ок авзянских работных вызвались быть при пушках.
   "Пора в поход!" - решил Пугачев и на заре в  теплое  утро  выступил  из
Авзяна.
   Пугачевские войска двинулись по гребню горы Веселый Машак.  В  лесу  не
просохла земля, колеса телег, груженных тяжелой кладью, вязли по  ступицу.
Кони надрывались; зацепившись копытом за корневище, споткнулся коренник  и
не поднялся больше, пал. Авзянцы сгрузили пушки,  пристроили  жерди  и  на
себе потащили их. С камня на камень, с шихана на шихан,  обливаясь  потом,
они тащили пушки. На шеях мужиков от напряжения вздулись жилы,  но  они  с
усердием волокли тяжелый груз.
   Пугачев сошел с коня и криком подбадривал людей:
   - Не робей, детушки! Дружней возьмем!.. А ну, пошли!
   Еле приметная тропа вилась по самому гребню Камня. По обе стороны внизу
шумели свежей зеленью  леса,  кричали  птицы,  на  востоке  в  синей  дали
простиралась степь. Высоко в небе над равниной кружили орлы. Где-то  внизу
в глубокой пади гремела и плескалась неистовая горная  река  Белая.  Через
буреломы, дремучие  чащобы,  набирая  воды  от  многочисленных  безыменных
ручьев, она рвалась в глубокую  долину,  в  которой  среди  гор  притаился
Белорецк.
   Внизу у гор  расстилалось  синее  марево.  Указывая  на  него,  Пугачев
обещал:
   - Погуляем там, детушки, на воле!
   На другой день  на  лесную  дорогу  выехали  дровни,  влекомые  волами.
Погонщики упали перед Пугачевым на колени.
   -  Посланцы  мы  подсобить  тебе,  царь-батюшка.  Прослышали,   что   с
пушчонками идешь, да в лесах тяжко доводится, - сказали они.
   - Ох, добро, ко времени подоспели! -  обрадовался  Пугачев  и  приказал
перегрузить пушки.
   Медлительные  волы  без  натуги  поволокли  тяжелый   груз.   Погонщики
засмеялись:
   - Вот она, бычья дорожка!
   Прошло еще  два  дня.  Кругом  все  вздымались  горы,  рядом  шумела  и
бесновалась Белая. Лесные чащобы сильнее сжимали  тропу.  На  третий  день
скалы расступились, и в широкой долине показались курчавые дымки завода.
   - Вот и Белорецк! - показал на дымки Пугачев и погнал коня в понизь.



3

   Позади остались ордынские степи. Воронко, пофыркивая, бежал  по  лесной
дороге-тропе. В чащобе струилась утренняя прохлада. Мачтовые сосны  стояли
неподвижно, распластав над тропой широкие пышные лапы  ветвей,  отбрасывая
на елань бледно-синие тени.  В  торжественном  лесном  безмолвии  слышался
только мерный топот коня да треск сухого валежника. Изредка  из-под  самых
ног Воронка с шумом срывался глухарь; он столбом взвивался над деревьями и
исчезал в глухом ельнике.
   Грязнов прислушивался, но густая тишина таилась в горных дебрях. Тропка
круто взбегала на перевал, впереди сияло голубое небо.  Постепенно  редели
сосны, конь прибавил шагу и наконец вынес всадника  на  просторную  елань.
Грязнов поднялся в стременах и глянул вперед. Внизу в глубокой пади вилась
река, курчавились дымки завода.
   И только огляделся, как из  лесу  на  елань  один  за  другим  выбежали
угрюмые мужики с рогатинами и дубинами и окружили его.
   - Стой, куда едешь? Кто таков? - резко закричал один из них.
   - Государев атаман, а еду я к батюшке  в  Белорецк!  -  оглядев  лесную
ватагу, спокойно ответил Грязнов.
   Мужики уважительно посторонились:
   - Коли так, езжай с миром! И мы к нему торопимся.
