утного  парохода".  Ефим
Алексеевич Черепанов ушел в могилу, постарел Мирон, изнашивались и старели
товарищи Ушкова, но сам он  по-прежнему  оставался  неугомонным  искателем
воли.
   Однажды он встретил Мирона. Тяжело опустив голову, медленно возвращался
Черепанов с работы. Ушков взглянул на его усталое,  пожелтевшее  лицо,  на
серые мешки под глазами, и ему вдруг стало жалко механика.
   - Все еще горюешь, Мирон Ефимович?
   - Нечему радоваться, когда годы бесцельно уходят,  -  строго  отозвался
Черепанов.
   - Рано, милый, опускаешь крылья! Я вот стар, а еще постою за свою долю!
Надо мне с  тобой  словечком  перемолвиться.  Светлый  ум  у  тебя,  Мирон
Ефимович, и можешь  ты  мне  хорошее  посоветовать!  -  Он  дружески  взял
механика под руку и, неторопливо вышагивая, повел к дому. Как не  походили
они друг на друга! Ушков был намного старше Мирона, годился ему в отцы,  а
выглядел молодцом. Мирон перед ним казался  сутулым,  хилым,  и  рыжеватую
бороду рано пробила изморозь седины.
   - Ты вот в механиках ходишь,  -  многозначительно  начал  Климентий.  -
Скажи-ка мне, почему на заводе перебой в работе? Где тут главное лежит?
   - Мне думается, и сам ты  это  знаешь.  Воды  мало  для  двигателей!  -
спокойно ответил Черепанов.
   - А пруд, гляди, сколь обширный! - прищурив глаза, с хитрецой  вымолвил
Ушков.
   - Мал запас воды! А  ставить  вторую  плотину  на  Тагилке-реке  негде.
Только паровые машины спасут завод, да управляющий против них.  Сказывает,
коштоваты!
   - Так, - шумно выдохнул Климентий. - Коштоваты! Оно  верно.  В  чем  же
тогда выход, Мирон Ефимович?
   - Выход есть! - оживился механик. - Только на него  не  пойдут  господа
Демидовы. Гляди, речка и ручьи кругом мелеют, - лес-то повырубили, но есть
пока выход: поставить на речке Черной плотину, собрать воду по весне и  по
каналу подать ее в Нижний Тагил.
   - Это здорово! - ахнул Ушков. - Да в чем дело? Что за помеха?
   - Дорого! Хозяевам денег жалко.
   Мирон не договорил, Климентий схватил его за плечи, потряс.
   - Ну, спасибо, брат, надоумил ты меня многому. Спасибо, милый! -  Ушков
заторопился домой. С неделю после встречи с Мироном он ходил задумчивым по
Черноисточенскому логу, что-то прикидывая в уме.  Наконец  не  выдержал  и
явился к Кожуховскому. Шляхтич очень любезно принял Ушкова.
   Климентий уселся напротив в кресло и, вперив в управителя пронзительные
глаза, сказал:
   - А что, господин, плохо на заводе? Скоро станет!
   - Против господа бога не попрешь, всю полую воду израсходовали. Да  тут
море воды потребно, прямо ужас!
   - Я дам вам воду, господин хороший! - уверенно предложил Ушков.
   -  Вижу,  ты  шутковать   мастер.   Откуда   ее   возьмешь,   Климентий
Константинович?
   - Река Черная польется сюда!
   - Во имя отца, и сына, и святого духа! - перекрестился управитель. - Да
мыслимое ли это дело! Известно  тебе,  человек,  что  вода  из  Черной  не
пойдет! То невозможно! Тут инженеры проходили с отвесами и  доказали,  что
это пустая затея!
   Ушков насупил брови.
   - Нет, это не пустая затея! - уверенно сказал он. - Ушков за пустое  не
будет браться.
   Кожуховский пожал плечами, улыбнулся в усы:
   - Но где сему доказательства?
