ты озорная была и по сю пору не  угомонилась!  -
укорила старуха с Кержацкого конца. - Ты бы  подластилась  к  Ефиму.  Ведь
муж...
   - Уйди, не терзай меня! - отозвалась Евдокия и ушла за холщовый полог.
   Невестки не было дома. Женка всплакнула. Не о  том  она  горевала,  что
кержачки ругали ее, кручинилась она  о  другом:  выдержат  ли  муж  и  сын
тяжелые испытания...
   Вечером она по-праздничному убрала стол. Садясь за трапезу, Ефим понял,
что жена все знает. Она подкладывала сыну лучшие куски, смотрела на него с
особой нежностью.
   - Ешь, сынок! - В голосе ее разливалась такая  сердечная  теплота,  что
Ефим не утерпел и сказал:
   - Что же ты нас не ругаешь? А ведь многие не верят в нашу затею!  Особо
кержаки!
   - Кержаки - они всегда так! Строги!  -  сдержанно  ответила  она.  -  А
ругать вас ни к чему. Небось на душе мука?
   - Мука! - признался старик. - Руки опускаются, мать,  когда  подумаешь.
По совести сказать, пал духом.
   - Вот это зря! - с тихим укором отозвалась  она.  -  Ты  да  Миронка  -
только и радости у  меня.  И  радость  та  идет  от  ваших  дел.  Подумай,
Ефимушка, работенка-то ваша не простая - дивная. Вы  у  жар-птицы  золотое
перышко похитить задумали. И в добрый  час!  А  тем  огоньком  вы  озарите
темноту нашу: и Кержацкий конец и всех людей.  Великая  сладость  в  таком
труде, родные мои! Ныне несмышленыши убоялись,  а  завтра  славить  будут!
Дивный, идущий от сердца труд  никогда  не  пропадет.  От  него  вся  наша
радость идет!
   Речь женки звучала тепло, просилась в душу. Незаметно отходили и  таяли
под  теплым  дыханием  сочувствия  и  одобрения  все  дневные  невзгоды  и
треволнения.
   - Спасибо, мать, тебе за доброе слово! - дрогнувшим голосом сказал Ефим
и взглянул на сына.  Миронка  улыбнулся,  глаза  его  без  слов  говорили:
"Видишь, какая у нас матушка! Она  сама  золотое  перышко,  всякую  печаль
добрым словом живо смахнет!"


   В июне 1834 года повытчик выйской заводской конторы Кирилка  Королев  в
двухседмичной рапортичке доносил Любимову о  том,  что  "вновь  строящийся
пароходный дилижанец с успешностью отстройкою  оканчивается,  который  уже
частовременно в действие пускается, через что успех желаемый показывает, и
еще некоторые члены у него перестраиваются, где своих  рабочих  находилось
до 9 человек".
   Новый котел Черепановы изготовили с еще  большей  тщательностью.  Мирон
несколько раз делал чертежи  механизмов,  но  отец  браковал  их.  Сын  не
обижался:  опыт  показал,  что  котел  долго  нагревается,  а  паров  дает
недостаточно.
   - Слабосилен будет! - рассматривая эскиз, говорил сыну Ефим. - Тут надо
так, чтобы котел быстро нагревался и топлива шло помене. А главное,  чтобы
паров - могучая сила!
   Вместе с Мироном  они  долго  разглядывали  поврежденную  топку.  Снова
водрузили сверженную трубу на старое место. Жгли горючее и наблюдали,  что
творится в топке. Жар вместе с дымом быстро уносило в трубу.
   - Видишь! - показал сыну Ефим. - Небушко отапливаем, а паров нет.
   Много ночей не спали они. Черепановым казалось, что вот догадка  где-то
близко, но пока она ускользала от них.  Отцветала  весна.  Отшумели  талые
воды. Леса наполнились буйною жизнью,  ликованием.  Брачная  пора  была  в
полном разгаре, парами собирались  звери,  птицы,  отгуляла-отметала  икру
рыба в холодных горных речках. По ночам  из-за  крутогорья  вставал  такой
ясный месяц, что все казалось облитым золотым сиянием.
