анесло?
   - Да с Каменного Пояса, - потянулся целоваться Демидов.
   - Ах, желанный гость! - Меншиков весело прищурился, хлопнул  Никиту  по
спине. - А соболей много приволок? Я  ведь  ноне  женатый.  Жену  обряжать
надо!
   "Ишь хапун какой, - подумал Демидов. - Богатств, поди, и  без  того  не
оберись, а все мало".
   - Как же, приволок, Данилыч. Ух,  какую  я  рухлядь-то  добыл!  Никогда
такой не видели в Санкт-Питербурхе! - ответил Демидов.
   - Вот удружишь!
   Данилыч взял Никиту под руку.
   - Ну, чать, не байки рассказывать прискакал издалека, а за делом?  Знаю
твою повадку!
   Демидов поклонился слегка, хозяин не дал раскрыть рот:
   - Дела потом, а ноне - ты гость. Идем к хозяйке!
   Меншиков провел Демидова через вереницу горниц, и все-то они были крыты
или штофом, или бархатом, одна была  отделана  вызолоченной  кожей.  Всюду
сверкал хрусталь, везде бронза, невиданная мебель.
   В горнице, в которую привел Меншиков гостя, было  просторно  и  светло.
Рассевшись в креслах, на солнце нежились разодетые дамы.
   - Даша! - крикнул Александр Данилович жене. - Заводчика  приволок.  Вот
он, бородач! Полюбуйся, богат и знатен купец!
   Три дамы, одетые по-чужеземному, разом поднялись и сделали книксен.
   Круглолицая  румяная  Дарья   Михайловна,   хозяйка,   пленила   Никиту
смешливостью. Вся ее дутая чопорность сразу пропадала, когда она смеялась.
   У Меншикова при взгляде на белокурую жену глаза светились  ласково;  по
всему угадывалось, что светлейший любил свою подругу. Не было в Александре
Даниловиче прежней статности, но был он все еще проворен.
   Женщины окружили Демидова, и каждая тараторила свое и  ждала  только  к
себе внимания.
   "Руду копать да чугун плавить куда  легче,  чем  с  вельможными  бабами
знаться!" - подумал Никита.
   Ни на минуту дамы не отпускали от себя заводчика, заставляли  играть  с
ними в фанты. Будь оно проклято, до чего все это неловко было и неприятно!
Чего только они не заставляли Никиту выделывать!  Помня  о  деле,  Демидов
молча покорялся причудам светских капризниц. На фантах его  проштрафили  и
повели танцевать.
   "Боже, твоя воля! - с огорчением подумал  Никита.  -  Николи  с  женкой
такой утехе не предавался, а тут - на, выходи и пляши!"
   Крепился-крепился старик, под конец скинул  бархатный  камзол,  тряхнул
головой и топнул башмаком:
   - Коли на то пошло, давай нашу родную, русскую!
   Александр Данилович отвалился в кресле, за живот схватился:
   - Ну, давно бы так! Проштрафился и пляши!
   Дамы  пустились  вокруг  Демидова  в  пляс.  Данилыч  задергал  ногами,
пошевеливал плечом: не стерпел сам - вскочил и пошел петушком по кругу...
   Ой, то и пляс был, по всем хоромам гул шел! Меншиков покрикивал:
   - Поддай жару!.. Эй, женка!..
   Дамы плыли уточками, слегка сгибаясь  корпусом  то  вправо,  то  влево,
помахивая белыми платочками. Однако женщин,  затянутых  в  корсеты,  танец
утомил.
   У дверей в горницу неприметно,  один  по  одному,  собрались  княжеские
холопы. Старик дворецкий, обряженный  под  иноземный  лад,  бритый,  но  с
баками, стукал крышечкой табакерки, понюхивал табачок, головой крутил:
   - Лих еще наш Данилыч! Михайловна ж пава...
