ественники,
было чисто и опрятно. В камине,  сложенном  из  камня-дикаря,  ярко  пылал
огонь. Подвижной, учтивый хозяин-француз  угощал  гостей.  Шубин,  знавший
местные края, возился с носильщиками. Он отобрал дюжину суровых и  сильных
навалисцев; им предстояло  перенести  Александру  Евтихиевну  на  носилках
через гору Монсинис. Возчики и носильщики разбирали экипаж,  чтобы  ранним
утром отправить его на лошаках в горы. Долго не унимались крики и возня на
крохотном мощеном дворике гостиницы...
   Трактирщик ввел в комнату высокого красивого старика.
   - Вот, сударь, и  проводник  вам!  Это  Луиджи,  он  лучше  всех  знает
перевалы и горные тропы. Синьора может быть спокойна, доверившись  Луиджи,
- учтиво поклонился он Александре Евтихиевне.
   Рослый загорелый старик с благородным лицом, в  свою  очередь,  склонил
голову. Его черные блестящие глаза озарились приветливым  огоньком.  Седая
пушистая борода патриарха спускалась до пояса. Шубин впился в проводника.
   - Смотрите, господа, сколь он схож  с  богом  Саваофом!  -  восторженно
воскликнул он.
   Александра Евтихиевна не могла оторвать глаз от красавца старика.
   - Откуда ты? - спросила она.
   - Вот с этих гор, синьора. Здесь я родился, любил и умру!


   Утром при  перевале  через  гору  Монсинис  бушевала  метель,  холодный
свирепый ветер кидал в  лицо  тучи  колючего  снега.  Лошади,  нагруженные
тяжелой кладью, цепко двигались по кручам. Рядом простиралась бездна. Один
неверный шаг животного грозил смертельной  опасностью.  Воздух  становился
холоднее. Дорога, зигзагами огибая горы, вилась все выше и выше. С  крутой
скалы низвергался в пропасть гремучий водопад. Вдали  сквозь  белую  дымку
метели сверкал на солнце, точно вороненая сталь, исполинский ледник.
   Навалисцы бережно несли Александру Евтихиевну  на  носилках.  Чтобы  не
видеть страшных бездн и укрыться от студеного ветра, она укуталась  теплым
пледом и была недвижима. При каждом толчке ее сердце замирало.
   Впереди  каравана  шел  красавец  Луиджи.  Движения  его  были   смелы,
уверенны. За ним двигались, покачиваясь на  ходу,  носилки  с  Александрой
Евтихиевной, дальше выступали послушные лошадки с кладью, а за ними верхом
ехали путешественники.
   Когда достигли плоскогорья, Никита сошел с лошади, перевел  дух.  Он  с
удивлением рассматривал проводника и, не  утерпев,  через  Шубина  спросил
его:
   - Почему на склоне лет ты не возьмешься за более  спокойный  труд,  чем
проклятое ремесло проводника?
   - Эх, господин мой, - ответил Луиджи, - это единственное,  чем  я  могу
заниматься. У меня имеется земли ровно столько, чтобы сложить в  нее  свои
кости, когда я  умру.  Вот  эти  скалы,  которые  вы  видите,  они  кормят
навалисца. Что поделаешь, если судьба нас заставляет каждый день играть  с
жизнью и смертью?
   После короткого привала караван тронулся в путь.  Из-за  туч  выглянуло
солнце. Тропа круто сбежала вниз. Путники приблизились к селению.
   В Навалисе было  тихо,  уныло.  Кругом  высились  кручи.  На  крохотной
площадке темнела часовня, выстроенная из дикого камня. Над долиной  звучал
печальный звон колокола. Под горным солнцем на кручах блестели снега.
   В маленькой часовне отпевали бедняка,  лежавшего  в  грубом  деревянном
гробу. На крохотной  голой  паперти,  усыпанной  гравием,  было  пустынно,
молчаливо.  Только  чей-то  одинокий  пес,  припав  на  последнюю  ступень
каменного крылечка, уныло глядел в землю.
