м на тополях и  березах  кричали
прилетевшие грачи. Лед на Волге  посинел,  у  берегов  заливала  вода;  из
оврагов  низвергались  шумливые  ручьи.  Вечерние  зори  за  рекой   стали
сиреневыми, гасли поздно.  Никита  Демидов  обладил  пристань  на  Услоне,
приготовил  амбары  и  поджидал  половодья.  Воевода   во   главе   полков
возвратился в Казань. За воеводой на  санях  везли  с  рогатками  на  шеях
скованных Султана да Сеньку.
   - Ага, попался. Сокол, - обрадовался Демидов. - Стерял руку,  а  теперь
плачь по башке.
   Сокол, опустив на грудь голову, молчал.
   Пленных при возвратившемся войске не было. Никита удивился:
   - Неужто ты, воевода, всех перевешал?
   - По домам распустил, опасно народишко ноне забижать.
   - Эх, жалость-то какая! - сердито сказал Демидов. - Ты подумай  только,
сколь рабочих рук отпустил.
   Воевода на это ничего не ответил.



15

   Невьянск все еще находился в  осаде.  Акинфий  Демидов  отсиживался  за
деревянными стенами. От бати не было слухов. Наступила затяжная  уральская
весна; надо было  сплавлять  по  Чусовой  воинские  припасы,  а  по  лесам
углежоги -  приписные  крестьяне,  -  побросав  работу,  поразбежались  по
деревням.
   Никита Демидов, не глядя на распутицу, добрался до  Белебея,  а  дальше
дорогу преградили незамиренные башкиры. Демидов томился в безделье.
   По указу царя разрешено было  собраться  вольнице,  которая  за  добычу
прошла бы огнем и мечом непокорные места.
   Стольник Иван Бахметьев выбыл в калмыцкие  улусы,  подкупил  одного  из
водителей калмыков, тайшу Аюку, поднять их и идти на  усмирение  Башкирии.
Узнав  от  перебежчиков,  что  уфимские  башкирские  батыри  помышляют   о
соединении с казахами, Бахметьев с калмыцкой конницей немедля перешел реку
Яик и устремился в неспокойные деревни.
   Установилась  весна,  дороги  подсохли,  восставшие  башкирские  отряды
укрывались в лесистых местах, среди гор и болот.
   Калмыки настигали непокорных,  рубили.  Деревни  пылали;  за  калмыцкой
конницей гнали табуны пленных коней, стада  захваченного  скота;  скрипели
обозы с отобранным по деревням скарбом. Под Уфой  Бахметьев  взял  в  плен
сына восставшего муллы Измаила.
   Видя, что сопротивление бесполезно, сам мулла Измаил и батыри  приехали
с повинной к Бахметьеву и клялись утихомирить народ. Мулла со  слезами  на
глазах целовал коран и просил замирения...
   Никита Демидов вслед за калмыцкой конницей торопился в Невьянск...
   На сибирской дороге он заночевал в глухом умете  [постоялом  дворе].  В
грязной избе на лавке и на полатях, а то просто  на  полу  отдыхало  много
народу. Бородатые люди недружелюбно поглядывали на Демидова.
   Стояла темная, беззвездная ночь. В горнице потрескивала  лучина;  перед
ней сидел старик и ковырял лапоть. Два молодых мужика  свесили  с  полатей
лохматые  головы,  внимательно  слушая  деда.  Раздавался  храп   усталых,
измученных дальней дорогой людей. Заводчик покосился на спящих.
   "Осподи, твоя воля, должно быть все беглые да каторжные,  -  с  опаской
подумал он. - Ноне все заворуи разбеглись по дорогам..."
   Никита скинул простой мужицкий армяк и полез на полати.
   - Подвиньтесь, братцы, дайте местечко дорожному человеку.
   - Да ты кто такой, цыган? - поднял лохматую голову мужик. - Отколь тебя
черт несет?
   Демидов поскреб плешь, пожаловался:
   - Утекаю из-под Казани, а чего - сам знаешь...