   Никита рукавом утирал  с  лица  пот.  Выйдя,  притопывая,  на  середину
горницы, в кругу женщин он ударял в такт ладошками и приговаривал:
   - Приуда-р-рю! Раз-зойдусь! Ухх!..
   По дальним горницам загремели торопливые шаги,  в  дверь  шумно  вбежал
исполин в высоченных сапогах, раздвинул холопов.
   Никита оглянулся и обмер: "Батюшки, царь Петр Ляксеич! Ой! Вот,  старый
дурак, опозорился!.."
   Государь  загрохотал  добродушным  смехом,  шагнул  длинными  шагами  к
креслам, - брякнули шпоры, - бросил на ходу треуголку.
   - С чего взбесились? - садясь в кресло, спросил он.
   Смущенные дамы присели перед царем в поклоне. Алексашка, утирая платком
лицо, отдувался:
   - Ой, мин герр...
   Заметив  благодушие  на   царском   лице,   Данилыч   засмеялся.   Дамы
сконфузились. Демидов не знал, что делать.
   - Ну, с чего в пляс пошли?
   Меншиков махнул рукой на Демидова:
   - Да вот сибирский гость  наехал,  проштрафился,  а  бабы  обрадовались
случаю. Гляди, мин герр, бородища какая, а плясун - не дай бог!..
   Никита  стоял  смущенный.  В  другом  месте   он   непременно   глубоко
разобиделся  бы,  но,  видя,  что  государь  смеется,   хозяева   смеются,
расхохотался и сам.
   Царь притих на минуту, искоса поглядывая на Демидова:
   - Ну, Демидыч, докладывай, сколь пушек да ядер приволок?
   Никита опустил голову, развел руками.
   - Беда, государь! - огорченно сказал он.
   Царь встал, лицо его помрачнело, прошла легкая судорога.
   - Что за беда, Демидыч, приключилась? - спросил Петр.
   - В разор заводы наши пущают,  хлеб  не  дозволяют  ставить,  народишко
мрет...
   Государь пожал плечами, омрачился больше:
   - Ничего не пойму. Кто зорит заводы и почему хлеб не дозволяют ставить?
Люди работают в полную меру, кормить надо  и  того  лучше.  От  сего  одна
выгода государству. Кто перечит моим указам?
   Никита осмелел, посмотрел в глаза царю и ответил:
   - Капитан Татищев сему делу зачинщик, царь-государь. Мы его и  так,  мы
его и этак. А он - никак,  понаставил  дозоры  и  не  пропускает  обозы  с
хлебом, мрет народ...
   - Вот как! - удивленно произнес государь,  засунул  за  обшлаг  мундира
руку, достал трубку и стал набивать табаком. -  Данилыч,  наказую:  завтра
разберись в этом деле,  да,  может,  того  капитана  Татищева  отозвать  в
Санкт-Питербурх, - царь недовольно  двинул  плечом.  -  Ишь,  что  удумал,
работных отучить от хлеба!..
   За окном синел вечер, слуги бросились зажигать свечи.
   Государь успокоился, подошел к жене Меншикова, взял ее за подбородок:
   - Ну, Дарьюшка, повеселилась?
   - Повеселилась, мин герр, - откликнулась Меншикова.
   В  покое  засверкали  желтые  огоньки  свечей,  свет  их   дробился   о
хрустальные привески. Слуги опускали на окнах шелковые занавесы.
   - Данилыч! - закричал государь. - Изголодался я, ездил в гавань. Зов" к
столу!
   Быстро забегали слуги, на минутку следом за ними вышел Демидов и что-то
прошептал  дворецкому.  Когда  он  вернулся,  царь,  взяв  под  руку  жену
Меншикова,  повел  ее  к  столу.  Все  отправились  следом.  На   скатерти
необыкновенно нежно-серебристого цвета  были  расставлены  блюда,  вина  и
среди них любимая царем анисовка.