   - Будут и доказательства! Только не отрекайтесь в том,  что  Ушков  для
господ радеет!
   - Порукой в том мое слово! - Управитель  пожал  большую,  сильную  руку
Климентия и проводил его до дверей.
   Ушков сотни раз проходил по логу речки Черной, хорошо изучил  ее,  и  в
голове его давно родилась простая, но вместе с тем умная затея.  На  своем
веку он немало поставил на уральских речках и ручьях  мельниц  и  меленок,
много соорудил хитрых запруд, прокопал канав и обладал несомненным  чутьем
в изыскании мест, наиболее пригодных для каналов.
   Не откладывая дела, Климентий Константинович вместе с сынками вышел  на
пойму Черной.  От  темна  до  темна  они  лазили,  продираясь  по  таловым
зарослям, внимательно изучали быстроту течения, измеряли  ширину  и  длину
струи. Старик не жалел труда, - обошел и осмотрел каждый окрестный холмик,
скаты. Стоя на высотке, осиянный вешним  солнцем,  он  восхищенно  показал
сыновьям на простор.
   - Гляди, какая благодать кругом! Раздолье! Зимой сколько  тут  наметает
снега! А как только пригреет солнце, как пожухлеет снег, так  и  посочится
вода. Подумать только, что со всего этого  раздолья,  от  гор  и  до  того
синего бора, под вешним солнцем побегут талые воды в Черную. Ух, и сила! -
он прижмурился, лицо его засияло.  Чудилось,  что  он  видит  перед  собой
вешнее водополье и восхищается им.
   Сыновья верили отцу. Старший, Михаил, сильный, черноволосый, сказал:
   - Истинно будет так, батюшка! Повернешь все воды в Тагил!
   - Ну, идите за  мной  да  глядите,  куда  потечет  вода  из  Черной!  -
внушительно сказал Ушков и размеренным шагом  дошел  до  речки,  а  оттуда
повернул через поля, вдоль ложков.
   - Вешки ставьте! Тут и быть каналу! - крикнул он сыновьям.
   Весь день Ушковы провешивали будущую трассу канала, а  затем  принялись
за точный промер, учиняли "вернейший отвес" и убедились, что отец прав...
   Климентий  засел  за  письмо  Авроре   Карловне.   Он   не   торопился,
основательно обдумывал каждую мысль и медленно, четкой византийской  вязью
низал строку за строкой. Буковки у него  выходили  строгие,  внушительные,
под стать хозяину.
   Климентий Константинович сообщал Демидовой:
   "...учинил вернейший отвес и нашел место удобное  по  занятию  плотиною
воды, после подпора вода поднимется до семи аршин. Из  коего  пруда  можно
будет с шести аршин пущать воду в канаву, чтобы непременно было падение до
четырех аршин..."
   Перед глазами Ушкова четко рисовалась  будущая  плотина,  сооружения  и
земляные работы. Он просто и толково описал все, раскрывая перед  хозяйкой
большой  инженерный  замысел,  который  по  мере  углубления   в   писание
раскрывался во всех деталях. Старик увлекся своей мечтой.  Откинувшись  на
спинку кресла, он улыбался: "Пойдет вода, ей-ей пойдет!"
   У него росла вера в свое дело, и это окрыляло его. Он чувствовал в себе
огромную силу и ласково шептал:
   - Ради вас, сынки, пускаюсь на такое дело. Ради вас только...
   "Все сие и берусь упрочить в три лета, - продолжал  писать  он.  -  Или
могу поспешить и ранее. И сверх того два года  могу  наблюдать,  дабы  сие
действие всюду исправно было...
   Пока я не пущу Черноисточенский пруд той  канавой  из  реки  Черной  на
прописанном основании воду,  дотоле  мне  никакой  суммы  на  расход  того
производства не требовать..."
   Ушков пообещал все взять на свой кошт, а  стройка,  по  самым  скромным
подсчетам, должна была стоить пятьдесят тысяч рублей.