   Демидов и Шубин вошли под мрачные  каменные  своды.  За  ними  неслышно
последовал Андрейка. Худощавый пастор в белоснежном облачении,  протягивая
вверх руки, говорил последнее напутствие. Никита Акинфиевич поторопился на
воздух. Тут же появился проводник Луиджи. Он отогнал  от  храма  собаку  и
ожидал господ.
   - Кого это хоронят? - спросил художник.
   - Замерзшего бедняка. Эх, сударь, не каждый имеет теплую одежду и кусок
хлеба, - с печалью отозвался  навалисец.  -  Бедняк  поднимается  в  горы,
надеясь на хорошую погоду, но все обманчиво, часто его настигают  стужа  и
метель. Вот, сударь, каково счастье бедняка.
   Между тем  носильщики  вновь  собрали  экипаж.  Демидов  расплатился  с
Луиджи. Старик низко  поклонился  Александре  Евтихиевне  и  пожелал  всем
доброго пути.
   Упругим шагом он пошел по тропке и вскоре скрылся за скалами.
   - Чудесный старик! - не утерпев, бросил ему вслед Шубин.
   Коляска была готова в путь. Путники уселись, Андрейка взгромоздился  на
свое место, и кони тронулись...
   Миновав Тюрень, выбрались к  Пьемонту.  Отсюда  начиналась  Ломбардская
долина.


   После  холодных  скалистых  Альп  с  их   зимними   грозными   метелями
путешественники сразу оказались под ярким  синим  небом,  среди  зелени  и
цветов. Экипажи двигались по сказочной цветущей долине,  которая  казалась
нарочно убранной природою ради великого праздника. Вся Ломбардия  походила
на прекрасный сад в майскую цветущую пору. Кругом зеленели неоглядные поля
маиса, чередуясь  с  виноградниками  и  тутовыми  рощами.  Теплый  ветерок
пробегал по яркой сочной зелени, колебал пестрые чашечки цветов,  наполняя
воздух ароматом.
   Андрейка повеселел. Перед ним распахнулся знакомый край. Сколько лет он
прожил в этой стране и сроднился с ее простым народом! Хотя голодно  было,
но дышалось легче вдали от хозяев.
   По дорогам встречались толпы смуглых, загорелых работников, проходивших
с песней, которая под этим приветливым небом сама рвалась из души.
   Демидов не утерпел, хлопнул Шубина по колену:
   - Что скажешь? Ну и край!
   На его крупном лице выступили мелкие капельки пота. Солнце  пригревало.
Над Александрой Евтихиевной, ехавшей позади, раскрыли зонт.
   На придорожной скамье уселись две молодые итальянки. Они несли огромную
корзину,  наполненную  зеленью,  и  решили  отдохнуть.  Здоровые   смуглые
красавицы, одетые в старые пестрые платья, в  широких  соломенных  шляпах,
раскачиваясь в такт, распевали дуэт. Их жгучие глаза насмешливо  взглянули
на Демидова.
   - Ох, добры! Ох, добры!.. - прошептал он и плутовато оглянулся назад.
   В стороне от дороги в густой зелени мелькали белоснежные виллы, и часто
среди холмов в живописных  уголках  вставали  монастыри.  Едва  позванивая
маленькими колокольчиками, бродили  овцы.  Порой  они  сливались  в  узкую
белоснежную полосу и, теснясь, устремлялись в ущелье; издалека казалось  -
там, в каменистых берегах, колеблется и плещет водопад серебристого руна.
   Солнце поднялось к полудню. Нагретый воздух заструился над  долиной,  и
вся она, затопленная светом, казалась волшебным  маревом.  Ветерок  принес
запах фиалок. Над полями кружились пестрые бабочки, похожие  на  порхающие
цветы. Никита Акинфиевич велел остановить экипаж и, указывая  Андрейке  на
крестьянский домик, приказал:
   - Должно быть, там есть молоко. Сбегай-ка, малый, да притащи жбан!