   Чем ближе атаман подъезжал к заводу, тем чаще обгонял  толпы,  бредущие
по дороге. Из гор, из  лесов  выходили  все  новые  и  новые  крестьянские
ватаги, заводские мужики, на низкорослых  коньках  выезжали  башкиры.  Все
устремлялись в Белорецк...
   Там на заводской площади стоял высокий полотняный шатер, и  пребывал  в
нем сам государь-батюшка. Сердце Грязнова сильнее забилось при виде шатра.
   "Вот коли придется свидеться с могутным человеком!" - радостно  подумал
он.
   Однако не так-то легко было добраться до шатра. Широкоплечий, кряжистый
станичник Чумаков - ближний Пугачева - крепко оберегал его.  После  долгой
беседы с Грязновым и пытливого  осмотра  он  сдался  и  пообещал  доложить
государю.
   В окрестных домах было  шумно,  теснились  конники,  пешие  дружинники.
Звенело железо в походных кузницах: черномазые кузнецы калили  железо  для
копий, ковали казачьих коней, ладили  башкирам  железные  наконечники  для
стрел.  Ничто  не  ускользало  от  сметливого  взора   Грязнова.   И   чем
внимательнее он вглядывался в окружающую суетню, тем явственней  проступал
во всех делах порядок и воинский дух.
   "В добрых руках войско!" - похвалил он про себя Пугачева.
   Перед шатром толпились атаманы, сотники, прибывшие башкирские старшины.
Все поджидали царского выхода. С гор продувал теплый вешний ветер, колыхал
знамена и полотно  шатра.  Чумаков  вынес  низкую  скамейку,  поставил  на
пестром ковре.
   Тут распахнулись полы  шатра,  и  на  яркое  солнышко  выступил  добрый
статный казак с веселыми карими глазами; был  он  слегка  скуласт,  смугл,
борода густа, курчава, с легкой проседью. На  казаке  -  парчовая  бекеша,
красные сафьяновые сапоги, шапка с алым бархатным верхом.
   - Здравствуйте, детушки! - вскричал Пугачев.
   Все сразу опустились на колени, дружно отозвались:
   - Здравия желаем, ваше царское величество!
   -  Спасибо,  детушки!  Встаньте!  -  сказал  он  ласково  и  уселся  на
скамеечку,   крытую   зеленым   шелком.   Подбоченился,   устремил    свои
пронзительные глаза на башкир.
   - Ведомо мне, что по чистосердечности  вы  пришли  сюда!  -  раздельно,
властным голосом сказал он башкирским старшинам.  -  Ваша  службишка  мне,
государю российскому, будет оплачена вам вольностью.  Освобожу  я  вас  от
всяких утеснений  и  поборов.  А  брату  моему  младшему,  Салавату  Юлаю,
передайте поклон и дар.
   Пугачев повел карим глазом на Чумакова; тот быстро  нырнул  в  шатер  и
вновь вышел, держа в руке кривую сабельку в драгоценной оправе. На горячем
солнышке цветами радуги засияли кровавые лалы, золотистые яхонты, зеленые,
как молодая травка, смарагды.
   Чумаков поднес саблю Пугачеву. Тот внимательно оглядел  ее  и  протянул
седобородому старшине. Башкир тотчас упал на колени.
   - Бачка, бачка, государь! - залепетал он, и глаза его впились в саблю.
   Он бережно принял ее, поцеловал протянутую Пугачевым руку.
   Не утерпел старый кривоногий конник и, отойдя на шаг, выхватил из ножен
клинок. Все ахнули. Грязнов прижал руку к сердцу, не  мог  оторвать  своих
очарованных глаз от клинка. Синеватая ручьистая сталь струилась огоньками,
будто из глуби металла всплывали и гасли золотые искорки.
   Изумленный башкир защелкал языком.
   - Хорош! Ой, хорош клинок! - похвалил он.
   Пугачев довольно огладил темную бороду, сказал:
   - А еще поведай моему брату, Салавату Юлаю,  что  вороги  у  нас  одни.