   Ночлежники потеснились, дали Никите место. Демидов покряхтел. "Эх бы, в
баньку!" - тоскливо подумал он и попробовал уснуть.
   Старик говорил ровным голосом;  заводчик  невольно  прислушался  к  его
мерной речи.
   - Есть-таки молитовки, да известны они только удальцам одним...
   Лохматый мужик откликнулся густым басом:
   - Э, дед, нет такой молитовки. Не развернешь каменны стены!
   Старик жарко перебил:
   - Ой, мил-друг, есть такой  наговор-молитовка.  Удалец-то  наш,  Сокол,
таку молитовку знат. Ты чуешь?
   - Чую...
   Демидов закашлялся, повернулся на бок, навострил уши. Дед продолжал:
   - На Нейве-реке свирепы и кровожадны Демиды-заводчики. Слышь-ко,  сотни
людей засекли до смерти. Одного и боялись Сеньку Сокола, помету  за  народ
он вел [мстил], а поймать нельзя. Слово наговорное да  заветное  он  имел.
Раз, слышь-ко, его в лесу накрыли, заковали в железа да в каменный  подвал
кинули.
   - И что же? - не утерпел Никита, поднял голову, глаза его сверкали.
   - А то ж, наутро, слышь-ко, нашли в узилище кандалы да шапку, а решетка
в окне выворочена.
   - Их ты! - засиял мужик. - А молитовка при чем? Тут - сила!
   Над избой ударил и раскатился гром; стены  задрожали.  Демидов  сердито
крикнул старику:
   - Брешешь, дед; не могло этого быть!
   - А ты, цыган, слушай, да помалкивай. - Мужик присел на полатях; был он
жилист и широкоплеч, лицо скуластое. - Говори дале, дед.
   Бычий пузырь в окне позеленел: на дворе полыхнула молния; опять  ударил
и раскатился гром. По крыше зачастил дождь...
   - Гроза! Ох, господи! - Старик перекрестился. - Ну, слушай дале.  Сокол
храбер и пригож, он молодую бабу у Демида уволок. Слюбились...
   У Никиты заклокотало на сердце. Еле удержал себя.
   - Ну и залютовал тут Демид, - продолжал дед, - не приведи  бог,  народу
тыщи согнал, облаву на Сокола затеял. Две недели шарили  по  лесам  да  по
горам, народишко изголодался, не спали ночей. Хозяин с лица спал,  одичал.
Волосье на голове повылезло, вроде  как  у  тебя,  цыган,  а  в  бороде  -
побелело снегом.
   - Ну и что ж? - не утерпев, спросил Демидов.
   - А то: опять не нашли. На завод вернулись  ни  с  чем,  а  там  пожар:
головешки да дымок. Вон как!
   Никита сухо кашлянул и, сдерживая дрожь в голосе, сказал:
   - Лих был молодец, да попал ноне.
   Старик присвистнул, отложил лапоть:
   - Их, мил-друг, вспомнил-вспохватился! Да Соколик-то наш убег!
   - Не может того быть! - В горле Никиты пересохло.
   - А ты погоди, не заскакивай, цыган, -  перебил  мужик.  -  Досказывай,
дед.
   Старик оправил лучину.
   - А что досказывать? Вот еще что случилось. Предали-то  тарханы  Сеньку
да Султанку, дружка его. Слышь-ко, поймали да в каменный  мешок  посадили.
Тутко и окошечка вовсе не было. Он ослабел и попросил напиться,  и  подают
ему ковш с водой. Сокол перекрестился, нырнул  в  воду  и  -  поминай  как
звали. А вынырнул он, слышь-ко, уже версты на три ниже завода из речки  да
скрылся в горах. Вон как!
   - Молодец! - тряхнул головой мужик. - Гоже! Так и не поймали?
   - Поймай! Воевода войско стребовал. Стража три  дня  по  лесу  плутала,
ночью их, слышь-ко, леший напугал... Так и не нашли...
   Дед замолчал; сердце  Демидова  тревожно  билось.  Над  уметом  гремела
гроза, шумел ливень...
