, ни матушки,
   Ты детинушка-сиротинушка,
   Бесприютная твоя головушка...

   Жалоба и скорбь слышались в этой песне. Ефим привалился спиной к  стене
и подхватил песню. Казалось, что сюда, в мрачное подземелье, вошло зеленое
поле, шумливый лес, засветило солнце, - пахнуло родной сторонушкой.
   - Эх ты, мать Расея, русская земля! - выкрикнул Ворчунок, скинув шапку.
- Братцы, давай плясовую! - Он вскочил, затопал ногами, замахал  руками  и
медленно-медленно поплыл по кругу. - Веселей, родные!  Эй,  жги-говори!  -
закричал он, встрепенулся и, весь сияя, учащенно затопал ногами...
   Вступили в пляску и поручик и мальчонка, даже старый дед не утерпел,  -
и его захватила удаль. Сидя на соломе, он задвигал плечами и в такт  плясу
захлопал в ладоши.
   В самый разгар разудалого русского размаха дубовая дверь  распахнулась,
и на пороге встали конвоиры.
   - Прощайте, братцы, - со вздохом сказал Ворчунок. - Отплясали  свое!  -
Он стал со всеми прощаться.
   Ефим трижды поцеловался с каждым. Ему хотелось навзрыд  заплакать,  но,
собрав все силы, он крепко обнимал уходящих и напутствовал:
   - Жив буду, донесу память о вас, други!
   Мальчонка прижался к его груди, хмыкнул носом и горько пожаловался:
   - Батюшка, батюшка, не могу...
   - Крепись, братцы! - сурово сказал уралец. - Не дайте радости врагам!
   Юнец встрепенулся, утер слезу и стал рядом с поручиком в первой паре.
   - Пошли, братцы! - позвал Ворчунок. - Пройдемся  еще  разик  по  родной
земле! - Он независимо  вскинул  голову  и  со  жгучей  ненавистью  сказал
французам: - Веди, ироды!
   Спустилась ночь. Лунный свет пробивался  в  пыльное  окно,  на  светлой
серебристой дорожке темнела измятая шапка Ворчунка. Чудилось, вот он рядом
здесь сидит и прислушивается, как вливается в подземелье зеленый поток.
   Склонив голову на согнутые колени, пленники дремали.  Черепанов  же  не
мог уснуть: из  головы  не  выходили  Ворчунок,  мальчуган,  поручик,  все
други-товарищи.
   "Русь, могуча и велика ты!  Необозримы  просторы  твои!  -  с  душевной
теплотой думал Ефим. - Но величавее всего, красивее и сильнее всего  духом
самоотверженный русский человек! Через все беды проходит  он,  не  склоняя
головы перед врагом и лихим злосчастьем! Верен и предан он своей земле  до
гробовой доски!"


   Прошли ночь и день, и снова в решетке окна засинел  вечер.  Заключенным
не принесли ни пищи, ни воды: французам было не  до  пленников.  Не  знали
осужденные, что страшный огненный вихрь бушевал над Белокаменной,  пожирая
строения, храмы, богатства, - прекрасный и величественный русский город. В
эти часы Москва стала местом позорных злодейств французской  армии.  Среди
пламени и стонов иноземцы совершали разбои, душегубство и поругание  всего
святого, что было в русской жизни. Враги не щадили ни пола,  ни  возраста,
ни девичьей чистоты, ни народных святынь. Французские генералы состязались
в грабеже с простыми солдатами-мародерами. До осужденных  ли  было  в  эти
часы наполеоновским насильникам?
   В эту темную ночь крепкий рыжий бородач сказал Ефиму:
   - Чего нам ждать? Намыслился, - самое время бежать!
   - Надумал хорошо, но как уйти из подземелья,  когда  камень  кругом?  -
возразил мастерко.
   - Камень крепок, а руки и воля наши крепче! - уверенно ответил  дядька.