   Царь шумно уселся за стол,  за  ним  последовали  остальные.  Расставив
широко локти, государь стал жадно есть. Никита внимательно следил  за  ним
да поглядывал на скатерть. Ой, как хотелось ему показать  новую  диковинку
из горной кудели! От анисовки государь  оживился,  повеселел,  посмеивался
над Меншиковым  и  Демидовым.  Разыгрывая  неловкость,  Никита  неожиданно
опрокинул блюдо с жирной  подливкой.  Хотел  исправить  беду,  да  рукавом
зацепил меншиковский бокал с густым вином, и  все  полилось  на  скатерть.
Царь поморщился.
   - Экий ты, братец, неловкий! - усмехнулся Петр Алексеевич. - Быть  тебе
битому хозяйкой!
   Демидов ухмыльнулся в бороду.
   - Не печалься, государь! - улыбаясь, сказал он. - Ничего  сей  скатерти
не станет. Эта скатерть особая. Полюбуйся, Петр Ляксеич! - Заводчик глянул
на слуг, те мигом убрали посуду, и Демидов сдернул со  стола  скатерть.  -
Разреши, государь, выстирать ее огнем!
   - Да ты сдурел, Демидыч! - воскликнул царь.
   Никита, не смущаясь, бросил скатерть в пылающий камин. Быстро  выгорели
жировые и винные пятна, и Демидов выхватил из огня скатерть, встряхнул  ее
и снова покрыл стол.
   Петр Алексеевич открыл в изумлении рот.
   - Да ты колдовством, что ли,  занялся,  старый!  -  удивленно  закричал
государь.
   - Это не колдовство, Петр Ляксеич! - степенно ответил Демидов. - Найден
нами в русской земле, на Каменном Поясе, минерал особый -  горная  кудель,
или асбест, именуется. Ни в огне не горит, не портится и гож для тканья!
   Никита захлопал в ладони, и слуга принес  укладку,  а  из  нее  Демидов
извлек белоснежные холсты, кошельки, кружева.  Раскладывая  их  на  столе,
заводчик весело предлагал:
   - Спытайте сами, кидайте в огонь, и все уцелеет!
   Государь засмеялся, похлопал Никиту по плечу:
   - Вот за это спасибо! Сей минерал на пользу нам будет!
   Дамы бросились разбирать кружева, и все  ахали,  разглядывая  волшебные
подарки. А государь уже успокоился  и  задумался  вдруг.  Он  поглядел  на
Демидова и Сказал ему:
   - Ну, Демидыч, торопись с пушками да ядрами! Выручай!
   Никита поклонился царю.
   - Как всегда, готов, Петр Ляксеич! Только не пойму, к чему  торопиться:
войну покончили, шведов побили и замирились! - с  напускным  хладнокровием
вымолвил заводчик.
   Царь улыбнулся таинственно и ничего  на  это  не  ответил.  Прощаясь  с
Демидовым, он обнял его и расцеловал:
   - Не забывай уговор! Может, не скоро свидимся!
   Хотел Никита спросить, куда и зачем  так  торопится  государь,  но  тот
быстрыми шагами вышел из горницы. Как внезапно он появился, так же вдруг и
покинул дворец Меншикова.
   Демидов стоял посреди горницы ошарашенный. Меншиков взял его за руку и,
отведя в уголок, прошептал заводчику:
   - Да не кручинься, Демидов! Дел тебе не убавится. Задумал государь идти
на Каспий, воевать берега морские!..
   Вернулся Никита в Невьянск спустя несколько месяцев, а следом за ним на
Каменный Пояс в горную контору заводов пришел указ Берг-коллегии,  которая
предложила капитану Татищеву немедленно прекратить стройку нового города и
выбыть для допроса в канцелярию государя.
   Никита Демидов одиноко бродил по каменным  хоромам  своего  невьянского
замка. Как сыч в дупле, нелюдимый старик хохотал.