   Никита  уткнулся  носом  в  армяк,  сделал  вид,  что  уснул.  А  мысли
тревожили.
   "Сказку дед баил, сказку, - утешал он себя. - Тому  не  сбыться,  чтобы
человек из каменного мешка сбежал..."
   Но тут же из глубины души поднялось сомнение.  Разве  не  он,  Демидов,
кинул Сеньку в потайной подвал? Разве не он приковал  Сеньку  к  чугунному
столбу, а что было?
   Лукавый голос нашептывал Никите:
   "А ежели и не сбег Сенька, то не  все  ли  равно?  Вон  сколька  Сенек!
Может, сейчас на умете среди этого беглого народа  не  один  Сенька  Сокол
укрывается".
   - Ох, горе! - тихо вздохнул Никита.
   Всю ночь гремела гроза. Демидов не спал: досаждали тревожные думы.
   Еще затемно он тихо слез с полатей и уехал с умета.
   В июне на  знакомой  дороге  Демидов  издали  заметил  дымки  завода  и
облегченно вздохнул. Навстречу  хозяину  в  гору  поднимался  обоз:  везли
невьянское литье к Чусовой. Впереди обоза ехал сам Акинфий. Завидев  батю,
сынок соскочил с коня и подошел к возку:
   - Батюшка...
   Демидов сидел, как коршун. Блеснув глазами, батька  вместо  приветствия
крикнул:
   - Ну, как завод? Идет?
   - Идет! - Акинфий поклонился отцу.
   Никита поторопил сына:
   - Езжай, езжай, чего стал? Царь-то пушки давненько поджидает.
   Скрипя под тяжелой кладью, мимо проплыл бесконечный  обоз.  Подводчики,
завидев хозяина, издали снимали шапки, угрюмо кланялись в пояс.
   - То-то, - удовлетворенно вздыхал Никита, - победокурили, пора и  честь
знать. Эй, гони коней к заводу! - крикнул он ямщику.
   Кони побежали резво; под дугой распевали веселые погремки-бубенцы.
   Однако на душе Демидова было неспокойно.
   "Побили, разогнали смутьянов, - горько думал он. - А на  сердце  отчего
тревога?"
   Из-за шихана вырастали заплоты и башни Невьянска...




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1

   Утихло башкирское  волнение;  на  демидовских  заводах  снова  закипела
работа: дымили домны, стучали молоты. Демидов выплавлял сотни тысяч  пудов
знатного железа; поставлял в казну боевые  припасы:  пушки,  ружья,  ядра.
Несказанно богатели Демидовы, входили в большую силу.
   Настроил Демидов на волжских и камских берегах пристани  и  амбары  для
склада железа да на Москве завел торговые дворы.
   Старел Никита Демидов, но ум и жадность крепли.  Хитрил  старик:  никто
толком не знал, сколько работного люда обретается на его заводах и  откуда
взялся этот народ. Ходили темные слухи, что среди  него  немало  беглых  и
клейменых каторжников. Но  кто  это  узнает:  не  так  ли?  Никто  еще  не
подсчитал, сколько металла выплавлено Демидовым, сколько продано.
   Жили Демидовы далеко, скупо и замкнуто. Вот и узнай тут!
   Однако и до них дотянулись  цепкие  руки  прибыльщиков.  Постучалась  к
Демидовым беда.
   Война со шведами продолжалась и  требовала  больших  средств,  а  казна
опустела. С недавней поры царь Петр Алексеевич учредил  по  всем  краям  и
уездам  "око  государево"  -  прибыльщиков.  Должны  были  они  радеть   о
приумножении государственного достояния, тайно и явно разузнавать о кражах
казны, утайках и злодеяниях казенных и вольных лиц, а  равно  не  упускать
прибыли от торговых и промышленных людей. Не было заводчикам  печали,  так
прибавилось!
   Демидов думал сердито: "У семи нянек дите без глазу".
