Заметался
Антон  Иванович,  беспокойные  думы  не  оставляли  его  ни   на   минуту:
несомненно, Кашкина освободили его сообщники: "Но где они?" -  со  страхом
размышлял пан Кожуховский.
   Пока гроза шла стороной, он не беспокоил Аврору Карловну. Однако спустя
немного времени волнения начались на самом Нижне-Тагильском  заводе,  и  -
кто бы мог подумать - среди кержаков! Издавна повелось так, что Демидовы с
охотой брали на заводы староверов. Спасаясь  от  царского  и  полицейского
притеснения, кержаки бежали на российские окраины: в Поморье, на  Дон,  но
больше  всего  в  уральские  леса  и  горы.  По  милости   приютивших   их
горнозаводчиков, кержаки строили свои часовни, молельни, а в глухих  чащах
- даже скиты. Никита Демидов - основатель заводов - деловито рассуждал:
   - Пусть стараются на благо моих заводов, а как  богу  молятся,  это  их
дело!
   Еще при  внуке,  Никите  Акинфиевиче,  богатый  кержак  Рябин  построил
часовню в Нижнем Тагиле. Угрюмые и замкнутые староверы, сохраняя старинные
повадки и одежды, истово молились старописанным иконам, служили по древним
книгам.
   Пермскому православному архипастырю не по душе пришлись такие вольности
раскольников, - было отдано  распоряжение  кержацкую  молельню  закрыть  и
передать единоверцам.
   Старообрядческий наставник отец Назарий собрал свою паству  на  околице
и, потрясая посохом, возопил:
   -  Вот  коли  и  на  Камень  антихрист  добрался!  Что  будем   робить,
православные?  Кидай  заводишко,  уйдем   в   мать-пустыню!   Побредем   в
Алтай-горы, там еще есть юдоль для наших молитв!..
   Кожуховский с полицейскими налетел на мирян и разогнал  их.  В  тот  же
день он послал гонца в Екатеринбург, в Горное управление, прося помощи.
   Через несколько дней на завод прибыл подполковник жандармского  корпуса
Жадовский, с ним чиновники, и решили приступить к опечатыванию часовни.
   Чтобы обезопасить себя, Кожуховский к тому  времени  отправил  наиболее
строптивых кержаков на лесные и горные работы. Староверские чтецы и  певцы
покинули часовню. Следом за ними управитель нарядил в рудники  и  тридцать
кержачек, которые больше всего подстрекали народ на  околице.  Для  пущего
внушения всех старообрядцев вызвали к храму, вынесли им древнее  евангелие
и заставили начетчика громогласно зачитать по старопечатному тексту  стихи
из главы тринадцатой послания апостола  Павла  к  римлянам  о  повиновении
"властям предержащим".
   Кержаки чинно встали на колени, били  земные  поклоны  и,  с  умилением
слушая чтение, каялись в грехах. Жандармский подполковник многозначительно
переглянулся с управляющим,  -  на  лице  офицера  блуждала  самодовольная
улыбка. Все шло тихо и мирно. Доволен был и пан Кожуховский.
   Аврора Карловна  вышла  на  балкон  и  издали  наблюдала  за  покаянием
кержаков. Они истово крестились.  Легкий  ветер  шевелил  косматые  бороды
старообрядцев, цветные сарафаны и платки женщин. Над заводом  простиралось
голубое небо. Ближний лес и липы в парке дышали утренним светом, теплом  и
медовыми запахами. Чиновники стали  опечатывать  часовню.  И  вдруг  среди
осиянной солнцем мирной идиллии заголосили-закричали заводские женки.  Они
упорно сопротивлялись действиям властей, - их гнали из часовни, но они  не
шли. Старцы и женщины легли на пол и зашлись в крике. Седовласый наставник
Назарий взошел на возвышенное место и, подняв крест,  с  горящими  глазами
фанатика истово кричал:
   - Прокляты! Прокляты! Антихрист грядет!
   Полицейщики хотели стащить его, но он отбивался медным крестом,  плевал
им в лица и проклинал. Женки голосили, их хватали и на руках  выносили  из
часовни, - они опять возвращались. Откуда только у них сила  бралась!  Они
царапались, кусались. Немало досталось полицейщикам,  пока  они  вытолкали
женщин из  храма.  Но  и  на  паперти  те  продолжали  бесноваться.  Тогда
управляющий отдал наказ приказчику, а сам с жандармом отошел в сторонку. С
громом влетела на площадь пожарная команда и пустила из насоса тугую струю
воды, перемешанной с сажей.