Пусть сим  клинком  беспощадно  рубит  вражьи  головы!  Но  то  разумейте:
заводишек наших не рушить, оберегайте их от огня, от злой руки  и  порухи.
Потребны нам будут сии заводишки, когда тронемся на Москву...
   Грязнов залюбовался Пугачевым. Сила, молодечество, умная  речь  пленили
его. Атаман сразу уверовал в него. "Умен! Шибко умен!  И  видать,  человек
рассудительный, воин  добрый.  Голова!  Ему  и  вести  нас.  Много  годков
поджидали такого!" - думал он.
   От этих мыслей его оторвал окрик:
   - А ты кто? Откуда, молодец?
   Грязнов упал на колени, подполз и поцеловал руку Пугачева.
   - Государь-батюшка,  верный  слуга  твой  атаман  Грязнов,  повоевавший
генерала Деколонга. Из Челябы прибег.
   - Знаю! Наслышан о тебе, казак! - Пугачев внимательно оглядел Грязнова,
оживился. - За воинские  доблести  жалую  полковником.  Чумаков!  -  снова
покосился он на проворного казака. Тот опять нырнул за полог шатра и вынес
суконный кафтан, золотые полковничьи знаки.
   - Подойди ближе!  -  Пугачев  поднял  пытливые  глаза  на  Грязнова.  -
Узакониваю тебя полковником яицкого полка, и ныне быть тебе  ближним  моим
охранителем. Служи честно, а я, государь, тебя не забуду...
   К Пугачеву подходили другие; для всякого он  находил  умное  и  твердое
слово. Отпустив всех, он поднялся и,  построжав,  крикнул  окружавшим  его
сподвижникам и башкирским старшинам:
   - В поход, детушки! В поход!..
   Чумаков откинул полы шатра, и Пугачев, слегка качнув головой  атаманам,
скрылся за белым пологом.
   На  душе  у  Грязнова  стало  бодро,  легко,  словно   хмельная   кровь
переливалась по жилам,  ободряющее  слово  Пугачева,  будто  живой  росой,
освежило его. Он взглянул на горы, на сияющие под солнцем леса,  на  синее
небо и потянулся до  хруста  в  костях:  "Эх,  скорей  бы  переведаться  с
супостатами!.."
   И мнились ему старые дороги  через  степь,  через  камни-шиханы,  через
чащобы на знакомую Челябу, на Кыштымский завод. "Погоди, еще  погуляем  по
знакомым местам!" - бодрясь, подумал он.


   В горячем зыбком мареве колеблется  бескрайная  степь.  В  чистом  небе
чертят плавные круги остроглазые орлы, высматривая  добычу.  Но  пустынно,
безмолвно кругом. Напрасен орлиный дозор: ни  овечьих  отар  в  степи,  ни
конских косяков - откочевали ордынцы в глубь ковыльных  просторов,  следом
за стадами ушли волки. В сизом мареве  по  степи  с  полудня  на  полуночь
редкими  городищами  сереют  деревянные  крохотные  крепости  Верхнеяицкой
дистанции: Магнитная, Карагайская, Кизильская,  Петропавловская,  Степная.
Во всех этих крепостцах еле-еле  набиралось  до  тысячи  ратных  людей  да
десятка три орудий. Только над старым Яиком-рекой, при устье Урляды, стоит
хоть деревянная, но крепкая своими валами, заплотами и сильным  гарнизоном
Верхнеяицкая крепость.
   Пугачев решил умно: "Первая неудача обернется бедой, а маленький  успех
окрылит людей".
   Решил  он  миновать  Верхнеяицкую  крепость  и  ударить  на  Магнитную.
Двигаясь по станицам и селениям, забирая годных коней, скот, запасы хлеба,
пятитысячное войско Пугачева прошло мимо Верхнеяицка.