   Отбушевал май, подошел июнь. Мирон томился от бессонницы. Он  вышел  на
крылечко подышать  ночной  прохладой.  На  дворе  лежали  густые  тени  от
заборов, кустов и строений. В зеленом потоке лунного света пробежала кошка
с фосфорическими глазами. Тишина плыла над  горами,  лесами,  прудом,  над
Тагилом. Вдали на горизонте вспыхивали зарницы, где-то за  горами  гремела
гроза. Там сейчас со скал низвергались  бушующие  потоки,  шумели  вековые
боры, и темное небо из края в край озаряли зигзаги молний...
   "Зигзагами, зигзагами, а если?.." - Внезапная догадка  осенила  Мирона.
Он вскочил и заходил по двору. Мозг лихорадочно работал. До  чего  же  все
просто! И  как  только  он  раньше  не  догадался?  Надо  увеличить  число
дымогарных трубок, и тогда... тогда тепло не убежит сразу  в  трубу,  пары
станут возникать быстрее, будут уплотняться и набирать силу.
   Он тихо прошел в избу и разбудил отца. Ефим в одном  белье,  крадучись,
вышел во двор. Отец встревоженно посмотрел на сына:
   - Опять что случилось?
   - Надумал, батя, как добыть скорее пар. Вот, гляди сюда!
   Стоя среди  двора,  на  залитой  лунным  светом  площадке,  Мирон  стал
рисовать на земле схему парообразовательных трубок.
   - А сколько? - тихо спросил отец и, присев, стал рассматривать рисунок.
   - Это как дело покажет! - отозвался Мирон.
   Оба на  четвереньках  ползали  по  двору.  Бородатый  Ефим  походил  на
ребенка,  занятого  увлекательной  игрой.  Он  то  пригибался   к   земле,
разглядывая чертеж, то приглушенно спорил с сыном. Мирон  суетился,  рисуя
чертеж на земле...
   Они и не заметили, как на крылечко вышла Евдокия,  покрытая  стареньким
салопом. Она долго молча смотрела на странную игру.
   - Что вы тут робите? Сдурели и старый и малый! -  с  укоризной  сказала
она.
   Ефим проворно вскочил и смущенно отозвался:
   - На ветерок вышли да залюбовались. Месяц-то какой! Посеребрил все...
   Она покачала головой:
   - Шли бы лучше спать! Дня для вас мало. Все спорки да работа, и умирать
некогда будет!
   - А мы умирать и не собираемся; жить  будем  да  радоваться!  -  весело
ответил Ефим. - Иди, матка, мы сейчас...
   Ночь прошла в раздумье. Хотелось скорее начать в мастерской  работу.  И
как только месяц закатился за гребни гор, а на востоке заалела заря,  Ефим
появился у постели сына:
   - Поспешим, Миронка!
   По дворам на Гальянке и в Кержацком конце голосисто кричали петухи. Над
прудом тянулись белесые космы тумана, веяло прохладой.  В  мастерской  еще
никого не было, а Черепановы уже принялись за работу.
   День за днем они трудились над конструкцией парового котла  и  добились
своего. Они увеличили  число  дымогарных  трубок  до  восьмидесяти.  Котел
поставили на раму, подвели колеса.
   Мастеровые залюбовались новой машиной. Ее  поставили  на  колесопроводы
среди двора, и "сухопутный пароход" ждал испытаний.
   Был он более двух аршин длиною. Под котлом, обшитым деревом,  диаметром
около  полутора  аршин,  располагались  два   цилиндра   паровой   машины,
действующей на колеса. Надо всей  этой  конструкцией  спереди  возвышалась
непомерно высокая труба, а позади на площадке - место для машиниста. Когда
Черепанов становился на площадку, он на полтуловища возвышался над котлом,
так что видел и машину и путь перед ней...
