На высоком камне, темнея  на  золотом  фоне
вечерней зари, маячил всадник.  Стрелок  метил  верно,  надежно,  но  пуля
миновала храбреца.
   - Наговорный! - сплюнул солдат. - С ними, чертями, разве управишься?
   Вороной конь повернулся на камне  и  тихо  ушел  прочь.  Сизые  сумерки
укрыли его. Было и пропало видение...
   На рассвете Михельсон сел на конька и поехал вдоль реки, отыскал  брод.
В этом месте  солдаты  срыли  берег,  выставили  пушки.  И  только  солнце
выглянуло из-за окоема, подполковник на  коне  бросился  в  реку:  за  ним
устремились солдаты.
   Под  стрелами,  осыпаемые  камнями,  пехотинцы  перешли  Ай   и   стали
окапываться. За ними вплавь добралась конница, свернула в лес и сгинула.
   Высоки горы, несокрушим камень, храбры башкиры.  Но  лезли  солдаты  на
горы, одолевали камень,  бросались  врукопашную.  Схватившись  в  смертной
схватке, враги кидались в реку. И под водой душили  друг  друга,  по  реке
рябь шла, пузырилась глубь, бились, резались насмерть.
   Позади башкир застучали частые копыта коней.
   Понял Салават Юлаев: идет беда; крикнул  он,  схватил  удила,  поднялся
черный конь, взметнул гривой и с маху кинулся со страшной кручи  в  темный
речной омут. За ним с визгом бросились башкиры...
   И когда подполковник  Михельсон  выбрался  на  камень,  увидел  только:
выбираются на берег прыткие  башкирские  кони,  отряхиваются  и  уходят  в
лес...
   Потерялся след Салавата Юлаева. Укрыли его леса, горы. Над  рекой,  над
шиханами кружили орлы, поджидали, когда с ратного поля уйдет человек...
   И тут на перепутье нежданно-негаданно  встретились  Пугачев  и  Салават
Юлаев.
   Мчались башкиры на прытких конях по хмурому лесу. На широкую  елань  из
темного кедровника вдруг выехал на  белом  скакуне  широкоплечий,  могучий
удалец. Глянул Салават на смуглое лицо, на черную бороду и узнал Пугачева.
Мигом он соскочил с коня и, склонив голову, пошел навстречу, прижимая руку
к сердцу:
   - Бачка-осударь! Бачка!
   Пугачев слез с коня, обнял молодого низкорослого джигита.
   - Будь здрав, брат Салаватушка! - радостно  сказал  он.  -  Ко  времени
встретились.
   Они сели на коней, поехали рядком. Позади потянулось войско.
   - Спасибо, якши-ма, батырь!  -  снова  промолвил  Пугачев  и  испытующе
поглядел на Салавата. - Не ждал я башкирцев так  скоро  под  свою  высокую
руку. Сколь привел?
   Глаза Салавата заблестели. Он смущенно  смотрел  на  Пугачева.  Пьянела
молодая  голова  от  ласки.  Русский  царь  батырем  назвал.  Шел   батырю
девятнадцатый год, тело его было гибко, кости крепки и звонок  голос.  Как
зарница, зажглась его юность. Спел бы он царю песню, да нельзя! Не к лицу.
Стрельнул бы из лука - не выходит! Хвастуном обзовет.
   - Что ж молчишь? - опять спросил Пугачев.
   - Вся Башкир будет! - уверенно  отозвался  тот.  -  А  сейчас,  видишь,
встретились с Михельсон, неудача была...
   - Как? Куда ушел сей супостат? - удивился Пугачев.  -  Ой,  ко  времени
подоспел ты! Вот коли переведаемся с ним...
   - На Кига пошел! - сказал Салават и, взглянув в темные глаза  Пугачева,
улыбнулся. - Куда ты, туда моя!..
   Гудел лес, бежали добрые кони. Замолчали станичники, притихли  башкиры:
"Пусть думу думает государь-батюшка, куда повести..."


