то передать в Розыскную канцелярию  и  просить  начальника
оной, лейб-гвардии капитан-поручика Ивана Никифоровича  Плещеева,  учинить
розыск...
   Посадские молча поклонились и мигом унесли ноги. Только на площади  они
надели шапчонки и перевели дух:
   - Ух ты, от напасти ушли!  Хвала  богу,  от  грозного  дела  утекли.  В
Розыске не разбирали бы, кто челобитчик и кто ответчик, -  всем  досталось
бы кручины...
   Никита Демидов никак не ожидал такой напасти; он со страхом  глядел  на
сенаторов: не  ослышался  ли  он,  думал  заводчик.  На  его  сердце  было
нехорошо. "Что теперь будет? - думал он. - На Каменном Поясе  по  рудникам
да заимкам укрывается немало беглых; узнает об этом Розыск и  не  помилует
правого и виноватого".
   Один из сенаторов откашлялся и сказал председательствующему:
   - Мне известно, что государь Петр Алексеевич отдал Невьянский завод  во
владение Никите Демидову; дело это ясное.
   Первоприсутствующий недовольно поморщился:
   - Не о том речь, господин сенатор.  Повинен  или  неповинен  Демидов  в
обходе законов и платит ли установленные пошлины - необходимо это  узнать.
Как вы, господа сенаторы?
   Господа сенаторы поддакнули председателю, а  обер-фискал  чуть  заметно
улыбнулся и замкнулся в себе.
   Тяжкой походкой ушел из сената  Никита  Демидов;  ноги  словно  свинцом
налились. Что теперь будет?..


   В тот же день Никита Демидов отправил приказчика Мосолова  с  тревожной
вестью на Каменный Пояс.  Торопил  Акинфия  припрятать  в  потайные  места
беглых людей и каторжных.
   Спустя несколько дней сыщики Розыскной канцелярии схватили  караульщика
демидовских складов в Москве, заковали в железа, надели рогатку на шею  да
пытали. Демидов притих, ссутулился, словно на плечи навалился тяжкий груз.
   На Москве  демидовские  хоромы  были  отстроены  в  глухом  тупичке:  в
горницах низкие потолки, тесно, душно... Несмотря на  летнюю  жару,  ходил
Никита по горницам в пимах;  ныла  нога,  покалеченная  в  руднике.  Из-за
неприятности внезапно открылись  телесные  немощи.  Каждый  день  приносил
Демидову обиду: фискалы и сыщики то и дело разоряли его склады, схватывали
людей и держали в железах.  Досада  разбирала  Демидова,  но  понимал  он:
противник силен, да и царю не пожалуешься. Царь и  Меншиков  находились  в
эту пору далеко, в иноземщине. Притом царь Петр Алексеевич и сам не  щадил
тех, кто преступает его закон. Немало грехов обременяло совесть  Демидова,
поэтому помалкивал он, внутрь загонял кручину.
   Начальник  Розыскной  канцелярии,  лейб-гвардии  капитан-поручик   Иван
Никифорович Плещеев, вызвал заводчика к допросу.  Демидов  поник  головой,
однако  приказал  заложить  в  колымагу  резвых  коней,  надел   новенький
бархатный кафтан,  оправил  бороду;  пусть  думают  -  живет  Демидов,  не
кручинится.  Ехала  колымага  по  пыльным  бревенчатым  мостовым   Москвы,
громыхала; Демидов сжал зубы: непереносимо трясло. Над улицами и площадями
кружилось множество голубей. Из мучных лабазов выходили купцы-лабазники и,
покрестясь на главы церквей, кидали одну-другую  горсть  зерна  на  землю.
Голубиные стаи тучей кидались на зерно. День стоял солнечный, и  в  Кремле
золотой  маковкой  блестел  Иван   Великий.   Колымага   прогромыхала   за
кремлевскую стену, к страшному месту.
   Опираясь на костыль, прихрамывая, Демидов поднялся на крыльцо Розыскной
канцелярии. У входа стоял караул - гвардейские солдаты. Заводчик покосился
на  них,  позавидовал:  "Хороши  ребята  для  заводского  дела!"   И   тут
нежданно-негаданно  вспомнил  Никита  первую  встречу   с   царем   Петром
Алексеевичем. Был тогда Демидов статен, крепок,  а  теперь  притомился  от
хлопот, сдает сила. В черной бороде  давно  засеребрилась  легкая  седина.