   Одного только просил Климентий Константинович от владельцев в  расплату
и изложил это в своей просьбе:
   "Не говоря о себе, но только детям моим,  двум  сыновьям  -  Михаилу  с
женой и детьми его и холостому Савве, прошу от заводов - дать свободу... а
если не может даться детям моим от  заводов  вольная,  то  я  не  согласен
взяться сие исправить поистине и за пятьдесят тысяч рублей,  ибо  неминуче
полагаю, и мне таковой суммы оное дело расходом  коштовать  будет,  окроме
моих хлопот..."
   Закончив письмо, старик собрал всю семью в большую  горницу.  Показывая
на грамоту, он торжественно сказал:
   - Все тут рассказано о нашем намерении. Помолимся господу богу о добром
начале и  заступе  за  нас,  грешных!  -  Он  вышел  вперед,  истово  стал
креститься и класть земные поклоны.
   Примеру его последовали домочадцы.
   Климентий Константинович переслал  свою  просьбу  владелице  завода,  и
Аврора Карловна  не  замедлила  пригласить  его  для  беседы.  Поскрипывая
сапогами, Ушков самоуверенно переступил порог дворца. Служанка повела  его
в покои Демидовой. Плечистый старик на ходу расчесывал бороду, покрякивал,
шел по-хозяйски  размашистым  шагом,  шумно.  Держался  он  словно  купец,
которому от шальных денег море по колено. Чувствовал  он  себя  в  большой
силе, и  потому  хотелось  ему  порисоваться  перед  собой.  В  полутемном
коридоре он ущипнул за крутой бок смуглую служанку и озорно подмигнул ей:
   - А что, госпожа в духе? Красива?
   - Не про тебя, старого козла, писана! - с едкой насмешкой злым шепотком
ответила смуглянка. - Да не топай ты по паркету, как стоялый конь!
   Ушков налился краской и готов был накричать  на  девку,  но  та  быстро
повернулась и глазами указала на дверь:
   - Ступай, да потише!
   И, высунув язык, насмешливо блеснула веселыми глазами.
   - Ступай, ступай, шалый старик! - сквозь девичий  смешок  донеслось  до
него, и служанка растаяла в полумраке коридора.
   Ушков присмирел, осторожно взялся  за  бронзовую  ручку,  нажал  ее,  и
массивная дверь бесшумно распахнулась. Он вступил  в  зал  и,  ослепленный
ярким солнцем, замер в немом восхищении.
   У окна, в которое вливались потоки золотистого света, в  кресле  сидела
молодая опекунша наследника  Демидова.  Ушкову  доводилось  видеть  Аврору
Карловну мимолетно,  когда  она  проносилась  в  экипаже.  Но  сейчас  она
предстала перед ним во всей своей блистательной красоте - высокая, томная,
с большими выразительными глазами,  осененными  черными  ресницами.  Вдова
была в легком светлом платье, округлые плечи слегка прикрывал розовый газ.
Склонив красивую голову, она с улыбкой смотрела на Ушкова. Подле  нее,  за
креслом, стоял управляющий Кожуховский. Если бы не этот шляхтич, Климентий
без раздумья опустился бы перед ней на колени.
   "Господи, до чего дивная красота!" - восхищенно подумал он,  растерялся
и не знал, с чего начать. В эту минуту раздался голос Авроры Карловны.
   - Климентий Константинович, что же вы стали у порога? Идите сюда!  -  с
пленительной улыбкой посмотрела она на старика.
   Ушков сделал шаг вперед, и  на  весь  зал  грубо  скрипнули  его  новые
козловые  сапоги.  Он  поморщился  от  досады:  неуместным  и   неприятным
показался ему сейчас этот скрип.
   Осторожно, затаив дыхание, он прошел вперед и низко  поклонился  Авроре
Карловне. Она протянула белую узкую руку, теплую и приятную.  Ушков  вдруг
упал на колено и прижался губами к руке.