- Ковач я, и силы во мне много. Рой подкоп! - Он первый руками стал рыть у
стены рыхлую землю.
   Ефим не верил своим глазам:  мягкая,  сырая  земля  рылась  спорко.  Он
опустился рядом на колени и попробовал кирпич. Слежавшаяся,  прозеленевшая
кладка с трудом, но разбиралась.
   - Братцы, вот где спасение! - обрадовался уралец, и все вчетвером стали
трудиться у подкопа...
   Глухой ночью выбрались в тенистый темный сад. Сверкали  звезды,  шуршал
палый лист, и так глубоко и хорошо дышалось!
   - Господи, неужто воля? - полной грудью вздохнул старик. -  Осторожней,
братцы, по одному уходи!..
   Не видно было златоглавого  прекрасного  города,  он  скрылся  в  сизом
горьком дыму, который клубился над развалинами.  Среди  дыма  потрескивало
старое  сухое  дерево  строений,  раздавались  одиночные  выстрелы.   Ефим
прислушался к звукам и тихо побрел в синюю едкую мглу.
   Он шел задыхаясь, а кругом  бушевал  огонь,  раздавались  стоны,  ржали
кони, - неистовствовал  враг.  Мастерко  осторожно  ступал  на  обгоревшие
бревна, обходил черные скрюченные трупы.  Местами  они  лежали  грудами  -
истерзанные тела русских людей в мученических позах.
   "Оскорблены и замучены! Ух-х!" - сжав кулаки, опаленный душевной мукой,
весь дрожал от гнева Черепанов. Вот лежит  с  проломленным  черепом  мать,
прижимая к сердцу загубленное дитя. Неподалеку, раскинув руки и уткнувшись
в  золу  лицом,   распластался   седовласый   дед.   Сколько   замученных,
опозоренных, ограбленных русских людей! Глаза Ефима все время  застилались
слезами, не от едкого дыма, не от горечи пожарищ, а от большой невыносимой
тоски, от ненависти к врагу  за  содеянное.  И  эта  ненависть  гнала  его
вперед, обостряла его слух, зрение, делала его хитрым, лукавым.
   "К своим! К своим!" - подбадривал он себя, удесятеряя силы. Под утро он
переплыл дымившуюся осенним туманом Москву-реку и вышел на  зеленое  поле.
Мокрый, голодный, он упал в старую борозду, тяжко дыша от усталости, и  не
мог надышаться запахом своей земли. Он взял  ее  в  горсть,  мял;  так  он
полнее, сильнее  ощущал  радость  своего  освобождения.  Вот  она,  земля,
великая русская земля отцов и дедов! Какая великая,  несокрушимая  сила  в
ней; напоили ее потом своим русские люди, взлелеяли-вспахали золотые  руки
родного пахаря. Нет, ни за что на  свете  не  отдаст  своей  святой  земли
русский человек, во веки веков!


   Однако не так-то легко было Черепанову теперь  добраться  до  Тулы.  По
всем дорогам и проселкам действовали  ратники  ополчения,  а  по  укромным
местам все леса и деревушки полны были партизан.  По  главным  дорогам  на
Москву со всех сторон: от Твери, Ярославля, Касимова, Рязани и от  Тулы  и
Калуги - отовсюду стягивались части ополчения, охватывая  Москву,  занятую
противником,  крепкими  клещами.  Хотя  император  Александр  I  строжайше
запретил вооружать простых людей  -  ремесленников,  мещан,  мастеровых  -
огнестрельным оружием, а тем более артиллерией, Кутузов  не  посчитался  с
этим. Мало того, он организовал партизанскую борьбу с оккупантами.  Михаил
Илларионович прекрасно понимал все значение партизанских отрядов, действия
которых входили в его стратегический план.  Народные  мстители  воевали  в
тылу врага: они  нарушали  связь  противника  с  его  базами,  лишали  его
пополнения  людьми,  боевыми  припасами   и   продовольствием.   Ни   один
неприятельский солдат или отряд не мог отлучиться от главных сил, чтобы не
быть истребленным. В народе кипела  лютая  ненависть  к  насильникам.  Тем
временем ратники ополчения все ближе и  ближе  стягивались  к  Москве,  не
пропуская подозрительных лиц по дорогам. Они проверяли каждого, кто ехал в
ставку Кутузова или возвращался оттуда. Так, 24  сентября  они  арестовали
как шпиона самого Клаузевица, хотя у него  и  оказались  все  документы  в
порядке.