   Потоки воды низвергались на озлобленных людей, опрокидывали их, били  в
лица,  по  которым  стекала  грязь.  Среди  всего  этого  копошащегося   и
беснующегося люда один старец Назарий непоколебимо стоял и взывал:
   - Братие, сестры, примите поношение и муки!..
   Аврора Карловна поморщилась.
   "Какая мерзость! Не могли лучшего придумать!" - недовольно подумала она
и  послала  горничную  девку  прекратить  свалку,  а   господина   офицера
пригласить в покои для делового разговора.
   По требованию хозяйки пожарные немедленно  покинули  место  схватки,  а
приглашенный жандарм явился к госпоже и был любезно принят ею.
   Подполковник  Жадовский,  пленившись  красавицей,  не  сводил   с   нее
восхищенных глаз. Аврора Карловна сидела напротив гостя,  скромно  потупив
взор. Придворная  прелестница  догадывалась,  что  произвела  на  жандарма
приятное впечатление. Она угадывала по его умильным глазам, по  склоненной
голове, что этот пожилой, лысоватый офицер с оловянными  глазами  навыкате
польщен приглашением и ждет авансов. Но хозяйка держалась строго и ровным,
приятным голосом заговорила:
   - Я прошу вас оставить им часовню.
   Жандарм пожал плечами.
   - Помилуйте, но это  невозможно!  Бог  знает  что  скажут  в  губернии.
Архиерей будет весьма недоволен.
   Из-под черных ресниц заводчицы блеснул умоляющий взгляд:
   - Ради меня! Архиерей далеко, в Перми, а я здесь одна, бедная вдова, на
заводе. Мы можем остаться без работных!
   - Не знаю, как и быть,  -  заколебался  под  взглядом  Авроры  Карловны
гость.
   - Послушайтесь меня, и все будет хорошо!  -  придвинулась  она  к  нему
поближе.
   Подполковник  растаял,  его  лоснящиеся  жирные  щеки   порозовели   от
удовольствия, он склонил перед хозяйкой голову.
   - Для вас я готов на все! Но почему вы вступаетесь за возмутителей?  Не
понимаю! - Он пожал плечами.
   - Ах, боже мой! - с жаром воскликнула Демидова. - Поймите, ну какие  же
это возмутители? Они взвыли только потому, что им запретили молиться на их
старые иконы. Кому это мешает? - Она придвинулась еще ближе,  так  что  он
почувствовал  ее  дыхание.  Кровь  прилила  к  голове  жандарма,   но   он
внимательно слушал ее, пожирая глазами. Заводчица продолжала:
   - Нам кержаки не страшны. Не троньте их икон, и они успокоятся.  Мнится
мне, господин офицер, что не от них беда придет.  Кержаки  за  наставников
держатся, а наставники тянут назад, к старому!
   - Кто же тогда опасен? - удивился жандарм.
   - Опасны другие люди. Вглядитесь, что творится с работными.  Их  словно
подменили, они стали другими людьми. Эти холопы опаснее всего, так как они
решительнее. Они не о боге  думают,  а  о  жизни,  и  нас  ненавидят.  Они
страшны!
   - Да, вы правы! - с грустью согласился подполковник. - Их решительность
может привести к пугачевщине, если дать им волю!
   Аврора Карловна стала строгой, холодной, пожаловалась жандарму:
   - Боюсь подумать... Прошу вас, не трогайте кержаков...
   Они долго сидели за чайным  столом.  Хозяйка  приветливо  ухаживала  за
гостем, а он не сводил глаз с ее тонких красивых рук. Набравшись смелости,
он взял теплые пальцы красавицы и приложился губами к ним.
   - Поможете? - просяще посмотрела на офицера Аврора Карловна.
   - Я счастлив, весьма счастлив, и все будет по-вашему...
   Жандарм и чиновники уехали из Тагила на другой день.  Часовня  осталась
неопечатанной. Старец Назарий, вызванный Демидовой в хоромы, поклонился  в
ноги заводчице. Пахло от него ладаном и тленом.
   - Спасибо, барыня.
   - Встань, отец! - властно сказала  хозяйка.  -  Скажи-ка,  довольны  ли
ваши?
   - Я-то и женки премного довольны, барыня. А молодые - кто их  разберет?
Они сказывают, что не часовня, а воля нам потребна! Ох, грехи наши тяжкие!
- сокрушенно вздохнул он и потухшими  глазами  выжидательно  посмотрел  на
Аврору Карловну.
   Она сердито свела брови над переносьем и ответила ему жестко:
   - Иди и скажи своим, чтобы эти  прельстительные  мысли  оставили.  Биты
будут. Иди с богом, старик! - Она отвернулась и ушла в свои покои.