   - О, то светский человек! - одобрительно кивнул Кожуховский.
   - Встаньте, Климентий Константинович,  -  ласково  сказала  Демидова  и
глазами показала на стул.
   Ушков ног под собой не чувствовал, такой обаятельной и милой показалась
ему хозяйка. Он осторожно уселся на краешек стула.
   - Ваш прожект я имел  честь  доложить  госпоже,  -  вкрадчивым  голосом
сказал шляхтич. - Как видите, госпожа сильно заинтересовалась.
   Аврора Карловна улыбнулась, грациозным движением руки оправила  газовую
шаль и подняла глаза на Ушкова.
   - Вот вы какой дерзатель! - добродушно сказала она, не опуская глаз. Ей
понравился этот высокий, статный старик в старомодном  бархатном  кафтане,
одетый полукупцом-полудворянином. Она  склонила  овальное  лицо  и  лукаво
обронила: - Но  ведь  инженеры  сказывали,  что  воду  из  Черной  пустить
невозможно!
   Ушков встрепенулся и восторженно отозвался:
   - Все возможно! Для вас, госпожа, я горы готов изрыть!
   Поляк за креслом сдержанно кашлянул, глаза  его  вспыхнули.  Однако  он
промолчал.
   - Я охотно верю вам, но все же прошу не счесть за обиду,  если  знающие
люди обсудят ваше предложение. Я ведь только женщина и ничего  в  этом  не
понимаю, - призналась она.
   - Что же, одобряю! - повеселел Ушков, но в ту  же  минуту  в  душе  его
началось беспокойство.
   "А как же насчет условий?" - забеспокоился он и,  осмелев,  взглянул  в
очи Авроры Карловны. Она догадалась о его сомнениях и сказала:
   - Наше слово сдержим: даруем волю, как о сем просите!  Только,  чур,  -
она вдруг построжала, от  нее  повеяло  холодом,  -  железо  и  дерево  мы
отпустим, а чего другого не просите. Согласны?
   "Эх, красива, а жадна!" - вспыхнув, подумал Ушков и снова  потянулся  к
руке Демидовой.
   - Будь по-вашему...
   - Ну вот и договорились!  А  теперь  скрепим  наше  слово  по  русскому
обычаю! - Она хлопнула в ладоши,  и  на  зов  явилась  знакомая  Климентию
смуглянка с серебряным подносом, на  котором  стояли  графинчик  с  темным
вином и две рюмки. Служанка подошла к Авроре Карловне, та налила крохотные
чарочки вином, взяла одну из них и предложила:
   - Выпьемте, Климентий Константинович, за общую удачу!
   Ушков покраснел  от  удовольствия,  крякнул,  осторожно,  как  перышко,
поднял рюмочку.
   - Дай господи вам всякого счастья, - искренне вырвалось  у  него,  -  а
красы у вас на добрый век хватит!
   Она пригубила чарочку и снова поставила ее на поднос.  Ушков  покосился
на хозяйку.
   - Дозвольте и к вашей приложиться! - поклонился он.
   В ответ Аврора Карловна улыбнулась.
   - Дай господи... - начал он и замялся:  он  хотел  пожелать  ей  скорее
окончить вдовство, да испугался и поперхнулся, а она от  души  рассмеялась
его смущению...
   Ушел он с волнующим неопределенным чувством. Впереди по коридору бежала
служанка, игриво оглядываясь на него, но на этот раз Ушков и  не  взглянул
на нее; шел медленно, словно не хотел расставаться с демидовским домом,  и
все думал:
   "Ох, и до чего красива! Сущая чаровница..."
   Вечером, среди семьи. Ушков молчаливо сидел за ужином, а в  мыслях  его
все еще рисовалось прекрасное лицо молодой вдовы. Он вздохнул  и  подумал:
"И пошлет же господь кому такое счастье! Ах, голубка..."