   Комендант крепости этой станицы полковник  Ступишин,  столь  храбрый  с
одинокими башкирами,  при  виде  пугачевского  войска  изрядно  струсил  и
пустился  на  воинские  хитрости.  По  его  наказу  за  валами   наставили
обряженные чучела, за тыном выставили обожженные шесты, издалека схожие  с
пиками. Звонили в колокола в крепостном соборе, где хоть и теплились перед
образами лампады, но было пусто. Весь народ, и стар и  мал,  производил  в
городе шумы, изображая большой воинский лагерь...
   Пугачев на тонконогом белом коне остановился  на  Извоз-горе.  Внизу  у
ног, за  синей  лентой  Яика,  лежала  крепость.  Емельян  Иванович  долго
всматривался в серые деревянные  заплоты,  в  улочки  города;  насмешливая
улыбка блуждала по его лицу.
   Грязнов не стерпел, на Воронке быстрым махом пустился  к  реке.  Редкие
пульки провизжали мимо, но полковник даже ухом не повел; подъехав поближе,
выглядел немудрые хитрости коменданта.
   Смех подмывал его.
   "Плохи дела, коли головешки для устрашения выставил", - подумал он и во
всю прыть помчал в гору.  Еле  сдерживая  радость,  указывая  на  заплоты,
Грязнов крикнул Пугачеву:
   - Батюшка-государь, схитрил старый плут Ступишин!  За  тыном  головешек
натыкал.
   - Тишь-ко! - сверкнул злыми глазами Пугачев. - Сам вижу.
   Лицо его стало сурово, замкнуто. Он властной рукой тронул  повод,  конь
послушно повернулся и пошел под гору. За ним затрусил  Воронко.  За  горой
быстро скрылся крепостной городок. Набежавший  ветерок  шевельнул  конские
гривы. Пугачев оглянулся на атамана и сказал в глубоком раздумье:
   - После рассудим, кто кого обхитрил...
   Воинство,  обтекая  гору  и  Каменные  сопки,  что  синели  на  юге  от
Верхнеяицка, обошла крепость и на другой день, словно  выхлестнутое  сизым
маревом, встало шумным кольцом под Магнитной.
   Люди горячились, рвались в битву. Пугачев на полном скаку  подъезжал  к
крепостным воротам.
   - Детушки, детушки! - закричал он. - Против кого идете? Аль не признали
меня, государя вашего?
   Из-за крепостного вала выглянул седоусый капитан.
   - Я  тебе,  сукину  сыну,  покажу  сейчас!  -  погрозил  он  кулаком  и
скомандовал притаившимся стрелкам: - По вору - огонь!
   В степной тишине прозвенели редкие выстрелы.  Грязнов  кинулся  вперед,
ухватил пугачевского коня за повод:
   - Остерегись, государь!
   - Уйди прочь! - закричал Пугачев. - Знай свое дело!
   Он оглянулся на бегущие толпы и закричал им:
   - За мной, детушки!..
   Но из крепости дружно отстреливались. Не добежав до заплотов  полусотни
шагов, порастеряв раненых, толпы повернули назад.  Они  увлекли  Пугачева.
Белый конь широким махом вынес его вперед. На полном  скаку  он  остановил
коня, крепко взнуздав, повернул обратно, вздыбил его и врезался в  людскую
гущу. Давя людей, широко размахивая плетью, Пугачев стал хлестать их.
   - Куда ж вы? Чего спугались, лукавые? Назад, назад! - кричал он и  гнал
толпы на крепость.
   Из-за тына раздавались частые дружные залпы... Грязнов выскочил вперед,
прикрыл собою Пугачева.
   - Прочь! - озлился Емельян Иванович. - Доколь глаза будешь мозолить?  -
Смуглое лицо его  в  злобе  перекосилось.  Ощерив  крепкие  зубы,  Пугачев
схватился за клинок.
   В эту минуту вражья пуля ударила Воронка. Конь  заржал  и  опрокинулся,
загребая копытами землю. Грязнов вскочил. Пугачев,  сжав  скулы,  обхватил
правой рукой левую  и  отъехал  прочь.  На  парчовой  бекеше  его  заалела
кровь...