   "Сухопутный пароход" не походил на "Ракету" Стефенсона и превосходил ее
по силе. Но вот беда: "пароходка" двигалась только вперед! А  как  пустить
ее  обратным  ходом?  Снова  начались  муки,  снова  отец  и  сын   часами
присматривались к механизмам.
   "Что двигает? Пар. Выходит, надо заставить пар идти в другую сторону, и
тогда колеса побегут назад!" - раздумывал Мирон.
   Он долго возился  над  приспособлениями,  пока  не  добился  своего.  В
августе "сухопутный пароход" стоял среди двора под ярким  солнцем  и  ждал
пути.
   В двухседмичной рапортичке о работах по Тагильскому заводу сообщалось:
   "Пароходный дилижанец отстройкою совершенно окончен, а для  ходу  оного
строится  чугунная  дорога,  и  для  сохранения  дилижанца   отстраивается
деревянный сарай".
   Черепановы ждали подвоза  с  Верхнесалдинского  завода  чугунных  реек,
чтобы начать возведение дороги к руднику. Тем временем они испытали машину
и обучали молодых механиков управлять ею.
   Этой порой в  Нижний  Тагил  прибыл  странствующий  профессор,  инженер
венского политехнического института Франц Антон Риттер  фон  Герстнер.  Он
побывал в Казани, проехал на Урал, посетил  Белорецкие  заводы,  Златоуст,
Кыштым и добрался до демидовского горного гнезда.  Иноземец  интересовался
литьем металла, рудной добычей, но, прослышав от Любимова  об  изобретении
Черепановых,  упросил  управляющего  допустить  к   осмотру   "пароходного
дилижанца". Любимов поколебался, помялся, но согласился.  В  сопровождении
приказчика Шептаева они отправились пешком к черепановской "фабрике".
   Высокий, худой австриец журавлем вышагивал по  полю,  щурил  близорукие
глаза, поминутно утирал пот и жаловался:
   - Сибирь - холодная страна, а почему летом тут такой жара!
   - Так уж самим господом  заведено,  -  подняв  хитренькое  лисье  лицо,
ответил Шептаев. - По русскому, значит, вкусу - в полной мере. У нас  зима
- так по-доброму зима: мороз трескучий, бодрый, кровь жгет, лицо  румянит!
Опять же и снега, батюшка, как перины пуховые! Ну, а летом, что верно,  то
верно, - жара! И то весьма хорошо. По русской  пословице,  пар  костей  не
ломит. Вот и выходит: живем здорово и крепко!
   Любимов строго посмотрел на приказчика, и тот умолк.
   - Пожалуйте по сей дорожке, мимо березок, вон  к  тому  забору!  Там  и
машина! - любезно показал управляющий.
   Герстнер хорошо понимал по-русски, но говорил с акцентом.
   Черепановы  издали  заметили  Любимова  и  вышагивающего  рядом  с  ним
долговязого человека.
   - Батя, к нам идут! - крикнул Мирон.
   - Ну и пусть идут! - спокойно отозвался Ефим, продолжая работать.
   Во дворик вошли управляющий и Герстнер. Любимов шумно поздоровался:
   -  Здорово,  хлопотунчики!  Вот  ученого  привел,  делами   вашими   он
заинтересовался.
   - Милости просим, - сдержанно поклонился Черепанов.
   Австриец с  любопытством  разглядывал  механиков.  По  виду  -  простые
мастеровые, в кожаных запонах, в козловых сапогах, без  шапок,  но  волосы
аккуратно сложены под  ремешок.  Оба  коренастые,  рубахи  на  мускулистых
грубых руках закатаны до локтей.
   - Господин Герстнер из Вены прибыл, полюбопытствовал! - заскочил вперед
Шептаев. - Покажи-ка свое рукоделие!