   Сведущие люди рассмотрели проект Ушкова и нашли возможным привести  его
в  исполнение.  После  этого  были  подписаны  "кондиции",   и   Климентий
Константинович принялся за работу. Он не жалел ни сил, ни средств. Большую
часть своей конницы он бросил на возведение плотины.  На  трассе  работала
вся семья Ушкова: брат, сыновья и молодая сноха. С восходом солнца у речки
Черной начиналась работа и кончалась с наступлением сумерек. Сотни  подвод
со свеженарытой землей тянулись  от  канала  к  плотине.  Пахло  смолистым
тесом, мхом, речным илом. Весело повизгивали пилы, громко стучали  топоры,
гудел под молотом каменотеса серый  валун-камень.  Там,  где  вели  канал,
ходил брат Ушкова - Ефим, такой же дородный и бородатый старик, и наблюдал
за рытьем. Он часто приглядывался к породе, брал ее  в  руку  и  растирал.
Искал он "знаки земных сокровищ". Хотелось и ему  чем-нибудь  обратить  на
себя внимание Авроры Карловны.
   Демидова не поленилась и сама прибыла на осмотр работы. По-летнему жгло
солнце. Она, в легком платье, с зонтиком  на  плече,  сошла  с  коляски  и
двинулась вдоль трассы. По росту она была под стать Ушкову. Он весь  сиял,
скинув  шляпу,  семенил  сторонкой,  показывая  и  объясняя  работы.   Она
двигалась медленно, как лебедь по  лону  вод,  и  с  лица  ее  не  сходила
снисходительная улыбка.
   Сыновья Ушкова шли следом  за  госпожой,  готовые  исполнить  любой  ее
приказ.
   На солнце  поблескивали  лопаты,  потные  и  грязные  землекопы  дружно
выбрасывали тяжелую сырую землю. Аврора  Карловна  приостановилась  против
лохматого мужика, одетого в порточную рвань, и залюбовалась  его  работой.
Крепкий, жилистый, он вгонял с размаху лопату глубоко в землю и,  захватив
огромную штыбу, размашисто бросал ее в  подставленную  тачку.  Очарованная
его проворством, Демидова похвалила:
   - Скажите, как легко и весело у него дело спорится!
   Мужик поднял черные мрачные глаза.
   - А ну-ка, попробуй, барынька; узнаешь, что за потеха! -  со  свистящим
дыханием насмешливо предложил он.
   - Ты что, сатана!  Смотри,  Кашкин,  на  конюшню  будешь  отправлен!  -
закричал на него Ушков. - Или не видишь, кто перед тобой?
   - Вижу! - диковато посмотрел на Демидову землекоп и вдруг засмеялся.  -
Позавидовала, стало быть? Давай,  госпожа,  поменяемся!  На  такой  работе
небось жиру не нагуляешь!
   Сыновья  Ушкова  бросились  к  дерзкому,  но  Аврора  Карловна  махнула
платочком:
   - Оставьте его! Когда человек со страстью старается, он всегда зол!
   - Вот это верно - просиял Кашкин. - Что верно, то верно! Золотые слова.
   - С охотой трудишься? - ласково спросила его хозяйка.
   - Как сказать, - признался работный. - Одно утешает -  для  Расеи,  для
внуков стараюсь! Эх, взяли! - Он бросил последнюю штыбу и  схватившись  за
поручни, приподнял и покатил перед  собой  тяжело  нагруженную  тачку.  На
сутулой спине его, на рубашке поблескивала выступившая соль. Раскачиваясь,
он выкрикивал:
   - Эй, пошла, пошла, родимая! Весело и легко!
   - Черт! - не сдержался  и  выругался  при  Демидовой  Ушков.  -  Всегда
строптивый такой, а работник первый!
   - Забавный мужичонка! - обронила Аврора Карловна  и  пошла  дальше.  Ее
внимание отвлекли цветастые платки и  сарафаны,  которыми  пестрело  поле.