   - Буде, отстроились... ты не шути с Демидами  -  они,  брат,  такие!  -
грозил он невидимому врагу.



8

   Напрасно и преждевременно радовался  Никита  Демидов.  Капитан  Татищев
уехал в Санкт-Питербурх, но на его место с большими царскими  полномочиями
на  Каменный  Пояс  прибыл  основатель  многих  олонецких  заводов  Виллим
Иванович де Геннин. Полномочия его были огромны: он  мог  по  собственному
почину строить  и  перестраивать  казенные  заводы,  не  спрашивая  о  том
дозволения Берг-коллегии. В горном деле, да  и  в  литье  металлов  Виллим
Иванович был большой знаток.
   Осмотрев казенные заводы  и  найдя,  что  рачительный  капитан  Татищев
немало потрудился  для  государственной  пользы,  он  одобрил  его  благие
начинания и сам деятельно втянулся в эту немалую и  докучливую  работу  На
деле он убедился, насколько прав был Татищев.  На  Каменном  Поясе  царила
"всюду злая пакость, государственные заводы в худом  состоянии,  крестьяне
разорены, судьи берут взятки, воеводы живут приносами". Казенные чиновники
думали только о себе, а Демидовы творили что  хотели.  Ничего  не  утаивая
перед царем, Геннин честно написал обо всем государю.
   "Демидов - мужик упрямый, - писал он, - не любит,  чтобы  в  его  карты
заглядывали. Татищев же показался ему горд и неподкупен, старик не любил с
таким соседом жить. Демидову не очень мило, что вашего  величества  заводы
станут здесь цвесть. А Татищев по  приезде  своем  начал  стараться,  чтоб
вновь строить вашего величества заводы и старые поднимать".
   Геннин  очень  подробно  описал  все  порядки,   заведенные   капитаном
Татищевым, которые ограничивали произвол Демидовых. Не таясь, он  похвалил
капитана,  которого  счел  в  деле  рассудительным,  прилежным,  человеком
государственного ума.
   "Как отцу своему объявляю, - убеждал в докладе Виллим Иванович царя,  -
к тому лучше  не  смекать,  как  капитана  Татищева,  и  надеюсь  я,  ваше
величество, изволите мне в том поверить, что я оного Татищева  представляю
без пристрастия, я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но видя его  в  деле
весьма правым..."
   Однако  государь  Петр  Алексеевич  рассудил   по-своему:   начальником
казенных заводов и главою горного дела на Урале  он  назначил  Геннина,  а
Татищева оставил в Санкт-Питербурхе.
   Геннин понял, сколь крепко сидит на Камне  тульский  кузнец,  а  потому
решил не ссориться с Демидовыми  и  сам  первый  пожаловал  в  Невьянск  к
грозному заводчику. В ту пору Геннину завернуло за полсотню лет. Лицом  он
был сух, чисто брит, носил скромный паричок, в речах немногословен. Никите
эта скромность по душе пришлась, и все пошло так,  как  будто  они  и  век
дружили. Оба крепко обнялись, расцеловались; сразу в одну борозду  попали.
Никита Демидов показал де Геннину свой завод, тот похвалил за  многое,  но
тут же поучил заводчика, как улучшить и ускорить литье металлов.
   Геннин любил  ячменное  пиво  и  русские  блины;  демидовские  стряпухи
радушно угощали его. После заводских объездов де Геннин заезжал для отдыха
в Невьянск; его вели в баню, добро парили, после чего он подолгу сидел  за
кружкой ячменного пива и рассказывал Никите о металлах.
   Но вскоре он показал себя. Однажды он явился к Демидову  торжественный,
величавый, в  парадном  мундире  и,  холодно  ответив  на  поклон  Акинфия
Никитича, оповестил его:
   - Господин Демидов, ноне  я  пожаловал  к  вам  по  официальному  делу.