   Отец и сын переглянулись. Мирону вспомнилось путешествие в Англию,  где
его не допускали и близко к машинам. Ефим нахмурился.
   - Что ж, можно, - сухо ответил он. - Машина вся перед вами, любуйтесь!
   Бывалый  Ефим  быстро  понял,  что  иностранец  хорошо  разбирается   в
механике, и беспокойство за судьбу своего изобретения овладело им.  Однако
он и виду не подал, а взобрался на  площадочку  для  машиниста  и  показал
действие "сухопутного парохода".
   Герстнер, изумленный, стоял перед машиной.
   - Можно взглянуть чертеж? - заискивающе посмотрел он на управляющего.
   - А мы без чертежей робили! - отрезал Черепанов.
   - То есть как? - удивленно уставился на механиков иностранец.
   - А так, вот этими руками, - сурово пояснил  Ефим.  -  Чертежам  мы  не
обучены. Мы во все домыслом доходили, что к чему.
   - Не может этого быть! - еще более  удивился  Герстнер.  Он  подошел  к
машине и стал внимательно ее разглядывать.
   Сняв перчатки, он ощупал каждую деталь. Улыбка не сходила с  его  лица;
он заглянул и в топку, в которой ослепительно сверкал раскаленный уголь.
   Время от времени он отрывался от машины и задавал вопросы.
   - Вот у меня главный мастер! - показал глазами на Мирона отец.
   Мирон простодушно почесал затылок.
   - Да я, батюшка, не мастак говорить, - простецки сказал он.
   Герстнер  насквозь  видел  этого  с  виду  простоватого,  но  умного  и
сдержанного мастерового. Он спросил Мирона:
   - Сколько лошадиных сил ваша машина?
   - А так полагаем, если ко  времени  повозки  для  руды  подоспеют,  всю
ушковскую конницу заменим! - уверенно ответил молодой Черепанов, и в серых
глазах его заиграли веселые огоньки.
   - Что такой есть ушковская конница? Единица меры? - изумленно уставился
Герстнер. - Сила давлений пара на квадратный дюйм внутри котла?  -  хлопая
ладонью по тесовой обшивке, поинтересовался иностранец.
   - Вот этого не могу знать!  -  развел  руками  Мирон.  -  До  этого  не
додумались!
   Герстнер пожал плечами. Он насмешливо посмотрел на Любимова и спросил:
   - Ви пробоваль этот сухопутный дилижанс?
   - Колесопроводы еще не подоспели, - угодливо ответил управляющий. -  Но
так думаю, все будет хорошо!
   - Не знаю. Полагаю, машина эта  не  потащит  груз.  Чугунная  дорога  -
хорошее дело, но по ней надо лошадь пускать! Это  очень  выгодно.  Молодой
человек сказал, заменит конницу, но зачем и к чему? - спросил Герстнер.
   Он слез с площадочки, вытер о белый платок руки. Кое-что  он  угадал  в
устройстве машины, но самое главное - мощность ее  осталась  невыясненной.
Профессор догадывался, что молодой крепостной механик  не  такой  простак,
каким он прикидывается.
   - Ви и ваш папаша - чудесный мастер! - покровительственно  похлопал  он
по плечу Мирона. - Кое-что тут есть, но сомневаюсь, что  паровой  дилижанс
будет столь полезен: он не сможет тащить груз!  -  Он  улыбнулся  холодной
улыбкой и любезно предложил Любимову: - Можно возвращаться!
   Управляющий засуетился и, показывая на подоспевший экипаж, предложил:
   - По жаре ходить тяжело. Разрешите довезти.
   Герстнер забрался  в  экипаж,  Любимов  сел  рядом.  Приказчик  Шептаев
остался на "фабрике".  Иностранец  учтиво  махнул  Черепановым  шляпой,  и
коляска скрылась в облаке пыли.
