роизводства. Все выходило тлен и прах! Дед и прадед  покоились
неподалеку, в церкви, под чугунными плитами. Все отошло,  отгремело  и  не
возвратится вспять! Недавно, во времена царицы  Екатерины  Алексеевны,  по
Туле прошумел опустошительный пожар, превративший в пепел богатейшую часть
Оружейной слободы города. И ныне, по старому  екатерининскому  указу,  шла
новая  распланировка  Тулы.  На  горелых  местах  землемеры  ставили  свои
астролябии и намечали  разбивку  новых  улиц  и  городских  площадей.  Они
безжалостно осуждали на снос обывательские домишки, которые,  к  несчастью
хозяев их, лежали на запроектированной улице.  Купцы,  владетели  каменных
хором, отводили беду приношениями.  И  хотя  старые  демидовские  строения
лежали далеко в стороне от пожарища, но, прознав  о  приезде  хозяина,  на
другой день к  Николаю  Никитичу  пожаловал  с  визитом  тощий,  с  унылым
угреватым носом землемер, затянутый в поношенный  мундир,  при  шпаге.  Он
учтиво поклонился Демидову, который так и не протянул ему  руки.  Землемер
начал издалека:
   - Узнав о прибытии вашего превосходительства, осмелился  явиться,  дабы
склонить чело перед известностью сего края...
   Николай  Никитич  болезненно  поморщился  от  грубой  лести  и,  быстро
выдвинув ящик письменного  стола,  достал  оттуда  пакет  и  протянул  его
землемеру:
   - Возьмите и планируйте как вам угодно! До свиданья, сударь!
   Чиновник  жадно  схватил  пакет  и,  угодливо   раскланиваясь,   быстро
ретировался.  Захлопнув  за  ним  дверь,  старик  лакей  укоряюще  покачал
головой:
   - Гнали бы, батюшка, прочь вымогателей. Развелось их... Тьфу!..
   Демидов улыбнулся.
   - Так уж испокон веков говорится: или чума, или мор,  или  землемер  во
двор!
   Он круто повернулся на каблуках и зашагал по низким горницам.
   Все здесь дотлевало, хотя не прошел тут пожар. Тлен и забытье  казались
страшнее  пожара.  Больно  было  смотреть  на  опустошение,  произведенное
временем. Градские купцы и жители оказывали почет прибывшему  в  отцовское
гнездо демидовскому потомку, но ничто не  радовало  Николая  Никитича:  он
знал, что тульское уходит, отмирает, а настоящее  -  там,  на  Урале,  где
Демидовы - хозяева и судьи...
   Помня повеление государя Павла Петровича, он посетил  старый  завод.  В
нем работало много стариков, помнивших еще самого  Акинфия  Никитича.  Все
так же, как и в былые  времена,  работа  шла  размеренно:  мастера  ладили
отменные ружья, умельцы-узорщики украшали их причудливой резьбой, чеканкой
- знаменитой тульской  чернью,  и  молодой  Демидов  часами  любовался  их
мастерством. Глядя на рабочих, просто не верилось,  что  еще  недавно  они
подымали смуту против властей: выглядели  они  совсем  покорно,  и  нравы,
которые царили среди них, были старые, мирные. Как  и  встарь,  оружейники
были большими любителями животных и птиц. Ранней весной,  в  свободные  от
работы часы, они отправлялись  в  окрестные  засеки  ловить  певчих  птиц,
главным образом чижей и соловьев, которых много водилось в тульских  рощах
и садах. В народе туляков поддразнивали: "Бачка, милок, присядь, притихни,
чижи летят!"
   На Кузнецкой слободе и по  сю  пору  мастера  разводили  певчую  птицу,
обучали ее, устраивали состязания и споры.
   И кто бы мог подумать, что эти мирные труженики, разводившие на посадье
голубей, канареек и кур, вдруг возмутились своим бесправием?
   Облюбовав седобородого, строгого лицом деда-оружейника, Николай Никитич
решил укорить его.
   - Слыхано ли от века, чтобы не чтить своих  опекателей  и  прекословить
им! - сурово пожаловался он старику. - От отцов наших завещано и пророками
нашей святой церкви указано: всякая власть от бога! Его милостями держится
и богатеет держава наша!
   На торжественный голос хозяина оружейник поднял голову. Лицо  его  было
угрюмо, глаза мрачны.
   - Да будет тебе ведомо, хозяин, что живет и богатеет  наша  держава  от
великих трудов простого русского человека! Только честный и любовный  труд
возвышает нашу державу и крепит ее против супостатов  наших!  -  твердо  и
складно, как кирпич к кирпичу в кладку, выложил  заветное  слово  к  слову
старый мастер. Он не отвел своих пронзительных  глаз  от  пытливого  взора
Демидова: дерзость и бесстрашие светились в них.