   Под  Кигами  изнуренный  горными  походами  отряд  Михельсона  внезапно
окружили пугачевские конники.
   На ранней зорьке, когда над понизью клубился седой туман,  из  векового
бора на опушку выплеснулось неожиданное воинство. Казалось,  то  не  туман
колеблется над лугами, а набегают и плещутся  беззвучные  волны.  Из  них,
будто из таинственной озерной глуби, рождались человечьи головы,  и  плечи
плывущих людей, и туловища диковинных коней с сидящими на них всадниками.
   Страх сковал старого барабанщика.  Еле  сбросив  оцепенение,  он  забил
тревогу.
   Тысяча башкирских удальцов, приведенных  Салаватом,  с  воем  и  визгом
налетела на воинский стан.  Никак  не  ждал  подполковник  лихой  напасти.
Однако его бывалые солдаты не дрогнули: полуодетые, похватав ружья, они не
стали ждать  противника,  а  кинулись  навстречу.  Шли  крепким  сомкнутым
строем, под ногами гудела земля. Сотни стрел осыпали  их,  кони  с  храпом
мчали, грозя раздавить копытами.
   В сыром тумане схватились враги. Ржали израненные,  остервенелые  кони,
звенели клинки. Молча, зло отбивались  оборванные,  исхудавшие  в  походах
солдаты. С яростью они били прикладами, с исступленным ревом  крушили  все
на пути. Устрашившись их железной стойкости, башкиры смешались,  бросились
врассыпную. Михельсон,  покинув  часть  отряда,  с  конниками  пустился  в
погоню. И когда за холмами  улеглась  пыль  от  скачущей  конницы,  угасли
крики, тогда на воинский стан, укрепленный возами, оберегаемый пушками, из
лесу лавиной ринулись пешие ватаги Пугачева.
   И на этот  раз  не  сдало  солдатское  мужество,  храбро  бились  седые
ветераны, не допуская пугачевцев до пушек.
   Пугачев на коне следил за схваткой. Глаза его были сумрачны.
   "Эх, медведищи вы мои, медведищи!.." - с  горькой  усмешкой  думал  он,
разглядывая свое неповоротливое, плохо обученное войско.
   Хлестнув по коню, он вырвался вперед:
   - Вперед, детушки, вперед!..
   Но воинство разбегалось по лесу.
   Понурив голову, Пугачев шажком поехал к саткинской дороге. На  распутье
его настиг Чумаков. Он укоризненно  глядел  в  глаза  Емельяну  Ивановичу.
Пугачев встрепенулся.
   - Ништо, атаман! - спокойно сказал он. - Не он и не мы;  значит,  скоро
одолеем!
   На перепутье в пыли валялись тела зарубленных башкирами солдат. Один из
них,  громадный,  загорелый,  раскинув  руки,  лежал  на  спине,  устремив
неподвижный взор в небо.
   - Эх, и добр вояка! - вздохнул Пугачев. - Мне бы тыщу таких, ох,  запел
бы я тогда песенку!..
   Он величаво поднял голову и жестко сказал Чумакову:
   - Собери по лесу беглецов да веди в Сатку.
   Свистнул, стегнул коня и поскакал по дороге...
   Вечером Михельсон поднял остатки своего вконец изнуренного, оборванного
и голодного воинства, по лесной дороге бесшумно отступил на Уфу...


   На рассвете в избе зашумели атаманы, Пугачев  поднялся  из-за  стола  и
решительно повелел:
   - На Златоуст, детушки! На коней!..
   По дороге, колыхаясь и пыля, двинулись вереницы пугачевского  воинства.
Красная пора пришла в Урал-горы. Реки вошли в свои  берега,  в  чащобах  и
перелесках распевали птицы, на еланях пышно зацвели травы.
   На вечерней заре в речной пади реки Ай засияла золотая  маковка  церкви
Иоанна Златоуста, вдали блеснул раздольный пруд.
   Навстречу Пугачеву босоногий белоголовый мальчонка-поводырь вел старца,
белого как лунь.  Одетый  в  чистые  порты  и  рубаху,  дедка  неторопливо
передвигал ноги. В руках он держал деревянную чашку, а в  ней  побрякивали
медные грошики. Старец протяжно пел:

   Голубая степь, реки чистые,
   Леса темные, горы крепкие...

   - Стой, дедушка, куда бредешь? - остановил перед ним коня Пугачев.
   Старец стих, поднял свои незрячие глаза.
   - Со святой Руси бреду, правду  ищу!  -  тихо  молвил  он.  -  Подайте,
нищелюбцы, бедному, немощному...
   - Дедушка, а где добыть правду? - снова и настойчиво спросил Пугачев.
   Старик прислушался к стуку копыт, конскому ржанью, насторожился.
   - И сам не знаю, не ведаю! Много годов бреду, немало  дорог  прошел,  а
правды не зрел! - отозвался он. Голос  его  прозвучал  тихо.  Он  горестно
склонил голову, прислушался к бряцанию удил, звякнул медяками, запросил: -
Подай, христолюбец! Видать, воин...
   Пугачев достал ладанку, высыпал золотые в чашку. Заслышав чистый  звон,
старец удивленно поднял бельмы.
   - О, щедрая рука! -  просиял  он.  -  Знать,  то  сам  царь-батюшка!  -
промолвил он радостно и опустился на колени в дорожную пыль.
   - Угадал, дедка! - повеселел Пугачев и спросил: - Будет удача?
   - Пошли тебе,  господи,  удачу  и  добрую  долю!  Заждались  мы  твоего
прихода, государь-батюшка! Только не иди на Косотур. Ой, не  ходи  туда!..
Сказывали, идут туда твои супостаты, царицыно войско.
   Пугачев помрачнел, на крутом  лбу  собрались  морщинки.  Однако  он  не
растерялся и бодро кинул старцу:
   - Спасибо, дедка, за добрый совет...
   Пугачев круто свернул на юг, на лесную дорогу.