   Между тем слухи о близкой воле не прекращались. Возвращаясь с  ярмарок,
с базаров и богомолий, крестьяне привозили все новые вести.  Сказывали  на
постоялых дворах проезжие, что царь давно послал грамоты о воле в бочках с
икрой, но помещики и  заводчики  пронюхали  про  эту  тайность  и  грамоты
выкрали, а икру слопали за угощением. Ходили среди народа слушки, что царь
вызвал к себе верных людей, заставил их поклясться на кресте в верности  и
вручил им для народа золотую строку о воле. Но господа пронюхали и про эту
тайность, секретных царских посланцев схватили, обыскали,  золотую  строку
отобрали, а вестников заковали в кандалы - да в острог, за каменные стены!
Подозревали и попов и полицейских в том, что они утаили царскую грамоту от
народа. Среди крепостных все больше и больше росла уверенность в том,  что
вот-вот придет воля. Однажды в тагильской церкви после обедни  люди  долго
не расходились и чего-то ждали. Священник обеспокоенно спросил прихожан:
   - Что же вы не расходитесь?
   - А мы ждем, отец, когда грамотку о воле зачтешь!
   Поп побледнел, испуганно замахал рукой:
   - Что вы, что вы! Побойтесь господа бога, с чего такое взяли? Не верьте
льстивым посулам смутьянов!
   - То не посул, отец Иван, - сказал сероглазый старик. - Своими  глазами
видели, как волю провезли из Уфы в Пермь на тройке. Ямщики сказывали,  что
в Казани царская грамота о воле давно получена.
   - Ты что пустое мелешь! - прикрикнул поп. - Какая тебе  воля?  Думаешь,
что лучше заживешь?
   - Бог весть, - покорно согласился старик. - Что-то еще будет впереди  -
неизвестно, а может, хуже! - И вдруг, тряхнув бородой, лукаво улыбнулся: -
Нет, хуже не будет; да мне,  дряхлому,  спится,  а  одним  оком  взглянуть
хочется на волю! Эх, дорогой! - закончил он мечтательно.
   - Ты лучше помалкивай об этом! - пригрозил священник.  -  Сам  подумай,
для чего тебе воля? Ну что ты с ней будешь делать?
   Старик не унялся; внушительно посмотрев на попа, рассудительно сказал:
   - Как что? Уволят-то с землей, пахарем буду! Руки мои  стосковались  по
сохе...
   Мрачным священник вышел из храма и побрел в демидовские  хоромы.  Через
горничную девку он  попросил  доложить  о  нем  госпоже.  Аврора  Карловна
приняла его приветливо, усадила в глубокое  кресло  и  приказала  принести
наливки. Старичок пригладил седенькую голову,  со  вкусом  осушил  чару  и
крякнул от удовольствия.
   - Премного благодарен, ваше сиятельство; по жилам так  и  побежало.  Не
осуди, милостивая, грешный я человек, люблю  пригубить,  -  и,  не  ожидая
приглашения, осушил вторую, а за ней и третью чарку.
   Только после  утоления  жажды  священник  вспомнил  о  деле  и  поведал
заводчице:
   - Матушка ты наша, милостивица, слухи-то неблагонадежные ходят: о  воле
мужики толкуют!
   Аврора Карловна построжала, хрустнула  пальцами,  лицо  ее  омрачилось.
Попик перепугался: "Не в себе барынька. Расстроилась  от  недоброй  вести;
чего доброго,  пожалуй,  и  выгонит,  наливки  не  допью!  Эх,  и  крепка,
окаянная!" - покосился он на графинчик.
   Однако Демидова овладела собою и сказала гостю:
   - Слухи те отчасти верны, отец  Иван.  В  столице  собрался  комитет  и
толкует об освобождении холопов. Ведомо тебе, что в  Перми  ныне  заседает
особый дворянский комитет по сему  вопросу  и  на  обсуждение  выехали  по
нашему избранию заводчики. И будем мы добиваться своего, чтобы земли  свои
сохранить, и заводы наши не стали, и нас не обидели.
   Аврора Карловна говорила священнику  правду.  В  Перми  на  самом  деле
заседали крепостники-заводчики, которые заботились о своих интересах.  Они
настаивали, чтобы горнозаводских крестьян  освободили  без  земли  или  по
крайней мере отвели каждому такой надел, чтобы и привязать его к  месту  и
заставить идти на заводскую работу. Обойдя землей работных, владельцы  тем
самым создавали резервную трудовую армию...