   "Пропал конь!.. Государя изувечили!" - с  горестью  подумал  Грязнов  и
следом за Пугачевым побрел прочь от крепости...
   Рука Пугачева вспухла, посинела. Сильный жар одолевал тело. Он  валялся
на войлоке в палатке и горько жаловался:
   - Николи того не было! На царей пули еще не  отливались.  Эта,  видать,
наговорная! Колдун офицеришка!..
   Ночь темным пологом накрыла степь. Нарушая тишину, за дальним  ильменем
провыл одинокий волк. Пугачев вышел из палатки, взглянул на звездное небо,
тихо обронил:
   - К полуночи месяц взойдет... Коня! - властно сказал он Чумакову.
   Емельяну Ивановичу подвели белого скакуна. Поддерживаемый близкими, он,
морщась от боли, взобрался в седло.
   В эту пору по  овражкам,  рытвинам  к  заплотам  крепости,  как  черные
неслышные тени, крались охотники. Загремела  пальба,  за  валами  тревожно
забил барабан, но было поздно,  -  под  ударами  топоров  трещали  ветхие,
иссохшие от степных ветров бревна, рушились тыны.
   И тогда Пугачев на своем скакуне выехал вперед; с  толпами  разъяренных
дневной неудачей людей он устремился в пролом. С развевающейся гривой  его
конь носился по крепостной улочке и давил потрясенных ужасом защитников...
   Из-за холмов выплыл багряный месяц, осветил степь. У темных  крепостных
ворот кричали обозленные пугачевцы:
   - На перекладину их!..
   Мужики вешали усатого коменданта крепости и его жену.
   За гарнизонной избой занималось пламя. Багровые отсветы озарили  темное
степное небо. Прилетевший ветер пахнул в лицо гарью.


   Над широким Яиком тянулись горькие дымы; дотлевали бревенчатые  домишки
Магнитной. Кругом пепел и запустение.  На  пожарище  копошились  бездомные
одинокие псы.
   По ковылю, по  дорогам  ветер-гулена  славу  разнес.  Днем  и  ночью  в
пугачевский стан прибывали конные башкиры, ордынцы, заводчина. Животворной
водой оросилась степь, ожила, зашумела. Под  звездами  на  глухих  дорогах
заскрипели телеги, ржали кони; горы и степь изобильно рождали недовольных,
и спешили они теперь под Магнитную.  Росло  пугачевское  воинство  и,  как
вешний поток, выходило из берегов.
   В стане над Яиком белел большой шатер, а  в  нем  на  войлоках  метался
батюшка; все тело его горело и томилось от боли. Ивашка Грязнов  склонился
над ним:
   - Дозволь, государь, привести лекарку. Знаю тут одну в степи.
   Пугачев покривился от боли.
   - Зови, дай облегченье... - обронил он, устало опустив голову.
   Ивашка вскочил на коня и поскакал к ильменю, к знакомой балочке. Вот  и
воды блеснули, и низинка распахнулась! Как и в прошлый раз, подле  родника
вился дымок, у костра сидела старуха. Приложив дрожащую ладонь  к  глазам,
она пристально вглядывалась в подъезжавшего конника.
   - Заждалась тебя, родимый! - низко поклонилась она казаку.
   - Ой, что ты? - Грязнов суеверно покосился на старуху. -  Отколь  тебе,
бабка Олена, было ведомо, что наеду сюда?..
   - Сердце вещее подсказало, что не миновать тебе и в  третий  раз  меня,
старую...
   Она смолкла, помешала в чугунке.
   - Ты что ж,  полудневать  собралась?  -  спросил  казак  и  заглянул  в
котелок. В нем кипела-пузырилась чистая водица.
   - Отполудничала и отужинала, сынок! -  скорбно  отозвалась  ведунья.  -
Поприела все. Годы  мои  вышли,  и  собралась  я,  крестничек,  в  дальнюю
дорожку. Вот и лапоточки надела...