   Пугачевское  войско  вышло  на  берег  Большой  Сатки.  Отвесные  скалы
преграждали путь вперед. Пугачев сошел с коня, окликнул народ:
   - Пробить дорогу, детушки!
   Тысячи рук взялись за работу и над высоким обрывистым берегом проложили
тропу.
   Простояв станом дневку на  светлом  озере  Зюрак-Куль,  в  темную  ночь
Пугачев перевалил каменистую лесистую Уреньгу и пошел на север.
   Над лесным  миром  поднялась  черная  туча,  погасила  звезды;  пахнуло
вихрем. Загремел гром, блеснули молнии.
   В горах и чащобах началась гроза. От громкого гула  содрогались  скалы,
буря крушила леса, зеленым заревом озарялись  бездны.  Чудилось,  не  буря
гремит, не горные падуны ревут в теснинах, - рокочет, плещется и содрогает
седой Урал-Камень великий народный гнев.



5

   Пугачеву снова довелось встретиться с Михельсоном.
   С  каждым  часом  росли  повстанческие  отряды.  Собрав  силы,  Пугачев
устремился к Кунгуру. Прознав об этом, Михельсон выступил из Уфы  и  пошел
ему наперерез. Отважно перевалив горы,  перебравшись  вплавь  через  реки,
Михельсон торопился встретиться с противником. Он шел с пушками, и,  чтобы
не строить мостов, подполковник приказал перетаскивать орудия  на  канатах
по дну быстрых горных рек. Жадно  перехватывая  каждый  слух  о  Пугачеве,
Михельсон в одно утро увидел за лесом стройное многочисленное  войско.  Он
поразился, недоумевая, откуда могли появиться правительственные войска.
   Пугачев тоже заметил врага и не  терял  понапрасну  времени.  Он  решил
предупредить противника. Емельян Иванович приказал  конникам  спешиться  и
сам повел их на Михельсона. На легком серебристо-белом коне Пугачев первым
бросился в атаку.
   - За мной, детушки, за мной! - взывал он.
   Неустрашимость вождя увлекла повстанцев, и они  бросились  врукопашную.
Противников охватило озлобление.  На  бешеном  скаку  Пугачев  врубился  в
солдатские ряды,  опрокинул  защитников  и  захватил  пушки.  Левый  фланг
противника был смят и расстроен. Но и Михельсон не растерялся,  он  быстро
перестроил колонны и бесстрашно повел их в контратаку.  Снова  пушки  были
отбиты, и пугачевское воинство, расстроенное и не  умеющее  маневрировать,
стало разбегаться под ударами. Через два часа все было покончено.
   С немногими уцелевшими атаманами Пугачев пустился по лесной дороге.
   - Ох, и вояки! Гляди-ка, вчистую меня разбили! - не унывая,  сказал  он
Чумакову. - Погоди, придет времечко, и мы свое войско обучим!
   Огромную и неукротимую силу  Пугачев  черпал  в  народе.  Прошло  всего
несколько дней, и опять вокруг него, как молодой дубняк, шумели конница  и
дружины. С ними и устремился он  на  Осу.  Три  раза  в  дороге  он  снова
схватывался с Михельсоном,  изнурил  его.  Три  раза  Михельсон  рассеивал
противника, и снова, точно из земли, у Пугачева вырастали новые  силы.  Не
было у него пушек, но за этим дело не стало. Подойдя  к  Осе,  он  упрятал
отряды в засаде, а башкир послал тревожить город. Из Осы выслали команду с
пушками в погоню за башкирами. Кочевники заманили  их  в  глубь  лесов,  и
Пугачев внезапно напал на незадачливое воинство, отобрал орудия и теперь с
артиллерией подошел к городу. Не мешкая,  он  послал  коменданту  крепости
Скрипицыну предложение сдаться на милость победителя. Комендант отказался,
и тогда Оса была взята и выжжена. Дело оставалось за крепостью.  Скрипицын
колебался. Стоя на стене, он вглядывался в окрестности, поджидая появления
Михельсона. Однако тот медлил с помощью.
   А между тем Пугачев, не теряя дорогого времени,  приказал  подкатить  к
крепости полсотни возов с сеном и  поджечь  деревянные  крепостные  стены.
Заметя угрозу, из крепости закричали:
   - Сдадимся, батюшка, только до утра потерпи!
   Пугачев согласился ждать до  утра.  На  рассвете  из  крепости  выслали
древнего сержанта, который должен был удостовериться, действительно ли под
стенами крепости появился  государь  Петр  Федорович.  Пугачев  по  глазам
догадался, что тот не  верит  в  него.  Однако  умный  солдат  слукавил  и
уклончиво сказал:
   - Как будто вы, батюшка-государь, и будто не вы! Много  воды  утекло  с
той поры, когда мне довелось бывать в Питере! Ох,  много,  много  годочков
минуло!
   Сержант вернулся  в  крепость,  и  на  другой  день  крепостные  ворота
распахнулись перед Пугачевым. Комендант Скрипицын встретил  победителя  на
коленях с хлебом-солью. Духовенство вышло с иконами и хоругвями, в  церкви
торжественно   заблаговестили   колокола.   Пугачев   милостиво    простил
коменданта, оставил при нем шпагу, а крепость все же приказал сжечь.
   Когда Михельсон подошел к Осе, над рекой тянулись сизые дымки.  Городок
лежал в грудах пепла.