   В эти дни Кутузов тщательно проверял ряды  офицерского  состава,  среди
которого было много иностранцев. В первую очередь он  старался  избавиться
от иноземцев в  своем  штабе.  Полководец  давно  убедился  в  бесполезном
пребывании Клаузевица в штабе и, воспользовавшись его  просьбой  отпустить
по болезни в Петербург, охотно удовлетворил его желание. Клаузевиц  уехал,
но не прошло и дня, как  ополченцы  доставили  его  арестованным  в  штаб.
Узнав, в чем дело, Кутузов улыбнулся и подумал:
   "Чуют сердцем, что не наш человек..."
   Через несколько дней Клаузевиц снова выехал в Петербург,  на  этот  раз
под охраной русского фельдъегеря.
   Ополченцы задержали и Черепанова, который брел по дороге. Они  окружили
его и допытывались:
   - Куда идешь, кто такой?
   -  Братцы!  -  обрадовался  своим  Ефим.  -  Наконец-то  среди  русских
оказался. Сбег из Москвы. Попалили матушку!
   - О том давно известно! Даст бог, батюшка Михайло Ларионович  к  ответу
вскорости хранцузских курощупов стребует! - заметил бородатый ополченец  в
сермяжном кафтане. - Ты скажи-ка нам, кто таков есть?
   - Ефимка Черепанов, крепостной механик господ Демидовых.
   - Э, милый, да ты свой брат. Идем-ка с нами  полдневать!  -  пригласили
они уральца.
   Ефим охотно отправился с ними к поскотине, где над ямой  висел  большой
черный котел, в котором пыхтела горячая каша. Черепанов сразу почувствовал
голод. Ему сунули в руки деревянную чашку, и кашевар положил жирной каши.
   - Ешь, земляк! - ласково предложил он.
   Ефим уселся на траву и стал жадно есть. Кругом него толпились бородатые
ополченцы. Все они были одеты в  свое  крестьянское  платье,  на  ногах  -
широкие черные сапоги, - в таких удобнее носить суконные теплые онучи.  На
суконных же фуражках - латунные кресты. У каждого ранец, а в  нем  рубаха,
порты, рукавицы, портянки и всякая  хозяйственная  мелочь.  Вооружены  чем
попало: и топорами, и пиками, и саблями, - не все имели кремневки.
   Над полем стоял разноголосый гул, крепкие, белозубые  богатыри  шутили,
подзадоривали друг друга, подбадривали Черепанова.
   - Ты, механик, иди к нам служить! - предлагали они.
   - А кто оружие будет робить? - улыбнулся Ефим.  -  Как  без  него  бить
лиходеев? То-то...
   - Верно! - согласился рябой ратник. - Вилы да топоры хороши, слов  нет,
а меч ратный аль ружьишко куда способнее! Работай, друг, доброе оружие!
   - А ты в Москве был? - спросил его Черепанов.
   - Не довелось бывать, мы дальние - симбирские...
   - А как же ты ее крепко любишь? - с лукавинкой полюбопытствовал уралец.
   - Эх, дорогой! - вздохнул ратник и отозвался душевно: - Да без Москвы -
как без головы... За нее и  на  черта  полезешь!  Слышь-ка,  как  в  песне
поется:

   За тебя на черта рад,
   Наша матушка Россия! -

   запел он разудалым голосом, и  все  ратники  разом  подхватили  любимую
песню. Веселые, бодрые голоса поплыли над полями и  перелесками,  и  Ефиму
стало легко и хорошо на душе.