   "Не от такого ли корня  пошли  пугачевские  побеги?"  -  со  страхом  и
смущением  подумал  Николай  Никитич  и,  все  еще  не  сдаваясь,   сказал
оружейнику:
   - Это верно, что труд есть созидательное  начало.  Прадед  и  дед  наши
трудом своим великим  создали  множество  заводов  и  помогли  царю  Петру
Алексеевичу оборонить державу нашу от шведов!
   - Ни прадед, ни дед твой того не сделали бы, если бы народ  не  положил
душу и силы на укрепление державы. Дед и прадед твои  умные  были  люди  и
понимали, в чем их сила. Хошь, по совести говоря, и  звери  они  были,  но
простые люди не из страха перед кнутом или кандалами терпели  их.  В  поте
лица своего, до кровавых мозолей старался народ только из-за великой любви
к земле своей!..
   - Ты что тут городишь? - угрожающе поглядел  на  него  Демидов.  Однако
оружейник смело выдержал хозяйский взгляд.
   - Ты меня пытал, а я тебе ответ  держал,  вот  и  весь  сказ!  -  веско
отозвался он, склонив голову, и занялся мастерством.
   "Так вот какие они! - вернувшись в хоромы, обеспокоенно  думал  Николай
Никитич. Он ходил из угла в угол, а перед глазами все стояла  широкоплечая
фигура старика оружейника с впалыми грозными глазами на сухом темном лице.
- Вот какие они! Таких  ни  дыба,  ни  кнут  не  сломят!  С  виду  тихи  и
почтительны, а под спудом, в душе, своего часа ждут на господ тронуться!"
   Чтобы успокоиться, Демидов прошелся  пешком  по  городу.  На  городских
улицах и площадях царило затишье, изредка прерываемое криками калачников и
мещанок, торговавших медом  и  мятной  водой.  В  гостином  дворе,  завидя
одинокого  прохожего,  наперебой  зазывали  купцы  и  приказчики.  Потеряв
надежду за манить под каменные своды лавки покупателя, купцы скучно зевали
и садились за прерванную партию в шашки. В канцеляриях  чиновники  усердно
скрипели гусиными перьями. По окраинам и посадам в своих хибарках от темна
до темна трудились ремесленники Оружейная слобода,  откуда  пошел  в  гору
прадед Никита Антуфьев, и Чулково, как  сто  лет  назад,  продолжали  жить
своею "казюцкой" жизнью. Время от времени  "казюки"  выходили  "на  поле",
чтобы померяться силой на кулачных боях с городской стороной -  купцами  и
мещанами.
   Внешне все находилось  в  своей  вековечной  дремоте.  Купцы  медленно,
исподволь, но верно наживали свои капиталы, ездили торговать  на  ярмарки,
брали подряды у казны и время от времени жертвовали богу на церковь  и  на
богадельни. Но под этой тишиной таилось уже что-то  новое,  нет-нет  да  и
прорывавшееся недовольством среди мастеровых.
   И еще большее беспокойство принес  старый  лакей  Оставшись  наедине  с
барином, он таинственно про шептал ему:
   - Уезжайте, господин, подальше от греха!
   - Ты что  вдруг  так  забеспокоился?  -  удивленно  посмотрел  на  него
Демидов.
   - Слухом земля полнится. Сказывали на рабочей слободке, что  крепостных
скоро на волю отпустят...
   - Что за бредни? - возмутился заводчик.
   - Это не  бредни,  батюшка,  -  тихо  отозвался  старик.  -  По  книжке
господина Радищева читали.
   - Кто читал? Когда читал? - вспылил Николай Никитич и схватил лакея  за
руку. - Сказывай, песья душа!
   - Батюшка, да нешто я знаю, что и как! Что слышал, то и сказал.
   Демидов  так  и  не  добился  ничего,  но  это  сообщение  его   сильно
встревожило.
   "Значит, "Путешествие из Петербурга в Москву" и тут в списке ходит!"  -
подумал он с огорчением и решил поскорее уехать из Тулы.
   Вечерами тоска усиливалась. С заходом солнца Тула  замирала,  обыватели
отходили ко сну Круглая луна катилась над старым садом и заводским  прудом
Зеленый  призрачный  свет  струился  над  городом,  и  казалось,  что  все
строения, и косматые деревья, и сам Николай Никитич очутились вдруг на дне
зеленого океана. Свежий воздух лился  в  окно  и  приносил  первые  запахи
осеннего увядания.