   И без прибыльщиков туго приходилось Демидову от  крапивного  семени  да
поборов.  Горными  делами  ведал  Рудный  приказ,  но  на  месте  во   все
вмешивались воеводы. Каждый борзописец да приказный лез в глаза  Демидову,
докучал волокитством, ждал кормежки.
   - Осподи, - сокрушался Никита. - Чистый разор! Как комарье и  гнида,  к
телу льнут. Ох, ты!
   Заводчики платили в казну немалые сборы и пошлины. По сговору  с  царем
при отдаче Невьянского завода взялся Демидов сдавать в доход казны десятую
часть чугуна и железа. Кроме этого, платили Демидовы  таможенные  пошлины,
перекупные, весовые,  мостовщину,  причальные  и  отчальные,  а  ныне  еще
прибыльщики завелись, вынюхивают,  чем  оплошал  заводчик,  да  норовят  в
денежную кису залезть.
   - Ох, беда! - вздыхал с сокрушением Никита.
   В злую осеннюю непогодь добирался он до Москвы. От студеных надоедливых
ветров и беспрестанной мокроты ныли  натруженные  кости.  Сидел  Никита  в
телеге на ворохе соломы, укрыв  ноги  полстью.  Крепко  сжав  челюсти,  он
утомленно глядел на проселок. Дорога шла ухабистая, заплыла грязью, колеса
по ступицу уходили в топь; кони с  трудом  вытаскивали  копыта  из  вязкой
глины.  Часто  лопались  постромки;  ямщик  нехотя  слезал  в   грязь   и,
чертыхаясь, ладил ремни; от потных, усталых коней валил пар.
   Не доезжая полсотни верст до Москвы, на околице  одного  сельца  старое
колесо застряло в колдобине, не выдержало и обломилось. Демидова  легонько
знобило, посинели губы; он, проклиная злую непогодь, слез с телеги.
   Держась за изгородь, Никита старался обойти стороной непролазную грязь.
Сельские избенки низко сгорбились; серыми и бесприютными казались они  под
осенними  тучами.  У  кузницы  лежала  перевернутая  и  заляпанная  грязью
двуколка; кузнец и ямщик топтались по грязи, разглядывая сломанную ось.
   Демидов вошел в ямскую избу. Направо, в  огромной  черной  пасти  печи,
пылало яркое пламя; костлявая стряпуха с испитым лицом  гремела  ухватами.
Прямо за широким столом сидели бородатые широкоплечие  мужики,  ели  кашу.
Над мисками дымился пар; в горнице пахло дегтем, капустой и острым  потом.
Мордастый меднобородый ямской староста, облапив жбан, пил из  него  кислый
квас.
   - Хлеб да соль! - поклонился Никита, огладил  мокрую  бороду  и  скинул
шапку.
   Черномазый румяный ямщик приветливо кивнул Демидову:
   - Садись с нами, проезжий!
   - Спасибо на том, - сдержанно отозвался Демидов. - Мне коняг надо.
   Староста оставил жбан, крякнул, утер руками рыжую бороду.
   - Надулся-таки! - сказал он. - Ты, милай,  не  стесняйся!  Мы  заезжие,
купецкие товары везем.
   - Где хозяин яма?
   - На  полатях  отлеживается,  старый!  Кони  ямские  в  разгоне,  да  и
погодка-то.
   Ямщики дружно работали деревянными  ложками,  чавкали.  Делать  нечего;
Демидов сбросил дорожный кафтан, попросил стряпуху:
   - Посуши, хозяюшка...
   Он присел, пригляделся к народу. Ямщики были на подбор крепкие люди.
   Стряпуха подала запеченную рыбу. У старосты от сытости сонно  слипались
глаза, но от рыбы не отступился. За ним потянулись ямщики;  они  брали  ее
руками, жирные пальцы обсасывали.
   От печки шло тепло. Демидов подставил спину.
   - Колесо стерял, вот какая грязища, - пожаловался он ямщикам.
   Бородатый ямщик отложил ложку в сторону, разворошил бороду:
   - Ох, борода-бородушка, тридцать рублев в год за тебя плачу  в  царскую
казну.