   Меж тем  священник  воспользовался  случаем,  и  пока  Аврора  Карловна
объясняла ему замыслы заводчиков, допил наливку. Сокрушенно оглядев пустой
графин, он поднялся.
   - Да будет благословен дом сей! - провозгласил  он  и  вдруг  пьяненько
захихикал: - Это весьма разумно - дать холопу  такую  волю,  чтобы  она  в
неволю обратилась!
   Загребая большими яловичными сапогами, голенастый  иерей  прошел  через
обширный зал.
   - Ох, лепость какая; боже праведный, как живут люди! - вздыхал он.
   Его глаза обежали по богатому убранству хором: по мраморным богиням, по
бронзе и шелковым драпировкам. В своей изношенной, много раз латанной рясе
поп показался заводчице жалким и убогим...
   На исходе зимы  в  Тагил  прискакал  нарочный,  который  привез  важную
бумагу. Исправник в присутствии священника вскрыл пакет, и в нем  оказался
манифест, подписанный царем еще 19 февраля 1861 года.
   Иерей несколько раз вслух перечитал его от первой до последней строки.
   - Лучшего и не придумаешь! - удовлетворенно покрутил он  тощей  длинной
шеей.
   - Царское слово - умное слово! - внушительным басом сказал исправник. -
Тебе, отец, завтра в церкви придется сию грамоту огласить. Такое дело  без
молебна не обойдется.
   Поп прослезился.
   - Господи боже мой, дожил-таки аз, грешный раб твой, до  такой  минуты.
Оповещу народу моему такую благую весть!
   Спозаранку зазвонили во все  колокола.  Что-то  тревожное  и  радостное
чувствовалось в благовесте. Со всех концов Тагила сбегался народ. Пришли и
молодые и старые; вековуньи древние старухи  -  и  те  с  печи  сползли  и
добрались  до  церкви,  чтобы  услышать  о  воле.  Слово  это,  радостное,
крылатое, облетело все уголки и было у всех на устах.
   - Воля... воля... воля...
   Церковь до отказа наполнилась народом. На паперти  толкались  и  тщетно
пытались попасть в храм  опоздавшие.  Кто  только  не  пришел  сюда!  Даже
кержаки - двоеданы  [платящие  двойную  подать],  не  боясь  оскверниться,
явились в никонианский храм. Впереди  особой  группой  выпирали  заводские
управители во главе с паном Кожуховским. Привлекая внимание  прихожан,  на
возвышении стояла, смиренно склонив голову, Аврора  Карловна.  Дальше  шли
полицейские, приказчики,  нарядчики,  повытчики,  а  среди  них  выделялся
Климентий Ушков. Он высился среди сыновей, как дуб  на  юру.  Выглядел  он
строго, мрачновато.  В  мозгу  его  проносились  обидные  мысли.  "Сколько
старался я, чтобы добыть волю, - огорченно  думал  он,  -  а  она,  гляди,
зимогорам даром  достанется!  Эх  ты,  что  только  робится!"  И,  заметив
землекопа, побагровел: "Гляди, что за притча! И Кашкин тут. Вот окаянный!"
   Землекоп Кашкин действительно притаился  среди  заводчины.  Стояли  тут
горщики-рудокопы,  сутулые,  изъеденные  ревматизмом,  черномазые  жигали,
прибревшие издалека,  из  лесных  куреней.  Явились  в  церковь  катали  с
длинными жилистыми руками и заводские женки - коногоны и дробильщицы руды.
Все пришли сюда, чтобы послушать заветную золотую строку о воле. С глубоко
проникновенным  чувством  молились  люди,  ожидая   радости.   "Наконец-то
дождались светлого денечка!" - думалось каждому.  Молебствие  продолжалось
долго, - на что терпеливы кержаки, а уж и те стали переминаться с ноги  на
ногу от усталости. После томительного ожидания отец Иван взошел на  амвон,
водрузил  очки  на  длинный   сизый   нос,   развернул   грамоту,   истово
перекрестился и громогласно начал  читать.  Слова  манифеста  торжественно
зазвучали под сводами храма. Священник читал долго,  с  упоением,  но  чем
больше он углублялся в манифест, тем тревожнее становились лица  работных.
Радость поблекла, кто-то не к месту  раскашлялся.  Поп  сердито  посмотрел
из-под очков, отыскивая нарушителя  благолепия.  Не  найдя  виновного,  он
чуть-чуть подался вперед и продолжал читать манифест. Возвысив  голос,  он
огласил последние слова его: "Осени себя крестным знамением,  православный
народ!" - и оглянулся. Редкие работные крестились, а  среди  толпы  кто-то
вдруг дерзко вымолвил:
   - Вот так воля!