   Никто не знал о думках Пугачева. Ему предстояло решиться на смелый  шаг
- пора было идти на Москву, но  он  медлил,  колебался.  Емельян  Иванович
понимал, что невозможно будет осилить хорошо оснащенную  правительственную
армию.
   Однако никто не ожидал, что пламя восстания в ближайшие дни  разольется
по  многим  и  многим  российским  губерниям.   Стоило   только   Пугачеву
перебраться на правый берег Волги, как крестьянская  война  разразилась  с
небывалой до этого силой и  остротой.  Татары,  чуваши,  марийцы,  мордва,
крепостные крестьяне, прознав о подходе  Пугачева,  осмелели  и  огромными
толпами шли ему навстречу, усиливая его войска. Город за городом сдавались
Пугачеву. День и ночь пугачевские повытчики строчили  указы  и  манифесты,
деятельно рассылая их по городам и селам, тем самым все  больше  и  больше
разжигая пламя крестьянской войны.  Крепостные  хватали  своих  вековечных
притеснителей дворян-помещиков, вешали их и сжигали поместья. Вскоре  пала
Казань, за ней Алатырь, Саранск, Пенза и, наконец, Саратов. Пугачев быстро
двигался к Царицыну.  Победитель  стремился  на  Дон,  мечтал  он  поднять
донское  казачество,  среди  которого  было  много   недовольных   царским
правительством. После этого Пугачев думал повернуть на Москву.
   Видя, что предводитель  ведет  войска  на  юг,  минуя  древнюю  русскую
столицу, представители восставшего крестьянства уговаривали Пугачева:
   - Ваше величество, помилуйте, долго ли нам странствовать по волостям  и
уездам? Время вам идти в Москву и принять престол!
   Пугачев решительно ответил:
   - Нет, детушки, сейчас нельзя! Потерпите!  Не  пришло  еще  мое  время!
Когда оно будет, так я и сам без вашего зова пойду.  А  теперь  я  намерен
идти на Дон - меня там примут с радостью!
   Между тем в Москве час от часу нарастала  тревога.  Взятие  и  сожжение
Пугачевым Казани заставило правительство поторопиться  закончить  войну  с
Турцией...