   - А ты сничтожь ее, - ухмыльнулся Демидов, - легче будет.
   Ямщик угрюмо поглядел на черную бороду Никиты, рассердился:
   - Я-то тридцать рублев плачу, а борода  помене  твоей.  Где  тут  толк,
братцы, все бороды в одной цене ходят. - Ямщик положил руку на стол и стал
загибать пальцы: - Сам суди: рази все едино? Скажем, есть борода клином, а
то лопатой, а вот борода  козлиная,  а  то  борода  мочальная;  все-то  по
тридцати рублев ходят. Я вот с тебя, купец-молодец,  и  все  сто  целковых
сгреб бы...
   Демидов прибеднился:
   - Кабы я в купцы вышел, все бы два сот  отвалил,  а  то  приказчик,  да
самый маленький.
   - По наряду как бы и приказчик, - крутнул головой ямщик, -  а  по  роже
купцу быть...
   Никита не откликнулся: закинув за  плечи  руку,  он  почесал  пригретую
спину.
   Староста утер рукавом жирные губы:
   - А что  я  вам,  братцы,  расскажу,  что  наделал  Александра  Данилыч
Меншиков с воронежскими купцами. Ох, и что было!..
   Ямщики, дожевывая пищу,  насторожили  уши.  Стряпуха  развесила  мокрый
кафтан Демидова перед печью; от кафтана поднимался пар. Староста,  выждав,
пока возросло нетерпение, начал рассказ:
   - Красное яичко ко Христову дню  преподнес  ловкий  Александра  Данилыч
батюшке-царю Петру Ляксеичу. На святой неделе наехал на  Воронеж  царь,  а
Меншиков надумал: "Дай угожу, да отменно, его царской милости". Вот!
   Ямщик перевел дух, помолчал; на него зыкнули:
   - Не тяни, начал байку, досказывай!
   - Вишь, братцы, созвал Александра Данилыч всех портных  в  Воронеже  да
наказал им сшить новое платье и все такое, даже рубашки, по иноземщине. Мы
стояли тогда обозом: решили на святой-то хоть ден двое  выстоять.  Подошла
страстная суббота, и  вот  перед  самой  заутреней  кличет  Меншиков  всех
именитых воронежских купцов да и говорит им: "А что, господа купцы, каково
живете-поживаете да плутуете? Вот неправдами беду  на  себя  и  накликали.
Примчался ко мне гонец с именным указом его царского величества  от  Петра
Ляксеича, и наказ тот  строг,  и  выбирайте  сами,  что  вам  выгодней  да
сподручнее..."
   Староста потянулся к жбану с квасом; посудина была пуста.
   - Хозяюшка, налей еще, - попросил староста.
   Ямщики закричали:
   - Не томи, остуда! Дале что?
   Демидов погладил бороду; байка  про  Меншикова  задела  его  за  живое.
"Молодец Ляксандра Данилыч, и что такое наделал с купцами?" - подумал  он,
но сдержался и не спросил.
   Ямщик продолжал:
   - "А наказ царев таков, чтобы немедля обрили бороды  да  оделись  бы  в
новое платье, а кто не  хочет  -  готовься  в  чужедальнюю  сторонушку,  в
Сибирь, а вот на то и подводы готовы, да никто отсель не пойдет проститься
с женками да с детками. Выбирайте, купчики-голубчики, любое:  либо  бороду
долой да в новое платье, либо дорожка дальняя на Сибирь".
   Купцы бухнулись в ноги Меншикову, поднялся плач да рыдание. "Батюшка ты
наш, милостивец, - купцы хватали Ляксандру Данилыча за ноги и лобызали его
ручки. - Заступись ты за нас,  сирых,  перед  царем-государем.  Легче  нам
головы стерять, нежели растлить на себе образ божий".
   Меншиков ни в какую; видят купцы, не  выходит  дело,  заплакали,  да  и
говорят: "Веди нас в заточение, такая, видно,  у  нас  судьбина,  а  бород
терять не будем..." И тут подходит обоз...