   "Дальше, дальше отсюда! -  с  тоской  думал  молодой  Демидов.  -  Полк
генерала Шевина и без меня наведет тут порядок!"



3

   Николай Никитич выехал в орловские  степи,  и  перед  ним  распахнулись
широкие синие просторы. С полудня подул мягкий,  теплый  ветер,  напоенный
запахом последних отцветающих трав. Дорога бежала к  темно-синему  окоему,
пересекала сухие балки и светлые сосновые леса, разбросанные среди  равнин
по берегам рек. Демидов молча ехал  в  экипаже  и  наслаждался  покоем.  В
полдень кони останавливались в тенистой  рощице  у  ручья,  и  пока  слуги
готовили завтрак, Николай Никитич долго,  растянувшись,  лежал  на  теплой
траве и следил, как  высоко  в  небе  тянули  на  юг  журавли.  Безмятежно
проходило время, не было ни тревог, ни суеты. После приятной езды по степи
он ночевал на станционных дворах, где меняли лошадей. И как хорошо спалось
после долгого укачивания в экипаже! От возбуждающего ветра горело лицо,  и
сон приходил сразу, словно в теплый омут  погружался  Николай  Никитич,  и
каждое пробуждение после такого сна приносило Демидову  бодрящую  радость.
Хорошо утро на Орловщине, когда на  востоке  сквозь  тьму  начинает  робко
пробиваться бледно-розовая заря. Приходят минутки сладостного  пробуждения
природы, и вот вспыхивают первые трепетные лучи солнца и золотят  верхушки
деревьев. В утренней тишине раздается легкий  свист  крыльев:  с  дальнего
озера проносится утиная  стайка.  Неожиданно  из  широкой  балки  прилетит
ветерок и прошелестит в золотых листьях берез. Прекрасно  осеннее  утро  в
степи!
   В один из тихих  вечеров  Демидов  остановился  для  смены  лошадей  на
заброшенной почтовой станции. Безмолвие опустилось  на  просторы,  темнело
синее небо, и на  западе,  за  леском,  куда  погружалось  солнце,  нежным
багрянцем пылала заря.  Николай  Никитич  сидел  у  оконца  и  разглядывал
опрятные деревянные строения. И вдруг, словно  золотая  змейка,  в  оконце
скользнул и погас отраженный солнечный луч. Демидов выглянул  в  оконце  и
увидел на коньке крыши, на  шесте,  вертлявого  золотого  петушка.  Легкий
ветерок слегка поворачивал его.  Петушок  высоко  держал  голову,  раскрыв
клюв, и казалось, вот-вот он взмахнет золотыми крылышками  и  запоет...  И
тут Демидов вздрогнул,  раскрыл  от  изумления  рот:  из  ближней  балочки
вырвалась струйка упругого ветерка, ударила петушку в грудь, он и на самом
деле оживился, взмахнул крылышками, качнул головкой, и что-то  похожее  на
пение - нежный звук - пронеслось в вечерней тишине.
   - Что за  диво?  -  очарованно  оглянулся  на  станционного  смотрителя
Демидов.
   - И верно, батюшка, подлинное диво! - с ласковостью в голосе  отозвался
старик.  Из-под  седых  нависших  бровей  глядели  добрые  глаза.  Светлый
душевный огонек теплился в них.
   - Неужто петушок и в самом деле  золотой?  -  полюбопытствовал  Николай
Никитич.
   - Медный... Из меди резан, а дороже всякого злата! -  с  жаром  пояснил
станционный смотритель. Великий талант в сие  мастерство  вложен,  сударь!
Прост, а душу веселит. А радость душевная дороже всего, батюшка!
   - Подлинно великий талант надо иметь, чтобы смастерить  такое  диво,  -
согласился Демидов. - Неужто проезжий иноземец забыл у тебя на станции эту
забаву?
   - И-и, батюшка! - развел руками старик. Где  иноземцам  сделать  такое!
Слава богу, на Руси немало светлых голов имеется, не оскудела  наша  земля
талантами. И не забава это, милый человек. Петушок этот  погоду  сторожит,
зимой про метели предупреждает Не потеха это, батюшка, а стоящее дело!
   Николай Никитич взглянул в оконце и  загляделся  на  золотого  петушка,
который застыл в неподвижности в сиянии вечерней зари.
   - Продай петушка! - предложил Демидов.
   Станционный смотритель покачал головой.
   - Мастерство это не продажное, дареное! - ровным голосом отозвался он.