   Писец соскочил с козел и побежал к хижине.
   На пороге стоял бородатый черноглазый крестьянин и удивленно смотрел на
Андрейку.
   - Это молоко? - спросил писец и потянулся к жбану.
   - Молоко, - ответил сухо поселянин.
   - Продайте мне его, мой хозяин очень хочет пить, - попросил Андрейка. -
Я заплачу вам, сколько хотите.
   - Не могу. Если б твой господин умирал, я и то не мог бы  уступить  ему
ни глотка!
   Андрейка смущенно вернулся к экипажу.
   - Как! - вскричал Демидов. - Он не знает, кто у него просит! Клич  сюда
упрямца!
   Когда босой морщинистый поселянин предстал перед ним, Никита Акинфиевич
спросил:
   - Пошто не продаешь, дурень, молоко? Я золотой отдам за кувшин!
   Шубин перевел речь заводчика и выжидательно смотрел на крестьянина.
   - Синьор, - почтительно  склонился  он  перед  художником,  -  даже  за
золотой я не могу продать ему кувшина молока.
   - Почему? - удивился художник.
   - Потому, что все молоко изо всех селений принадлежит синьору Висконти.
Он каждое утро отбирает его у нас. Если он  узнает,  что  я  продал  каплю
молока проезжим, то потянет меня в суд.
   К экипажу  подбежали  слабые,  худые  малыши  и  пугливо  рассматривали
проезжих. Указывая на них, старый крестьянин сказал:
   - Вот мои дети, синьоры. Они тоже редко  видят  молоко,  даже  в  самые
большие праздники.
   - Лежебоки! - закричал Демидов. - Гляди, сколь кругом богачества, а они
голодают. Да тут даже ленивый мужик сыт будет!
   Кони тронулись, снова побежали изумрудные поля и платановые рощи, а  на
душе Андрейки было тоскливо. "Как все сие схоже с жизнью нашего мужика,  -
с тоской подумал он и оглянулся. - Кругом благость, а труженик голоден!.."



7

   В Милане и во Флоренции Демидовы посещали  соборы,  картинные  галереи,
библиотеки, театры. Каждый день Андрейка со всей тщательностью  заносил  в
дневник, что видели  его  хозяева,  с  какими  князьями  и  герцогами  они
встретились и что приобрели из предметов искусства. Никита  изо  всех  сил
старался показать себя меценатом, большим знатоком искусства, но в душе не
ощущал ни волнения, ни трепета, с каким обычно  люди,  понимающие  замыслы
великих художников, рассматривают их творения. Ни  совершенство  форм,  ни
самое мастерство не интересовали Демидова. Привлекали его редкости,  и  он
стремился обладать ими. Все это отлично видел и чувствовал Шубин, вместе с
Демидовым посещавший галереи...
   Перед  путешественниками  раскрывалась   Италия:   старые   деревни   с
живописными домами, дубовые и лавровые рощи, виноградники - все, казалось,
сулило богатство, но поселянин,  шагавший  по  тучным  полям,  был  нищ  и
голоден.  По  дорогам  встречались  толпы   упитанных   монахов,   которые
стремились в Рим на праздник. Они были наглы и  развязны  с  поселянами  и
сладкоречивы с теми, от которых ожидали подачки.