   "Эх, русский  человек,  милый,  хороший  человек,  какая  добрая  земля
взрастила-взлелеяла тебя! - с умилением подумал он. - Нет  мужественнее  и
честнее тебя! Нет у тебя ничего крепче любви к отчизне!"
   На лагерь надвигались сумерки, зажглись первые робкие звезды. Бородатый
ратник предложил Черепанову:
   - Ты, милый, не ходи ночью. Поди-ка в овин и отоспись до утра!
   Ефим  с  охотой  воспользовался  его  приглашением.  С  облегчением  он
растянулся на хрустящей свежей соломе, еще пахнувшей ржаниной.  В  прорезь
сруба глядела вечерняя звезда, и  все  здесь  напоминало  домашний  уют  и
родную деревеньку. Он быстро уснул...
   Ранним  утром  Черепанов  продолжал  путь.  Шел  он   густыми   лесами,
наслаждаясь бодрящей прохладой, приглядываясь к осенней  красоте  леса.  В
пурпур оделись трепещущие осины, золотились густые кроны берез и  тополей.
Сердце радовалось яркому солнцу и веселым краскам русской осени. Навстречу
часто летели утиные стайки. Вот и  река,  над  ней  стелется  туман.  Ефим
подошел к берегу, разулся и вымыл ноги, сразу стало легче. Он загляделся в
воду, она была прозрачной, чистой, на дне можно разглядеть мелкую  гальку.
По течению плыли упавшие листья березы и клена.
   Глядя на всю эту лесную красоту, просто не верилось,  что  сейчас  идет
жестокая война и Москва сожжена врагом.
   "Эх ты, горе какое!" - со вздохом подумал Ефим и склонился  над  водой,
чтобы освежить лицо. Там, в прозрачной глуби,  как  в  зеркале,  Черепанов
увидел свое отражение. На него смотрело худое  обросшее  лицо,  в  волосах
серебрилась седина.
   Высоко в небе, над лесом, извиваясь, с трубным криком летела  лебединая
стая.
   В ближних кустах затрещало, и сразу, как медведи, на  берег  вывалились
здоровенные мужики в желтых полушубках, с вилами в руках.
   - Стой, варнак! - закричал черный, как жук, детина.
   - А я и не думаю бежать, - спокойно отозвался Черепанов. -  Кто  такие,
братцы?
   - Аль неведомо тебе, какое ноне время и  на  кого  с  рогатиной  мужики
вышли? - сердито ответил мужик. - Айда с нами, пока цел!
   - Что ж, можно и с вами, - согласился Ефим. - Уж не партизаны ли вы?
   - Угадал! - повеселев, отозвался мужик. - Ну, идем!
   Они привели уральца в лесной стан. Перед  избушкой  лесника  на  скамье
сидел степенный солдат в  поношенном  мундире  и  курил  трубочку.  Завидя
захваченного, он прищурил глаза и засмеялся:
   - Это вы, ребята, зря! Своего заместо курятника-хранцуза  поймали.  Кто
такой?
   Черепанов назвался, и улыбка прошла по лицу солдата.
   - Ружья можешь счинить? - спросил он.
   - Попытаюсь.
   Три дня пробыл Ефим в партизанском стане,  починил  кремневки,  отковал
наконечники для пик. Солдат понимал толк в оружии. Все внимательно оглядел
и похвалил Черепанова:
   - Золотые руки у тебя, мужик! Иди к нам, теперь вся Русь  поднялась  на
врага!
   - Рад бы, да спешу на  заводы!  -  пояснил  уралец.  -  Сказывают,  сам
Михаиле Илларионович написал письмо оружейникам - крепче дело вершить.