   Николай Никитич молча подошел к укладке, добыл кожаную кису  и  высыпал
на стол перед оторопевшим стариком червонцы.
   - Бери, все бери, а петушок мой! - настаивал Демидов.
   Станционный смотритель нахмурился.
   - Дареное от души  и  на  золото  не  купишь,  батюшка!  -  Он  сердито
отвернулся от приезжего.
   - Тогда скажи, кто смастерил это диво? - упрашивал Николай Никитич.
   - Мастерил диво крепостной человек барина  Свистунова,  русский  умелец
Ефимка. Мудрый мужик! А живет он отсюда верстов за тридцать...
   - Закладывай коней! Живо! - заторопил Демидов. - Не  хотел  ты  продать
золотого петушка, так куплю я мастера!
   Старик хотел что-то сказать,  жалобно  заморгал  глазами,  но  приезжий
грозно выкрикнул:
   - Проворней поворачивайся, сивый хрыч! Коней!
   Демидовский слуга быстро собрал дорожные укладки и поволок  во  двор  к
экипажу. За ним выбежал  хозяин.  Раздосадованный  станционный  смотритель
вышел на крылечко, слезы блестели на глазах.
   - Эх, горе какое! На доброго человека навлек беду! - покачал он головой
и запросил Демидова: - Батюшка, возьми петушка задарма,  только  не  трожь
Ефимку!
   - Э, нет! - отказал Николай Никитич. - Не  хотел  по-моему,  теперь  не
вернешь! Коней! - крикнул он и уселся в коляску...


   Ночь простиралась  ласковая,  звездная.  Над  полями  струилось  нежное
сияние восходившего месяца. Ямщик разудало щелкал бичом, погоняя коней.
   - Держись, барин! Кони из орловских заводов - порода!  -  Голос  ямщика
прозвенел громко.
   Хорошо ночью в степи! Полной  грудью  дышится,  и  колокольчики  -  дар
Валдая - нежно поют и трогают  душу.  Звездная  пыль  сыплется  по  синему
простору неба, а в поблекших травах  шорохи:  звери  тихо  пробираются  на
водопой. В широкой пади,  среди  мелкой  поросли  провыл  волк,  и  совсем
неподалеку от  дороги  жалобно  закричал  зайчишка,  врасплох  захваченный
лисой. В перелеске заухал филин. И надо всем колдует месяц.
   Вглядываясь в зеленоватую ночную мглу, Николай Никитич вспоминал:
   "Свистунов, Свистунов! Не тот ли санкт-петербургский гвардеец, которого
поспешно выслали из столицы за скандальное происшествие?"
   - Эй, любезный! - обратился  к  ямщику  Демидов.  -  Не  знаешь  ли  ты
помещика Свистунова? Каков барин? Не служил ли он в гвардии?
   - Кто его не знает! - бесшабашно отозвался ямщик. - Барин  размашистый,
орловский, под руку не попадай; и в гвардии  он  подлинно  служил,  да  не
повезло веселому, за проказы в родовое поместье отослали!
   - Он! - обрадовался Демидов, и сразу  на  него  нахлынули  воспоминания
юности.
   ...До  столицы  доходили   смутные   слухи,   что   отставной   поручик
лейб-гвардейского  Семеновского  полка  не  угомонился,  с  тем  же  пылом
колобродил в своих орловских поместьях и постепенно разорялся. Чтобы унять
его, в имение выехал  губернатор.  Свистунов  дознался  об  этом  и  решил
по-своему  встретить  высокую  персону.  Он  приказал  на  пути  сановника
выкопать глубокий ров,  а  через  него  построить  опасный  висячий  мост.
Достигнув переправы, губернатор с великим страхом проехал через нее.
   "Ну, хвала господу, пронесло!" - облегченно  вздохнул  он,  когда  кони
вынесли коляску на спокойную дорогу. Через  пять  минут  впереди  блеснула
речонка "Никак опять мост", - обеспокоенно завертелся губернатор, и  когда
кони вынесли коляску к берегу, он увидел, что  мост  разобран,  а  в  воде
торчат одни сваи За рекой с топорами и пилами бродили плотники. Чиновники,
сопровождавшие губернатора, бросились вперед.
   - Эй, ребята, куда мост девался? - заорали они. - Что случилось?
   - Мост разобран, господа хорошие! - почтительно  отозвался  из-за  реки
старший плотник.
   - Как разобран? Кто смел? - не удержался и крикнул губернатор.
   - Барин Свистунов приказал!
   Генерал нетерпеливо вышел из коляски:
   - Эй, вы, живо навести мост! Знаете, кто я?