Государю Петру Алексеевичу угодно знать, справедливы  ли  ваши  жалобы  на
Василия Никитича Татищева?
   - С ним тягаться мы и не думаем! - попытался  уклониться  от  разговора
Акинфий.
   - То не ответ! - строго перебил Геннин и рукой коснулся портрета  царя,
который висел у него на груди в золотой оправе, осыпанной бриллиантами.
   Демидову стало не по себе.
   - Как и писать о том батюшке-царю, не знаю! -  смущенно  сказал  он  и,
прикидываясь овечкой, закончил: - Я не ябедник!
   - Нет, господин, вы дадите ответ государю! И  я  не  уйду  до  тех  пор
отсюда, пока вы не напишете о ваших обидах! - настаивал на своем Геннин.
   Демидову пришлось подчиниться. Он в тот же день  изготовил  челобитную;
но в перечне обид указал  только  две:  одну  о  том,  что  устроенные  по
распоряжению  Татищева  заставы  весьма   затрудняли   привоз   хлеба   на
демидовские заводы, и вторую  -  что  Татищев  несправедливо  отнял  часть
пристани Курьинской, построенной им, Демидовым, на реке Чусовой.
   Получив челобитную, Виллим Иванович снова превратился  в  добродушного,
веселого гостя и, по обычаю, выпил жбан доброго демидовского пива. Уезжая,
он похлопал Акинфия по плечу:
   - Так разумею, что все кончится к выгоде обеих сторон!
   Очень быстро на отношение Демидова последовала отписка Василия Никитича
Татищева, который сообщал, что заставы  им  были  устроены  по  требованию
сибирского  губернатора  потому,  что  через  демидовские  владения  тайно
проходили  купеческие  обозы,  не  платя  пошлин,  а  пристань  Курьинская
построена самовольно и на казенных землях.
   Так и не достиг своей цели извет Демидовых на Татищева.
   Прошло немного времени,  и  Виллим  Иванович  показал  себя  деятельным
горным правителем. В конце марта, когда посинели ельники  и  на  пригорках
появились тали, в долину реки Исеть,  к  месту  стройки  плотины,  начатой
Татищевым, пришел Тобольский полк. Солдаты выбились из сил; шли горами  да
чащобами по глубокому снегу. Шли под барабанный бой.  Полк  вели  офицеры,
одетые в коричневые  мундиры  и  в  треухи;  из-под  них  болтались  белые
косички.
   Звери, напуганные барабанным боем, разбегались по чащобам. По  селениям
навстречу солдатам выходил народ. Солдаты пели невеселые песни.
   За полком по дороге тянулся обоз с шанцевым инструментом и с солдатским
скарбом.
   В полдень  полк  пришел  к  месту,  на  лесную  поляну,  загроможденную
камнями, бревнами, вывороченными  корневищами.  Место  казалось  унылым  и
диким. По снежной лощине тащились подводы: мужики подвозили  провиант.  На
взгорье над рекой нарыты были землянки, кой-где стояли неприхотливые избы,
крытые дерном. Над рекой был перекинут мост на жидких сваях; неподалеку от
него - кузня; в ней перезванивали наковальни: шла работа.
   С неба валил мокрый снег; и без того истомленные,  солдаты  маялись  от
сырости; они разбили палатки, разложили костры и стали на отдых.
   Из  землянок  вылезли  бородатые  мужики-приписные;  глядя  на  солдат,
повеселели:
   - Может, нас сменят!
   Из-за гор дул злой  ветер,  холодил  солдатские  спины;  у  костров  не
слышалось обычных песен; солдат охватило уныние.
   Ночью выставили дозоры, и под вой ветра, не глядя  на  мокрый  обильный
снег, тут же, у костров, легли спать.
   На другой день из Уктуса прибыл де Геннин, сделал смотр воинству. Народ
был крепкий, выносливый, и де Геннин остался доволен смотром;  от  радости
он потирал ладони, покрикивал:
   - Ну, орлы-молодцы, будем город строить, завод возводить, царю-государю
службу служить!