   Поздним  январским  вечером  дилижанс,  грохоча  колесами  по  каменной
мостовой, въехал в Рим.  Андрейка  с  волнением  приглядывался  к  вечному
городу. Синеватые сумерки скрадывали очертания города.  Дома  и  колоннады
тонули во мраке, и только над головой простиралось  густое  синее  небо  с
первыми мерцающими звездами. На площадях неумолкаемо журчали фонтаны. Огни
были редки; подобно светлячкам, они  мелькали  в  глубине  ночи.  И  вдруг
впереди из призрачной тьмы выплыл тяжелый черный купол  собора.  Показался
золотой серпик молодого месяца, и в его трепетном сиянии купол стал темнее
и, как мрачный корабль, поплыл вправо по зеленой дымке  безбрежного  неба.
Казалось,  что  дилижанс  стоит  на  месте;  Андрейка  не   мог   оторвать
восхищенных глаз от сказочного зрелища.
   Демидовы устроились в лучшем отеле. Писцу была отведена тесная комнатка
под крышей. Расположившись в  ней,  он  распахнул  окно.  Сверкающая  ночь
стояла над Римом. Андрейка задумался. На далеком родном севере  -  суровая
зима, трещали морозы, а здесь ночь была тепла, ласкова и на синем  бархате
неба сверкали крупные звезды.
   Крепостной вздохнул.
   - Россия, Россия, матушка наша! - сказал он вслух.
   - Что, соскучился? - внезапно раздался за спиной голос Шубина.
   Андрейка обернулся, лицо  его  было  смущенное;  юноша  опустил  глаза.
Художник устало опустился на стул.
   - Это верно! - сказал  он  со  вздохом.  -  Нет  в  мире  краше  нашего
Архангельского края, Андрейка! Выезжали мы с батькой на рыбный промысел  в
Студеное море. Льды, морозы и кипучая пучина - суровость и величие кругом!
И вдруг среди непроглядной тьмы разыграются сполохи  -  полночное  сияние.
Слыхал о нем?
   Андрейка с любопытством слушал художника.
   В тиши ночи они долго беседовали о родине.
   - А у нас на Урале, - говорил Андрейка,  -  горы  высоченные,  богатств
непочатый край. И кругом горе! Человек скован неволей. Барин тебе судья  и
хозяин!
   Перед его взором предстал родной край, мать, работные. Вечная кабала!
   - Что бы вышло, Федот Иванович, если бы наш народ не на барина работал,
не из-под плети, а на себя!
   - Россия возвеличилась бы над всеми народами! Не насилием, гнусностью и
грабежом, а своим свободолюбием, мудростью и братской любовью к  другим!..
Но пока это будет... Ох, милый, пока солнце взойдет,  роса  очи  выест!  -
опечаленно закончил Шубин...
   На востоке порозовела заря, и они нехотя разошлись...
   Утром снова сверкало густое синее небо; жаркий воздух наполнял комнату,
когда Андрейка проснулся. За окном, внизу на площади,  шумели  фонтаны.  В
церквах  звонили  колокола,  мелодичный  звон  наполнял  город.  На  улице
отчаянно кричали погонщики мулов, звонко спорили молодые итальянки.
   Андрейка сбежал с мансарды вниз, где экипаж давно  поджидал  Демидовых.
Он проворно взобрался на козлы и уселся рядом с кучером.
   Демидовы и Шубин вышли из отеля  и  уселись  в  экипаж.  Кучер  щелкнул
бичом, кони тронулись. При дневном свете  Рим  был  грязен.  Толпы  народа
шумели на  улицах.  Город  раскинулся  на  холмах,  и  линии  домов  резко
выделялись на эмалевом фоне неба. Кривые  улочки  были  наполнены  жалкими
лавчонками,  полуразвалившимися  домишками,   где   толкались   оборванные
бедняки, а в кучах мусора рылись бездомные собаки.
   Наконец экипаж выбрался из темных вонючих переулков и  покатился  среди
холмов и руин. Казалось, что все рухнуло и вековая пыль погребла под собою
древний вечный город. За века древний римский Форум покрылся плотным слоем
мусора и земли, точно  старое  деревенское  пастбище,  утоптанное  быками;
зеленые кусты цепкими корневищами  охватили  камень.  А  вдали  по  холмам
бродили стада овец. Одинокий загорелый  пастух  в  жалкой  хламиде  стоял,
опершись на длинный посох, и лениво следил за отарой.