   - Известно, ваше  превосходительство.  Слухом  земля  полнится.  Только
извините, ослушаться своего барина не смеем!
   - Розгами засеку! - побагровев, задыхался от гнева начальник губернии.
   - Воля ваша, перебирайтесь к нам и-секите!  -  с  озорством  отозвались
мужики.
   - Погодите, я до вашего  барина  доберусь!  -  пригрозил  губернатор  и
закричал ямщику: - Гони назад, в объезд!
   Вернулись к первому мосту, а его как и не  бывало.  На  другой  стороне
глубокого рва в походном креслице сидел сам отставной лейб-гвардии поручик
и спокойно покуривал трубку.
   - Господин Свистунов, что за озорство?  -  сдерживая  гнев,  заискивая,
выкрикнул губернатор.
   Опальный поручик остался глух и нем к  истошным  крикам.  Губернатор  и
грозил ему и умолял, а Свистунов пускал  синие  кольца  табачного  дыма  и
умиленно рассматривал  легкие  пушистые  облачка,  безмятежно  плывшие  по
ярко-синему небу.
   - Господин гвардии поручик,  -  не  вытерпел  и  взмолился  генерал,  -
выпустите меня из несносного плена.
   - А мне каково, ваше превосходительство? - наконец отозвался Свистунов.
- За что и про что меня мытарите?  Извольте,  сударь,  на  себе  испытать,
сколь  неприятно  находиться  в  щекотливом  положении.  Позвольте,   ваше
превосходительство,  пожелать  вам  спокойной  ночи!  -   Поручик   учтиво
поклонился губернатору, уселся в поданный экипаж и укатил. А генерал так и
остался мытариться на голом островке...
   Вспоминая об этом, Демидов улыбнулся: "Он, он, старый  знакомый!"  -  и
весело закричал ямщику:
   - Гони, холоп, быстрей!
   Кони и без того бешено рвались вперед.  Мимо  мелькали  осиянные  луной
перелески, блестели  озера,  гремели  под  копытами  мосты.  Вот  впереди,
плавясь серебром, заискрился пруд, под мшистым мельничным колесом зашумела
вода, и над плотиной выросли и сдвинулись кронами могучие молчаливые дубы.
   - Вот и поместье, барин! - выкрикнул ямщик и щелкнул бичом. -  Понесли,
залетные!
   По  крутому  извилистому  берегу  Красивой   Мечи   лепились   домишки.
Встревоженные  дворняжки  выбирались  из  подворотен  и  с  хриплым   лаем
бросались под ноги коней. А коляска с шумом катилась прямо на яркие  огни.
Несмотря на полуночный час, впереди золотыми квадратами  сияли  освещенные
окна огромного барского дома. Белые колонны его поднимались среди  вековых
лип. Ямщик молодецки развернул тройку и лихо подкатил к высокому  крыльцу,
украшенному массивной колоннадой.
   Заслышав стук экипажа, из  прихожей  на  ступеньки  выбежал  высоченный
гайдук. Он заносчиво осмотрел Демидова и не поклонился гостю.
   - Барин дома? - сурово спросил его Николай Никитич.
   Гайдук не смутился под надменным демидовским взглядом.
   - Барин, гвардии поручик, ноне путешествуют по губерниям! -  насмешливо
сказал слуга.
   - Как?
   - А так! Они у себя в кабинете, а только с утра странствуют и никак  не
могут остановиться. Не ведено пущать!
   - Не мели пустого! - накинулся на него Демидов. - Поторопись, холоп,  и
доложи, что старый друг по гвардии прибыл.
   Не задерживаясь, Николай Никитич ринулся  вслед  за  гайдуком,  покорно
распахнувшим перед ним дверь кабинета.
   Гость очутился в обширной комнате с потемневшими обоями.  Под  потолком
мерцал слабый свет от люстры, которую держал в клюве орел с распластанными
крыльями. Синие волны табачного дыма, как промозглый  туман  над  болотом,
колебались в покое, пол которого покрывал мягкий ковер. На  стенах  висели
охотничьи ружья, рожки, сабли, нагайки, головы лошадей,  оленей,  кабанов,
собак. По всему пространству  в  живописном  беспорядке  были  расставлены
столики, глубокие кресла и диваны. В углу кабинета высился дубовый стол со
спинкой, доходившей до потолка.  На  нем  в  несколько  ярусов  помещались
курительные трубки с длинными чубуками и крупными мундштуками  из  янтаря.
Вдоль широкой софы стоял ряд погребцов, а в них зеленели штофы.
   На софе валялся обрюзглый, с взъерошенной шевелюрой барин в  засаленном
шлафроке.