Сутулый, но все еще бодрый духом,  он  вошел  в  канцелярию  Розыска.  Под
слюдяными окнами горницы тянулся длинный стол; писчики и копиисты скрипели
гусиными перьями. При входе Демидова все разом повернули головы и  впились
в него глазами.
   Демидов прошел до середины горницы, лицо строго, постно; глаза  глубоко
запали в темные глазницы; стукнул костылем.
   - Зван к капитан-поручику. Повестите!
   В углу из-за стола сорвался юркий канцелярист в замызганном камзоле. Он
быстро шмыгнул в соседнюю комнату.
   Никита поднял голову, дерзко оглядел  приказных,  постукивая  костылем.
Стены в канцелярии - серы, в углах сырость; от больших деревянных  скрынь,
в которых были сложены грамоты и допросные листы, пахло  мышиным  пометом.
Демидов чихнул, неторопливо вынул красный платок и утер нос. Писчики снова
заскрипели перьями.
   Дверь распахнулась; изогнувшись в поклоне, юркий канцелярист  пригласил
заводчика:
   - Пожалуйста, их милость поджидает тебя.
   Демидов, глядя на канцеляриста, поморщился: "Ишь крыса!"
   Из-за стола навстречу  заводчику  встал  и  вышел  грузный  краснощекий
офицер - человек лет за сорок. Никита заметил, что офицер  этот  плешив  и
горбонос; глаза бесстыжие.
   Начальник Розыскной канцелярии поклонился Демидову:
   - Много наслышан от государя о делах ваших. Как работают заводы?
   Никита Демидов насторожился:  в  льстивой  речи  начальника  почуял  он
повадку хищного врага. В свою очередь он поклонился Плещееву:
   - Хвала осподу, драгоценный Иван  Никифорович,  попечением  и  заботами
царя Петра Ляксеича наши заводы работают добро. Живем помалу.
   - То хорошо, - сладко улыбнулся Плещеев, но глаза его остались  сухи  и
мертвы.
   "Эх, без души и огнива человек, - подумал Демидов. - Ну,  да  на  таком
деле это кстати".
   Капитан-поручик  вернулся  к  столу,  уселся  и,  улыбаясь,   продолжал
любезный разговор:
   - Сенатом повелено мне узнать,  много  ли  пришлых  и  гулящих  людишек
обретается на ваших заводах? Сказывали челобитчики, что кровный сынок  ваш
Акинфий Никитич поставил к литейному делу военнопленных свеев, бежавших  с
мест поселения...
   Демидов сидел  у  стола,  крытого  зеленым  сукном,  напротив  грозного
капитан-поручика; на лбу выступил пот.
   "Обо всем догадывается супостат, но  доказательств  нет",  -  сообразил
Никита и спокойно сказал:
   - Посадские людишки да  завистники  оболгали  меня  перед  сенатом.  Ни
беглых, ни пленных свеев не держим на заводах. Радеем, сколь хватает нашей
силенки.
   Плещеев пронзительно  глядел  на  Демидова.  Заводчик  подался  вперед,
положил натруженные руки на костыль; руки  были  тяжелые,  жилистые.  Лицо
Никиты вытянулось, глаза горели сухим блеском. За спиной Плещеева на стене
висел писанный по холсту царь Петр Алексеевич  в  Преображенском  мундире.
Демидов тяжко вздохнул. Капитан-поручик опять спросил:
   - Дознано нами, что приписные и работные люди живут на заводах скудно и
жестокости чинятся над ними. Правда ли то?
   Никита легонько стукнул костылем об пол, усмехнулся:
   - За работенку людям сполна плачу, а то, что скудость в  хлебе,  -  был
грех... Без суровости же не обойтись. Судите, господин, сами:  кругом  там
скала-камень да дремучая чащоба, хлеб не сеяли, а народ  заводишки  ставил
на голом месте. Пушки да снаряды надобны были, не  поджидать,  когда  хлеб
взрастим. Оно всякому доброму хозяину известно: коли  дом  ставят,  мужику
приходится тогда туго. Жестокостей не чиним, а суровы -  это  правда!  Без
суровости народ разбегся бы, никто не хочет  идти  на  огненную  работу...
Одним ласковым словом, господин мой, да привольным житьишком  больших  дел
не наробишь!
   Начальник Розыскной канцелярии  облокотился  на  стол,  заслонил  глаза
ладонью от света.
   - Это верно, - прервал он Демидова. - Ведомо и нам,  что  руки  ваши  -
золотые и по-хозяйски дело ладите. Только будет  лучше,  если  всю  правду
расскажете да в грехах повинитесь. Есть у нас на  то  показания  и  взятые