   - Ты  что-то  не  в  духе,  Ефим  Алексеевич!  -  недовольно  заговорил
приказчик. - Немного немца обидел, и про господ Демидовых доброго слова не
сказал. А подумай, чьим иждивением и по чьей мысли сей дилижанец  устроен?
Рвением и волею  господ  Демидовых.  Что  ж  ты  опростоволосился  -  даже
чертежей не показал!
   - Отстань! - сердито оборвал его Черепанов. - Не тебе судить меня!
   Он круто отвернулся и пошел в мастерскую. Шептаев покрутил головой.
   - Скажи, какой строптивый! Ну, погоди, мы тебя еще обротаем! - Он хмуро
посмотрел на Мирона и поплелся вслед за коляской...


   На уральских заводах  издавна  повелось:  каждая  рабочая  семья  имела
коровенку и покосы. В Нижнем Тагиле так пестовали и  приучали  к  суровому
краю свою кормилицу, что  за  долгие  годы  вывели  невиданную  на  Камне,
выносливую, непривередливую породу. Коровы-тагилки на всем  Урале  славны.
Когда наступала сенокосная пора, приходил долгожданный праздник: работа на
заводе  останавливалась  на  месяц-полтора,  и  все  от  мала  до   велика
переселялись на покосы. В  поемных  и  лесных  лугах  строились  балаганы,
шалаши, и начиналась страда. И как легко  и  привольно  дышалось  в  лугах
после дымного завода! От зари  до  зари  в  лугах  раздавались  оживленные
голоса, песни, смех. Только совсем дряхлые старики да  старухи  оставались
на печи, все живое тянулось на покосы. Никакими силами не удержать было  в
эту пору тагильца в полутемном цехе и в угрюмом забое!
   Черепановым пришлось все забыть: у них наступила своя страдная пора.  К
середине  августа  на  выйский  пустырь  подвезли  смолистые  шпалы,  а  с
Верхне-Салдинского завода доставили чугунные  рейки.  Под  навесом  стояли
готовые фургончики для перевозки руды. В дни, когда в  пойме  Тагилки-реки
звенела коса, на поле раздались другие  звуки:  копачи  ровняли  трассу  и
укладывали  сосновые  пластины  плотно  к   земле,   а   на   них   тянули
колесопроводы,  прикрепляя  их  к  дереву  коваными  гвоздями.   Чугунные,
грибообразные в разрезе рейки, отлитые по  образцу  фроловских,  выглядели
массивно и радовали душу Черепанова.
   "Вот она, путь-дорожка! - восхищенно думал он. - Дождались-таки!"
   Мирон работал с рвением. По его лицу струился пот. Солнце нещадно  жгло
землю, раскаленный воздух реял над полем, и все предметы принимали  в  нем
зыбкие очертания.  Провешенная  линия  протяженностью  в  четыреста  сажен
уходила вдаль, вешки расплывались в горячем воздушном потоке.
   Однажды к полдню из-за горы  Высокой  выползла  черная  туча,  блеснули
молнии и загрохотал гром. По равнине  пробежал  порывистый  ветер,  поднял
воронки пыли и, кружа их, понес вдоль трассы. Вслед  за  этим  на  горячую
землю упали первые тяжелые капли дождя. Они запрыгали, как ртутные шарики,
обволакиваясь песком. Дохнуло свежестью, и скоро  набежали  споркие  косые
струйки дождя.
   Давно не было такой грозы.  Гремело  всюду:  в  горах,  в  борах  и  на
потемневшем пруду. Гудела земля, под вихревым напором  шумели  и  скрипели
деревья, но звонче всего гудели проложенные рейки.
   Беспрестанно  сверкали  молнии,  гремел   гром,   -   казалось,   земля
раскалывается на части.
   Глядя на увлеченных работой  Черепановых,  никто  не  ушел  с  дорожки.
Ливень не в  состоянии  был  прогнать  людей.  Мокрые,  возбужденные,  они
укладывали шпалы.