   В голосе прозвучала явная насмешка. Священник спешно закончил чтение, и
по церкви прокатился легкий гул. Ушков  оглянулся  и  увидел  черноглазого
Кашкина. Степан что-то жарко шептал соседу. "И откуда опять шишига взялся?
Смутьян!" - нахмурился владелец конницы. Он взглянул в сторону  заводчицы.
Аврора Карловна, казалось, ушла в молитву, а сердце ее бушевало.
   Отец Иван бережно сложил манифест и ждал радостных  восклицаний.  Но  в
храме царило томительное безмолвие; никто не  выказал  ожидаемой  радости;
работные и женки стояли  с  поникшими  головами.  Священник  снял  очки  и
вопросительно уставился на прихожан.
   - Что же вы примолкли, дети мои?
   - Братцы, нас обманули! - раздался  резкий  и  сильный  голос  в  толпе
молящихся.
   Поп по-гусиному вытянул шею. Его зеленые кошачьи глаза рыскали по лицам
прихожан.
   - Что за смутьян возопил тут? - спросил он.
   - Подменили царский указ! Подменили!  -  закричали  дерзким  голосом  в
сумрачном церковном углу.
   - Украли золотую строку! - обиженно отозвались в другом.
   - Не возносите лжи! - рассердился поп и перстом  указал  на  бородатого
кержака. - Вот ты, Ларион, что скажешь? Рад царской грамоте?
   Старовер расставил крепкие ноги, большие глаза его мрачно блеснули:
   - Врешь, батя! То не царская грамота! Разве это воля? Братцы,  ведь  он
зачитал господскую выдумку, а золотую строку упрятал!
   Священник взъярился, затопал ногами, но  в  храме  поднялся  шум,  гам.
Стуча подкованными сапогами, кержаки первые двинулись к выходу.
   - Не обманешь нас! Не будет по-вашему! - закричали  заводские  женки  и
заголосили на всю церковь.
   Голос попа погас в шуме.  Толпа  вела  себя  вызывающе,  дерзко.  Ушков
заметил, что Кашкин вместе с заводилами пошел к двери.
   Аврора Карловна опустилась на колени. Она струсила, но ничем, ни  одним
взглядом не выдала своего беспокойства. Священник закрыл окованную дверь и
тяжко вздохнул:
   - Ушли, супостаты!
   Демидова встала и с возмущением сказала попу:
   - Не понимаю, чего хотят эти неблагодарные!
   Отец Иван укоряюще ответил:
   - Известное дело, за долгие годы накопилось у них всего,  поберегитесь,
моя госпожа. Вы побудьте тут, а я схожу проведаю, что они удумали!..
   Между тем у церкви все еще толпился разворошенный  людской  муравейник.
Окружив плотным кольцом Кашкина, работные жадно слушали его речи.
   - Господа обманули нас! - с жаром убеждал он. - Нам читали манифест, да
не тот, не царский, а боярский! Царский за большой золотой печатью,  а  на
том листе, что долгогривый читал, ничего нет! Не давайтесь, братцы, крепко
стойте за свою  волю!  Требуйте,  чтоб  огласили  настоящий  манифест,  за
золотой печатью!
   - Справедливо, Кашкин!  Правдива  твоя  речь!  -  поддержали  жильцы  с
Кержацкого конца. - Земля ноне наша, и воля наша!
   - Конец барам! - выкрикнул Кашкин и встретился взглядом с Ушковым.
   Надвинув на глаза шапку, владелец конницы ехидно засмеялся.
   - Ты чего, словно конь, зубы скалишь? - накинулся на него Кашкин.
   - Плакать мне, что ли? - выступил вперед Ушков.  -  Тошно  мне  на  вас
глядеть, а еще - не по нутру ваши речи. Гляди, я такой же крестьянин,  как
ты, а не кричу! Я волю свою делом заработал, - вон какую плотину возвел! А
вы задарма хотите получить и волю и землю! Эй,  Степан,  не  туда  оглобли
поворотил!
   - Врешь! - вспыхнув, перебил его Кашкин. - Ты  не  простой  крестьянин!
Нам не по пути с тобой, Климентий Константинович! Ты капиталами ворочаешь!
   - Молчи, худо будет! - пригрозил Ушков. - Бунтовскую речь ведешь!
   - Не пугай пуганого! Запомни, Климентий Константинович: не  задарма  мы
землю требуем, мы ее потом взлелеяли!
   - Я тебя плетью прожгу за такие слова! - забылся в гневе Ушков и  пошел
на противника с кулаками. - Даром, изверг, воли захотел? Выкупи ее!