   Семья Никиты Демидова в эти дни пребывала в Санкт-Петербурге, а сам  он
в ожидании перелома событий находился в Москве, чтобы при  удобном  случае
отправиться на Урал. Угрюмый  и  молчаливый  заводчик  ходил  по  огромным
московским хоромам, прислушиваясь к беседам холопов. У него не выходило из
головы  найденное  письмо  Андрейки  Воробышкина,  призывавшее  крепостных
восстать против своих господ. В доме царила гнетущая  тишина,  и  это  еще
больше усиливало недоверие Демидова к старым слугам. По глазам и скрытному
поведению их он чувствовал, что  крепостная  дворня  и  все  простые  люди
втайне ожидали восстания. Москва с часу на час ждала  появления  Пугачева.
Московский главнокомандующий  князь  Волконский  слал  царице  реляцию  за
реляцией, уверяя ее в том, что "здесь все обстоит  благополучно":  "Здесь,
всемилостивейшая  государыня,  все  тихо...",  "Здесь,  слава  богу,   все
благополучно..." Демидов знал об этих официальных сообщениях князя  и  про
себя горько иронизировал: они нисколько не  отражали  истинного  положения
вещей. Настроение простого народа в Москве было таково, что и сам умный  и
сдержанный главнокомандующий потерял голову. Он распустил по Москве  слух,
что Пугачев якобы разбит. А между тем курьеры и  бежавшие  из  приволжских
губерний дворяне-помещики  сообщали  страшные  вести.  После  этого  никто
больше не верил Волконскому.
   Каждый день на базарах, в кабаках, на торжках и  перевозах  полицейщики
схватывали  все  новых  дерзких  возмутителей.   Все   московские   тюрьмы
переполнились арестованными, но  возмущение  народа  не  прекращалось.  Не
помогали и меры, предпринятые главнокомандующим. На  площади  перед  своим
домом он установил орудия, усилил разъезды по городу,  а  полиции  наказал
зорко следить за всеми сборищами и немедленно разгонять  их.  Для  обороны
столицы от возможного восстания князь Волконский разбил Москву  на  части,
во главе каждой из них поставил сенатора и придал  им  вооруженных  дворян
для поддержания тишины и порядка. Тщетно!  Подметные  манифесты  и  письма
Пугачева доходили в Москву. Слухи об успехах "третьего императора" заметно
волновали простолюдинов.  Все  это  сильно  беспокоило  Демидова,  но  его
мрачное настроение усилилось после того, когда на время прервалась  всякая
связь с Уралом. Так как реки и речные перевозы внушали  большие  опасения,
то многие паромы через Москву и Оку  упразднили,  а  по  уездным  границам
установили  кордоны  из   крепостных   крестьян,   вооруженных   топорами,
рогатинами и просто дубинками. Всякого, кто пытался проникнуть в Москву из
простого народа, задерживали и допрашивали.
   В один из дней с оказией из Тулы прибыл в Москву демидовский  приказчик
и оповестил хозяина, что и там  настали  тревожные  времена.  Широкоплечий
бородатый  туляк  сидел  в  кабинете  Никиты  и  рассказывал  ему  крепким
басовитым голосом:
   -  Наладили  купечество  и  оружейники  разъезды  и  караулы,   но   то
удивительно, что никакие заставы  не  сдерживают  слухов  и  возмутителей,
проникающих от самого... - Он поперхнулся, побоялся назвать имя Пугачева.
   Демидов промолчал, выжидательно уставясь в приказчика.
   - Совсем недавно, на первого спаса, утречком у питейного дома, что  при
Тульском оружейном заводе, появился неведомый человек. Народищу возле него
собралось - тьма! Известное  дело,  всем  не  терпится  узнать  правду.  И
проходимец тот похвалялся перед народом, что он  привез  от  самого  Петра
Федоровича два указа: один к генералу Жукову, а  другой  в  провинциальную
канцелярию.  Но  что  не  сегодня-завтра  придет-де  государь  освобождать
мастеровых от тягот.
   -  И  заведомому  пугачевскому  злодею  дали  говорить  непотребное!  -
возмутился Никита.
   - Что ты, батюшка! - успокоил Демидова приказчик.  -  Только  почал  он
несуразицу плести, как его схватили  и  доставили  к  допросу.  И  там  он
назвался  крепостным  Шапочниковым,  а  когда  крепко  посекли   его,   то
признался,  что  он  беглый  капрал  из   московского   батальона   Данила
Медведчиков. Вот каково, господин мой!
   - Да, невесело! - согласился Демидов  и,  злобясь,  выкрикнул:  -  Мало
секли, такого истерзать надо!
   - Просили о том, чтобы Медведчикова не отсылать на Москву, а на Туле  к
примеру наказать.
   - То разумно! И учинить ему наказание по всем слободам и  улицам  Тулы,
чтобы подлый народ, а тем паче пьяницы и озорники  не  последовали  впредь
подобному беспокойству! - со страстью вымолвил Никита.
   Он долго и внимательно расспрашивал приказчика  о  делах  на  заводе  и
только тогда успокоился, когда узнал, что оружейники ведут себя сдержанно.
   - На  Тулу  прислан  большой  заказ,  многие  тысячи  ружей  изготовить
потребно, и наша государыня надеется на казаков! - спокойно сказал туляк.
   - Ну, слава тебе господи, хоть с  этой  стороны  не  дует  сиверкой!  -
перекрестился Демидов. - Ты пойди, отдохни с пути, а после снова поговорим
о делах.
   Однако на другой день не пришлось Никите Акинфиевичу з