   Постепенно уползла туча, вслед за нею над  полем  пронеслись  последние
косые потоки дождя. И, как бы на  прощанье,  от  края  до  края  горизонта
ослепительно блеснула зигзагообразная молния, ударил  и  рассыпался  гром.
Чудовищной  невидимой  силой  разбросало  по   полю   сложенные   чугунные
колесопроводы, и гроза, как укрощенный зверь, стихая, смолкла в горах...
   Дождь утих, брызнули солнечные  лучи  над  заводским  прудом;  упираясь
одним концом в заливные луга, а другим -  в  Кержацкий  посад,  засверкала
радуга. Запели птицы,  повеселели  травы,  заблестела  изумрудами  близкая
березовая роща.
   Шлепая по лужам босыми ногами, через поле бежали женщины и ребятишки.
   - Против бога пошли! Гляди, как шибануло! - кричали кержачки.
   Никто  на  них  не  оглянулся,  каждый  делал  свое  дело.   Ефим   еще
старательнее забивал гвозди, легонько позванивали рейки. Мокрый и  веселый
Мирон, завидя старух, вскочил и закричал озорно:
   - Чего раскричались, милые! Это господь бог послал с небес кузнеца  для
прокладки колесопроводов. Чуяли?
   Морщинистая, сгорбленная бабушка с клюкой в руке  постучала  по  рейке,
уселась рядом на шпалы и горько заплакала.
   - Чего ты, голубушка? - ласково, не злобясь, спросил Ефим.
   Она взглянула на механика зоркими глазами  и,  улыбаясь  сквозь  слезы,
призналась:
   - Сама вот не знаю, как быть: то ли радоваться, то ли плакать?
   - А ты и поплачь и порадуйся за всех нас! - присоветовал Мирон.
   - И то верно! - согласилась старуха. - Приходил с  покосов  Ушков,  все
стращал: "Гляди, через поле змей пойдет!" А как шибануло, ну и подумала я:
расказнил господь грешников. Ан  нет!  Целехоньки!  Выходит,  для  прилику
поворчал и смилостивился. Ну как тут быть?
   Она подперла щеку костлявой рукой и умильно посмотрела на Ефима:
   - Эх, и постарел ты, Алексеич! Гляди, паутинки в бородушке засветились.
Господи, как скоро времечко летит, словно красное летечко проходит... А ты
не сердись, мы ведь бабы. Что наставник скажет,  ту  погудку  и  тянем!  -
сказала она добродушно. - Скоро ли твой змей-горыныч за рудой полетит?
   - Теперь скоро! - миролюбиво ответил Черепанов.
   Солнце снова жарко пригревало, от одежды валил  пар.  Мирон  с  размаху
ударил по рейке и засмеялся:
   - Поет, чугунная душа! Радуется!
   Воздух стал чист и прозрачен. Постепенно угасла радуга. Только кудрявые
березки  все  еще  сверкали  крупными  каплями  влаги.  Бодро   и   хорошо
работалось...
   Аккуратный повытчик выйской конторы в очередной двухседмице  сообщал  в
Нижний  Тагил:  "Прочие  постройки  по  случаю   страдного   времени   все
остановлены, кроме  как  некоторые  переправки  происходят  у  пароходного
дилижанца, и строится для оного чугунная дорога по Выйскому  полю,  где  и
обращается рабочих своих до 26 человек".


   "Сухопутный пароход" был построен. Он  стоял  среди  двора  за  высоким
забором. Возвышалась длинная труба, сверкали бронзовые части. Отец  и  сын
много раз проверяли, осматривали его  и  целыми  часами  любовались  своим
детищем.  Исполнилась  их  мечта!  Много  мучительных  дней,   беспокойных
терзаний осталось позади, однако и сейчас Черепановых не покидала тревога.
Отец и сын скрывали ее друг от друга: машина ждала  последнего  испытания.
Отец во