   - В Сибирь отправили купцов? - закричали ямщики.
   Демидов наморщил лоб. Староста усмехнулся.
   - Не отправили, баба попутала.
   - Неужто Ляксандра Данилыч на купчиху какую польстился?
   - Осподи,  какие  вы  непутевые.  Да  не  Ляксандра  Данилыч,  а  купец
помоложе, любя молодую женочку, смалодушествовал.  "Буде  воля  божия",  -
сказал он, перекрестился и отдал свою браду на растление брадобрею.
   Что тут делать? Купцы дрогнули, и  один  за  другим  обрили  бороды.  К
заутрене обрядили их в новое платье.  Тут  царь  Петр  Ляксеич  в  церковь
подоспел, глянул на купцов и диву дался: "Данилыч, что это  за  народ?"  -
"Да это, ваша светлость, царь-государь, купчишки  наши,  чтобы  порадовать
вас, рыло свое оскоблили". - "Ох и молодцы же! - обрадовался царь и  пошел
с купцами христосоваться..."
   - Гей, лешие, чьи кони? -  закричали  вдруг  со  двора.  -  Убери,  дай
дорогу...
   Ямщицкая байка нежданно оборвалась.
   Ямской староста мигом выскочил в сени,  но  быстро  вернулся,  красный,
перепуганный, выпучив глаза.
   - Сбирайся, артель, живо!  Сам  фискал-прибыльщик,  господин  Нестеров,
пожаловал... Эй, мил-человек, приказчик-доглядчик, - моргнул он  Демидову,
- коль бережешь кису, сматывай удочки!
   Никиту встревожила весть, но он не шелохнулся:
   - Пустое, я человек бедный.
   Он опустил голову.
   "Недобра  встреча  с  прибыльщиком",  -  недовольно  подумал   Демидов.
Подозревал он, что к его следу принюхивается крапивное семя.
   Ямщики наспех опоясались, похватали шапки, скоро выбрались, из горницы.
Изба опустела.
   Дверь распахнулась;  в  горницу  ворвался  ветер  с  дождем.  Вместе  с
непогодою в избу ввалился человек в суконном кафтане, в треуголке, с краев
ее ручьем сбегала вода. Человек был мокр и зол.
   - Ямской! - закричал он, скинув треуголку.
   Стряпуха проворно подбирала со стола остатки пищи. Она смиренно подняла
глаза на проезжего:
   - Батюшка, хозяин ямской-то на полатях почивает.
   Проезжий  прошел  вперед,  сбросил  кафтан;  перед  Демидовым  предстал
плотный угловатый дядька с бритым подбородком и рачьими глазами.
   Не глядя на Демидова, гость крикнул хозяину:
   - Эй, леший, будет дрыхнуть! Коней!
   Полати заскрипели, с них свесилась плешивая голова ямского. Старик  был
сед, борода невелика и курчевата.
   - Гляди, никак тут Микола-святитель  за  ямского.  Слезай,  угодник!  -
пошутил приезжий фискал.
   Ямской на самом деле походил на иконописного  чудотворца.  Он,  кряхтя,
полез с полатей. Прибыльщик круто повернулся к Демидову, поглядел на  него
строго:
   - Ты кто?
   - Приказчик, проездом. - Никита скромно опустил глаза.
   - Уж не демидовский ли?
   - Нет, сосед демидовским, - отрекся от себя Демидов.
   - Хозяйка, перекусить! А ты проворней, хрыч, слазь да коней - живо!
   Ямской слез с полатей, засеменил босыми ногами.
   - Да коньков, батюшка, всех поразогнали, до утра не будет...
   Фискал насмешливо оглядел старика; ямской был дряхл.
   - Неужто молодого не подыскали за ямского?
   - Молодого на войну царь-батюшка позвал... А ты, баба, спроворь гостьку
чего; небось, оголодал... А коньки в полуночь придут, отдохнут да  и  тебя
повезут.
   Речь ямского текла