Женки  и  девки  с  песней  таскали  на  плотину  землю.  По  окрестностям
разносился гул: плотники с копра забивали чугунной "бабой" сваи...
   Демидова вышла на дорожку.  Поспешно  подъехал  к  ней  экипаж.  Аврора
Карловна долго рылась в сумочке, добыла серебряный рубль и вручила Ушкову:
   - Изволь, передай от меня тому холопу!
   - Благодарствую за щедрость! -  низко  поклонился  Ушков.  -  А  только
напрасно изволили беспокоиться - нетерпимый  народ,  сударыня.  Все  равно
пропьет и спасибо не скажет.
   Демидова улыбнулась:
   - Уж как он желает, пусть так и делает!
   Сыновья Ушкова бережно усадили хозяйку в экипаж, и она уехала,  оставив
за собой на дороге легкое облачко пыли.
   Климентий Константинович вернулся к землекопу.
   - Разбойник! - набросился он на Кашкина. - Тебя  бы  плетью  огреть,  а
она, изволь, рублем наградила. На, супостат! - И он  бросил  ему  в  тачку
рубль.
   Землекоп, прищурив глаз, посмотрел на целковый. Колебался: взять или не
взять? И вдруг вымолвил:
   - Дурака и бархатным словом обходят, а умного и за деньги не купишь!  -
И он стал наваливать землю на рубль.
   - Да ты, вижу, ошалел от радости! Что делаешь, леший? -  набросился  на
землекопа Ушков. - Ишь богач выискался!
   - Брысь! - прикрикнул на него работный. - Что хочу, то и  делаю!  Меня,
брат, не купишь! Не ручной!
   Ушков хотел  подойти  и  опрокинуть  тачку,  чтобы  извлечь  рубль,  но
землекоп так угрожающе поднял лопату, что оставалось только поскорее  уйти
и не поднимать шума...


   Два года на стройке кипела  самая  напряженная  работа.  За  это  время
Степан Кашкин отыскал Мирона Черепанова и  весной  явился  к  нему.  Долго
механик присматривался к бородатому сильному мужику, не признавая его.
   - Что, не помнится тебе наша встреча? - весело спросил Кашкин.
   - Не помнится, - смущенно признался Мирон. - Глаза  будто  знакомые,  а
кто такой - не знаю.
   Степанко без приглашения уселся на скамью и улыбнулся хозяину:
   - Ну, милый, в таком разе я напомню тебе! Помнишь осень, когда в Питере
был да на Исаакий лазил? Степанку-каменщика помнишь?
   - Ахти! - вскрикнул Черепанов и  бросился  к  мужику.  -  Да  где  тебя
признаешь, экой бородищей оброс, да и, к слову сказать, постарел сильно!
   - Да и ты, друг, другим стал. Гляди, и у тебя в бороде сивый волос! - с
грустью сказал Кашкин. - Эх, молодость, отлетела, ушла  и  не  возвратится
более! Как живешь, милый?
   - Хворый стал! - пожаловался Мирон. - Да и жизнь не радует. Сам знаешь!
   - Известно, заели нас живоглоты! - резко выговорил Степанко  и  пытливо
посмотрел в глаза Мирона. Тот сидел, опустив голову.  -  Ну,  да  меня  не
согнешь в бараний рог. Не сдамся!
   - Ты все такой же неугомонный, - тихо обронил механик.
   - Такая кровь, не терплю рабства! Все одной стезей иду и не сворачиваю.
Погляди сам, что они, захребетники, с тобой сделали!
   - Прожита  жизнь,  все  на  что-то  надеялся,  обманывал  себя,  вот  и
проморгал, - печально признался Мирон. - С какими людьми  встречался,  что
видел, а слеп и глух оказался -  всего  целиком  мастерство  поглотило,  о
жизни и не подумал... Теперь  поздно,  сердце  вот  шалит.  Ах,  Степанко,
растревожил ты мою душу, будто с