   Солдаты угрюмо молчали. По приказу де Геннина их развели по  стройке  и
велели рубить избы и заплоты. Землю  отогревали  кострами,  каждый  вершок
брали с бою.
   У главной избы стогом лежали нарубленные лозы. После работы нерадивых и
сплошавших выводили на плац, ставили перед строем; каждый солдат  в  строю
имел по лозине. Офицер громким голосом читал указ, провинного раздевали до
пояса, привязывали к ружейным прикладам и  вели  вдоль  фрунта,  и  каждый
солдат  бил  лозиной  по  спине.  Бить  заставляли  наотмашь,   крепко   и
безжалостно. После прогулки по "зеленой улице" у наказанных долго гноились
язвы.
   Подошла весна; с гор да с косогоров побежали  стремительные  ручьи;  на
месте стройки разлилась  непролазная  грязь;  она  подступала  к  избам  и
землянкам, - лихо приходилось солдатам.
   Сотни людей копошились в развороченной земле, среди бревен и у плотины;
за работой зорко доглядывали офицеры и  приказчики.  Частенько  из  Уктуса
наезжал де Геннин, торопил людей. Обещал Виллим  Иванович  царю  отстроить
город-завод до зимних морозов. В донесении в Санкт-Питербурх  убеждал  он,
что этой "Исети реки лучше нельзя быть. Лес без переводу, который водой до
завода можно плавить. Руды и воды много. И от Чусовой пристани недалеко".
   За хлопотами некогда было де Геннину съездить в Невьянск испить  кружку
ячменного пива. Демидов же, хоть и своих хлопот было  немало,  не  уставал
следить за делами на Исети-реке.
   Со всех казенных заводов Каменного Пояса -  с  Уктусского,  Каменского,
Алапаевского, из далекой Олонщины да из Петрозаводска - отовсюду  стягивал
де Геннин мастеровых и ремесленных людей. Из сибирских  волостей  пригнали
приписных крестьян; с котомками, изможденные, оборванные, пришли  в  дебри
за сотни верст на работу плотники, каменщики, кузнецы, плотинщики...
   Весной открылись топи; народился неисчислимый гнус; вода текла  ржавая,
гнилая. От тяжелой работы и плохой пищи на  людей  напала  хворь.  Десятки
солдат и мастеровых каждый день ложились костьми.  Обессиленные,  голодные
люди стали роптать...
   "Вот и пора приспела, - тешил себя мыслями  Никита  Демидов.  -  Теперь
побегут. Ух, и шибко побегут!"
   Угадал Демидов: в одно утро полк снялся  и  пошел  в  поход,  прочь  от
стройки...
   Де Геннин и офицеры забили тревогу, бросились за солдатами...
   Солдаты шли толпой, напролом через чащобы, через болота:  спешили  уйти
от гнилой могилы среди угрюмых и суровых мест...
   До Тобольска - восемьсот верст. Что там ждало  взбунтовавшихся  солдат?
Об этом не думали, отгоняли мысль. Что будет, то будет...
   Де Геннин сел на башкирского иноходца, нагнал полк  в  лесу,  въехал  в
толпу, кричал, грозил карами.  Солдаты  сомкнулись,  молчали.  По  злобным
глазам понял Геннин: быть беде. Он огрел коня плетью, вырвался из толпы  и
ускакал.
   - Добро сделал! - кричали солдаты. - А то кровь была бы...
   Недалеко отошли беглецы: за  быстрой  рекой  их  встретили  драгуны  да
пушкари.
   Навстречу выехал офицер с обнаженной саблей и крикнул:
   - Ворочай назад! Знайте, обещано вам лучшее содержание, харч и  одежда.
Кто супротив сего - стрелять будем!
   Истомленные  беглецы  долго  топтались,  перекликались   с   драгунами,
переругивались