   И впрямь, на ногах старухи белели липовые лапоточки. В чистом  сарафане
празднично и торжественно выглядела бабка.
   - Никак на Кыштым собралась? - воззрился на старуху Ивашка.
   - Нет, сыночек, не добрести мне до родной земельки. Услышала я  вчерась
гром дальний и подумала - идет государь-батюшка! Несет он  расплату  нашим
притеснителям. Ох, хоть бы в очи его поглядеть!
   Казак подсел к огоньку и молча выслушал старуху. Из глаз ее  выкатилась
жаркая слезинка.
   - Хоть одним глазком взглянуть на ясного сокола,  да  силушки  уж  нет.
Уходилась...
   - Садись, баушка, на моего коня, да поедем мы к нему! Поранили его наши
супостаты. Добудь травку такую, чтобы боль ту унять.
   - Есть такая травинка. Ой, есть! Приложишь к ранке, отойдет боль, а  на
десятый день возвратится здоровьице...
   Старуха заползла в свою  лачугу,  добыла  ладанку,  подала  ее  казаку.
Вручив травку, она присела у костра и огорченно сказала:
   - И то старая подумала, да можно ли соваться ему на глаза? До  меня  ли
ему! Нет, нет! - Она грустно покачала головой. - Езжай  один!  И  так  мне
радостно, что хоть капельку доброго могу  для  него  сробить.  Ну,  сынок,
торопись!
   Ивашка согласился со старухой. Быстро  вскочил  на  коня  и  понесся  в
степь, а на пригорке  долго  темнел  силуэт  маленькой  старушки.  Степное
марево постепенно укрыло его...
   В ночь полегчало Пугачеву от Олениной  травы,  опухоль  стала  спадать.
Наказал он сбираться в  поход.  Утром  заиграли  трубы,  загремели  бубны:
конники выступили вперед.  Клонился  долу  ковыль,  разбегались  неведомые
тропы, поднялись птицы над степью. Станичники запели песню:

   Ах ты степь ли, степь наша родная,
   Ты неси коней глаже скатерти...
   Мы задумали дело правое,
   Дело правое, думу честную...

   Ветер развевал конские гривы, звенели  удила.  Осененный  знаменами,  в
голове ехал Пугачев. Впереди неслись птицы, позади кралось зверье...
   Неподалеку  от  Верхнеяицка  из-за  горы  выплыло  пыльное   облако   -
показалась рать.
   "Быть драке!" - решил Пугачев и стал выглядывать места. Но в эту минуту
его острый глаз заметил вестника.  На  сером  коне  широким  махом  скакал
казак. Навстречу ему Пугачев выслал Грязнова.
   Рати остановились, разделенные  холмами,  и  стали  выжидать.  Улеглась
пыль, смолкли голоса, только кузнечики  в  ковыле  неутомимо  завели  свое
надоедливое цырканье. Подбоченясь, сидел Пугачев на белом коне.
   Вот Грязнов оторвался от вестника и поскакал прочь. Пугачев  облегченно
вздохнул. На скаку Грязнов махал шапкой и кричал:
   - Свои!.. Свои!..
   Подъехав к Пугачеву, он вытянулся в седле и молвил радостно:
   - Ваше величество, полковник Белобородое помощь ведет!
   Емельян Иванович махнул рукой. Снова заиграли рожки,  забили  в  бубны,
взвилась песня:

   Коль придется покориться нам,
   Сложим головы непокорные.
   Под катов топор, под страшный удар
   Сложим буйные, эх, да головушки...

   С кургана в падь навстречу Пугачеву на добром  коне  спускался  высокий
плечистый всадник. Не доезжая, он  соскочил  с  коня  и  пошел  неспешным,
чинным шагом. Было в его движениях что-то уверенное,  хозяйское.  Держался
он прямо, строго.
   Пугачев сам сошел с белогривого и двинулся на