   - Коли так, пусть будет по-твоему! - согласился солдат. - Только,  если
надумаешь, - приходи,  всегда  рады  будем!  Спроси  Четвертакова,  каждый
укажет!
   Ефим радостно смотрел в открытое, мужественное  лицо  солдата.  Он  еще
дорогой прослышал о его подвигах. Раненный под Смоленском, воин свалился с
лошади и был  взят  в  плен,  но,  едва  отдышался,  сбежал  и  укрылся  в
деревушке. Там он старался поднять крестьян, но те побоялись идти  с  ним.
Тогда Четвертаков подговорил  одного  охотника  и  вместе  с  ним  в  поле
подстрелил двух французских гусар. Храбрецы вооружились их пиками, саблями
и, оседлав добрых коней, поехали в большое село. Тут к ним  присоединилось
еще  сорок  мужиков.  Вооруженные  вилами  и  топорами,  они   напали   на
французский  отряд  и  перебили  его.  С  той  поры   отряд   Четвертакова
превратился в грозную силу Он рос с каждым днем  и  вооружался,  не  давая
спуска врагу.
   - Так неужто ты и есть сам Четвертаков? - не веря своим глазам, спросил
Ефим.
   - Он самый. Почему не веришь, милый? - добродушно спросил солдат.
   - Да как же ты управляешься со своим воинством?
   - А таким же манером, как и ты ладишь свои машины и пускаешь их в  ход!
- весело ответил Четвертаков. - Эх, милый, так говорится: мужик сер, да ум
его волк не съел! Погляди-ка на свои руки, все фузеи в порядок  привел,  а
почему мне не справиться с ратниками?  Каждому  свое  дано!  -  Он  пыхнул
трубкой, посмотрел на тихое небо и сказал: - Есть и получше меня мстители.
Вон Степан Еременко, Ермолай Васильев,  а  еще  самый  славный  -  Герасим
Курин. Этот прямо скажем, партизанский генерал! Слыхал такого? Нет?  Жаль!
А про Василису Кожину тоже не слыхал? Опять жаль... Ну, брат, иди  в  Тулу
да получше пищали роби! Эй,  ребята,  накорми  работничка  да  проводи  на
верную дорожку! - выкрикнул он и протянул Черепанову руку. - Ну,  друг,  в
добрый час!
   Они расстались друзьями. Ефим пробирался по лесной  дороге  и  думал  о
встрече, и мысли были радостные я светлые.


   В то самое время, когда Черепанов пробирался в  Тулу,  Николай  Демидов
трусливо сбежал из Москвы. Обещанного полка он не выставил. Отсиживался  в
Калуге и ожидал дальнейших событий.  И  вдруг  словно  среди  ясного  неба
грянул гром  -  его  срочно  вызвали  в  ставку  к  Михаилу  Илларионовичу
Кутузову.
   С тяжелым чувством Демидов ехал в маленькую  деревушку  Леташевку  близ
Тарутина, где сейчас находился штаб главнокомандующего русской армией.  По
проселку, торопя коней, проносились  всадники,  катились  двуколки  и  шли
просто пешие озабоченные люди. Все  тянулись  к  незаметной  деревушке,  в
которой только что устроился Кутузов.
   Не знал Демидов, что за этот короткий срок в  армии  произошли  большие
изменения. Да и вряд ли кто знал стратегический план войны,  кроме  самого
Кутузова. Он тщательно сохранял в тайне свои замыслы, и это обеспечило ему
успех. Русский полководец перехитрил Наполеона.  Оставив  Москву,  русская
армия стала отступать по Рязанской дороге. Кутузов убедился, что  французы
следуют по пятам, и распространил  слухи  о  том,  что  русские  уходят  к
Рязани, а  сам,  дойдя  до  Боровского  перевоза,  неожиданно  повернул  к
Подольску, а затем всю армию вывел на Калужскую дорогу  в  районе  Красной
Пахры.