   Шубин показал раскопки. И  то,  что  было  поднято  из  тьмы  забвения,
поражало неповторимой красотой. Извлеченные из толщи  мусора  разноцветные
мраморы, колонны, жертвенники, изваяния  богов,  бронза,  базилики  -  все
приводило в трепет. Молчаливый, упоенный величием прошлого, художник ходил
среди колонн, капителей, обломков.
   Никита Акинфиевич  хозяйственно  шагал  по  руинам  и  ощупывал  каждый
камень. Если бы облачить его в тогу, то казалось бы - по каменистому хаосу
расхаживает  пришелец  из  далеких  веков,   римлянин   времен   Калигулы.
Осанистый, со строгим профилем, Никита, как Цезарь, проходил  по  древнему
Форуму. Андрейка с суеверным страхом взирал на хозяина.
   "Этот поумнее Нерона  будет,  -  думал  писец.  -  Тот  только  жег  да
разрушал, а этот своего добра не упустит. Купец!"
   В Колизее, чудовищном по своим гигантским размерам, Шубин привел их  на
место, с которого раскрывалась вся величественная панорама арены  древнего
цирка. Затаив дыхание, Андрейка стоял за  спиной  Демидова  и  смотрел  на
арену, заваленную обрушившимися арками и камнем. И  перед  глазами  его  в
заходящем солнце встала страшная картина.  Ему  послышался  гул,  огромной
человеческой толпы, рев зверей, вопли  жертв,  стоны  истерзанных  и  гром
рукоплесканий. Через века пронесся запах крови; чудилось и сейчас еще, что
арена пропитана  ручьями  жаркой  крови...  Отсюда  свозили  на  скрипучих
колесницах истерзанные трупы,  для  того  чтобы  сбросить  их  в  огромные
мрачные катакомбы, которые  и  сейчас  простираются  на  окраинах  вечного
города.
   Из-под ног Александры Евтихиевны выпорхнул дикий голубь; она вскрикнула
и побледнела.
   - Никитушка!
   Звук ее  голоса  в  гигантской  пустоте  цирка  показался  жалким.  Две
горлинки, расхаживая  по  каменному  карнизу,  мирно  ворковали.  Демидов,
расставив ноги, стоял над уходящей вниз овальной воронкой и рассуждал:
   - Эк, каменья сколько ушло тут: не один заводище сгрохать можно!
   - Никитушка, и не надоест тебе! - капризно перебила его жена.
   - Хоть бы одним глазком поглядеть,  как  тут  зверье  расправлялось,  -
внезапно перевел он разговор. - Ну что, как гусак, тянешь шею? -  закричал
он на Андрейку. - Отгуляло зверье, а то непременно сверзил бы  тебя  вниз,
поглядел, как ты управился бы! - засмеялся он, довольный своей выдумкой.
   Художник снял шляпу, легкий ветер шевельнул  его  кудрявые  волосы.  Он
отер пот и сказал Демидову:
   - Страшные вещи вы говорите, Никита Акинфиевич!
   - Кому страшно, а мне по душе сия потеха!
   Они стали спускаться с каменной стены. Из-за угла  вынырнул  и  пересек
тропку рыжий толстый капуцин.
   Никита усмехнулся:
   - Господи, и тут  поп,  нигде  от  них  не  укроешься!  Не  люблю  этих
попрошаек.
   Снова коляска катилась среди загородных рощ. Водопады, лавры, оливковые
рощи - все сливалось в непрерывный поток,  которым  римская  щедрая  земля
удивляла иноземца.
   - Экий благостный край! - вздыхал Демидов.  -  И  солнце,  и  тепло,  и
плодов земных не счесть, а смерть и тут не покидает человека...
   Руины наводили Никиту Акинфиевича на мрачные размышления; он с  горечью
сказал художнику:
   - Неужто и после нас так будет: останутся лишь прах да обломки?
   - Это будет еще хорошо! Боюсь, что после  нас,  Никита  Акинфиевич,  ни
праха, ни обломков не останется! - улыбаясь, отозвался Шубин.


   Подошла масленица. 20 февраля,  в  ту  пору,  когда  в  России  еще  не
кончились морозы, здесь, в Риме, на Корсо, шумели густой листвой  платаны.
С многочисленных балконов спускались богатые ковры. До полудня  на  улицах
было пустынно. В полдень в Капитолии прозвучал колокол. Как вешний  бурный
поток, тысячные толпы народа устремились под открытое небо.
   - Ты ныне не надобен будешь!  Обойдемся  без  твоей  помощи,  -  сказал
Андрейке Демидов. - Брысь, окаянный!
   Писец выбежал на шумящую улицу. Его сразу увлек людской поток.  Женщины
в нарядных платьях с масками на лицах, тонкие, стройные девушки  и  юноши,
одетые в карнавальные наряды, заполняли площади и бульвары. Паяцы, пейзане
и пастушки, капуцины, домино водили хороводы,  плясали  и  пели,  а  среди
этого  шумного  потока  выбивали  частый  такт  барабанщики  на  маленьких
трескони.  Под  платанами  потешались  люди  над   выходками   Пульчинеля,
выскочившего из-за пестрого занавеса кукольного театра. С  балконов  и  из
распахнутых окон в толпу бросали конфеты из муки, орехи...
   Андрейка вместе с толпой устремился  на  уличное  ристалище  коней  без
всадников.
   Высокий детина в пестром балахоне, в маске прошел  среди  человеческого
потока, оглушая барабаном. Тут же неподалеку за натянутой толстой веревкой
стояли отменные кони. Андрейка с восхищением любовался скакунами.  Но  тут
заиграли трубы, разом упала  веревка,  и  лошади  галопом  ринулись  вдоль
людского коридора, сами расчищая себе дорогу. Тут только заметил Андрейка,
что к спинам коней были привязаны шарики, утыканные медными  иголками.  От
бега они кололи и терзали тело, кони от этого пуще ярились. Среди  шумной,
возбужденной толпы они пронеслись, как вихрь, на далекую площадь,  где  их
задержали крепкие барьеры...
   Следом за конями хлынула толпа, и все завертелось в пестром  говорливом
водовороте.
   Андрейка давно уже заметил среди толпы стройную Коломбину в  маске.  Ее
лицо пылало от восторга. Юноша следил за  каждым  ее  движением.  Какая-то
необъяснимая сила тянула его к ней.
   Когда шумный карнавальный  поток  устремился  вдоль  улицы,  он,  ловко
лавируя, пробрался к девушке, схватил ее за  руку  и  потянулся  к  маске.
Коломбина увернулась и погрозила пальцем; из-под черного шелка  насмешливо
сверкнули глаза. Андрейка сгорал от нетерпения, его потянуло на  дерзость.
Словно предчувствуя это, Коломбина звонко рассмеялась и проворно  скрылась
в шумной и пестрой толпе.
   И  тогда  началась  погоня.  Разодетые  карнавальщики  весело  уступали
Коломбине дорогу, стараясь удержать преследователя на  расстоянии.  Каждый
неловкий жест юноши  сопровождался  дружным  незлобивым  смехом.  Это  еще
больше разжигало Андрейку. "Чего она бежит, чего испугалась, ведь я ничего
плохого не сделаю ей! - с досадой думал он. - Или у  ней  есть  кавалер  и
потому она недотрога?" - вспыхнула в нем  неожиданная  ревность.  Но  нет,
глаза Коломбины горели  неподдельным  испугом,  когда  он  нагонял  ее,  и