   Этот гениальный маневр был совершен так скрытно, что французы  потеряли
след русской армии, и Наполеон только через двенадцать дней дознался,  где
она находится.
   Марш Кутузова в корне изменил стратегическую обстановку. Русские войска
сейчас прикрывали Тулу  с  ее  оружейными  заводами,  Брянск  и  Калугу  с
большими продовольственными запасами и весь богатый  юг  России.  Наполеон
был потрясен, но все еще надеялся на свою счастливую звезду. Он  послал  к
Кутузову    парламентера    Лористона.    Генерал    поехал    в    ставку
главнокомандующего русскими войсками под видом якобы размена  пленными,  а
на самом деле поговорить  о  мире.  Француз  взволнованно  пожаловался  на
партизанскую войну. Он учтиво сказал Кутузову:
   - Такой образ войны противен всем военным  постановлениям  просвещенных
наций.
   Михаил Илларионович прищурился и подумал про себя: "Ишь, варвары, вдруг
о цивилизации вспомнили.  Значит,  допекло!"  Опустив  устало  голову,  он
вздохнул и расслабленно промолвил:
   - Ваша правда, генерал, но крестьянами, простите, я не командую.
   - А казаки, ваши  казаки  ведь  люди  военные  и  тоже  никаких  правил
признавать не хотят! - вскричал Лористон.
   Кутузов лукаво взглянул на парламентера и грустно покачал головой.
   - Ох, уж эти казаки, казаки! Я и сам не рад, да что с  ними  поделаешь?
Иррегулярное войско! Ведь они, пожалуй, по-своему расправляются  с  вашими
фуражирами?
   - Весьма грубо! - обрадованно отозвался Лористон. - К тому  же  ни  для
кого не секрет, что русские сожгли Москву.
   Казавшийся старцем, Кутузов вдруг выпрямился, лицо его стало  багровым.
Еле сдерживая гнев, он сурово ответил Лористону:
   -  Что  касается  московского  пожара,  я   стар,   опытен,   пользуюсь
доверенностью русского народа и потому знаю, что каждый день и каждый  час
происходит в Москве. Известно мне,  что  вы  разрушили  столицу  по  своей
методе: определяли для  пожара  дни  и  назначали  части  города,  которые
надлежало зажигать в известные часы. Я имею подробное известие  обо  всем.
Доказательством, что  не  жители  разрушали  Москву,  служит  то,  что  вы
разбивали пушками дома и другие здания. Мы постараемся вам отплатить!
   Французский парламентер побледнел, заикаясь, заговорил о перемирии,  но
Кутузов повернулся к нему спиной и отрезал:
   - Мы только что начинаем воевать, а вы говорите о перемирии!
   Так и убрался Лористон восвояси.  Его  мысленному  взору  представилась
грозная картина: блокированная  армия  Наполеона  в  Москве.  Он  вспомнил
восклицание Сегюра, который наблюдал московский пожар.
   - Ах, боже мой! - признался  граф.  -  Что  скажет  о  нас  Европа?  Мы
становимся  армией  преступников,  которых  осудит   провидение   и   весь
цивилизованный мир.
   16 сентября Кутузов писал императору Александру I об оставлении  Москвы
и о своих стратегических замыслах. В письме сообщалось, что "вступление  в
Москву не есть еще покорение России.  Напротив  того,  с  армией  делаю  я
движение на Тульской дороге. Сие  приведет  меня  в  состояние  прикрывать
пособия,  в  обильнейших  наших  губерниях  заготовленные.  Всякое  другое
направление пресекло бы мне  оные,  равно  связь  с  армиями  Тормасова  и
Чичагова. Хотя не отвергаю того,  чтобы  занятие  столицы  не  было  раною
чувствительнейшею,  но,  не  колеблясь  между  сим  происшествием  и  теми
событиями, могущими последовать в  пользу  нашу  с  сохранением  армии,  я
принимаю тепер