тать просьбу, как Прокофий Акинфиевич  пал  на
колени и протянул к нему руки.
   - Погибаю! - возопил он. - Спасите, ваша  светлость!..  Видит  бог,  по
спасении моем не токмо молитвами возблагодарю...
   Он не договорил - граф  положил  холеную  руку  на  плечо  просителя  и
сказал:
   - Что ты, Демидов! Душой сочувствую тебе, обижен весьма ты! Сколь смогу
и в моей власти будет, выручу! О сем  деле  доложу  преславной  государыне
нашей Елизавете Петровне.
   Вельможа вздохнул, с минуту глубокомысленно помолчал.
   - Ах,  Демидыч,  жаль  мне  тебя!  -  задушевно,  казалось,  с  большим
сочувствием вымолвил он. - Надо, надо помочь...
   - Ваша светлость! - от радости прослезился Демидов.  -  Век  не  забуду
вашего внимания!
   Вельможа ласково улыбнулся.
   -  Не  бойся,  Демидыч,  -  успокоил  он  гостя.  -  Вот  увидишь,  все
переменится к лучшему. -  Вице-канцлер  устало  прикрыл  ладонью  глаза  и
затих...
   Граф Михаил Илларионович  сдержал  свое  слово:  через  несколько  дней
Демидова позвали во дворец. Получив радостную весть, он галопом  бегал  по
горницам, кукарекал, хватал за носы холопов и кричал на все хоромы:
   -   Годи,   ленивцы,   скоро   я   вас   заставлю   пятки   лизать!   К
государыне-матушке зван: я вам всем и Никитушке-братцу покажу,  кто  такой
Прокофий Демидов!..
   Слуги заложили лучшую карету, впрягли добрых рысистых коней. На запятки
взобрались гайдуки в синих ливреях.  Впереди  побежали  скороходы.  Стояло
солнечное утро; над Невой, над городом нежно голубело небо.  В  прозрачном
морозном воздухе звонко разносились окрики  скороходов,  бежавших  впереди
кареты:
   - Пади! Пади!
   Сидя в карете, Прокофий с наслаждением оглядывал город,  прохожих.  Ему
льстило, что все с любопытством оглядываются на его барский  выезд.  После
Каменного Пояса, где скуповатый отец так долго держал его в нужде, приятно
было сознавать свою значительность.
   Кони свернули влево, и перед Демидовым предстал Зимний дворец.  Он  был
деревянный, но весьма обширен, украшен многими лепными украшениями, пышным
подъездом, однако мало чем отличался от палат вельмож.
   В приемном зале навстречу Демидову вышел вице-канцлер. На  сей  раз  он
был одет в мундир, с большой бриллиантовой звездой на груди. Тонкие  ножки
в черных шелковых чулках делали его похожим на журавля.
   - Обождите, сударь, - тихо  предупредил  он.  -  Ее  величество  весьма
занята государственными делами.
   Скользя по паркету, вельможа неслышно исчез за высокой дверью.  Демидов
остался один в пустынном зале со множеством дверей. Справа в большие  окна
лучилось холодное солнце, а  вдали,  в  нежной  сиреневой  дымке,  сверкал
тонкий золотой шпиль Петропавловского собора.  Стены  покоя  были  покрыты
светлым штофом.
   Прокофий прислушался: где-то за чуть  прикрытой  дверью,  как  ласковое
журчание ручейка, слышались негромкие голоса и заглушенный смех. У высокой
двери в неподвижности застыл дежурный  офицер.  Минуты  ожидания  тянулись
очень медленно. Демидов уже отчаялся в ожидании  приема,  но  вот  наконец
массивная, отделанная бронзой дверь распахнулась, и  вице-канцлер  поманил
Прокофия.
   - Идем, сударь, - тихо позвал он. - Ее величество пресветлая государыня
ждет тебя.
   В уютной, обтянутой голубым  шелком  гостиной,  у  круглого  золоченого
стола сидело многочисленное общество придворных.  Прямо  против  двери  на
хрупком стуле, откинувшись на спинку, от души смеялась круглолицая веселая
красавица.
   При входе Демидова смех сбежал с ее лица. Только большие выпуклые глаза
все еще искрились радостью. У  пухлого  приятного  рта  темнела  крохотная
мушка, делавшая нежное, молочной  белизны,  лицо  прекрасным  и  ласковым.
Волнистые волосы крутыми локонами спадали на розовые плечи.
   Демидов спохватился,  сообразил:  "Батюшки,  да  это  сама  государыня,
защитница наша!"
   В припадке верноподданнических чувств он упал перед царицей на  колени,
потянулся к маленькой руке, лежавшей на атласном платье:
   - Дозволь, матушка-государыня, голубушка наша!
   Императрица  приветливо  улыбнулась  ему  и  протянула  руку.   Демидов
подобострастно поцеловал ее.  То,  что  она  не  горда  и  проста  с  ним,
обрадовало Прокофия.
   "Милостивая", - с одобрением и надеждой подумал он, еще  раз  поцеловал
теплую мягкую руку царицы и поднял на нее увлажненные глаза.
   - Здравствуй, Демидов! - обратилась она  к  нему  певучим  голосом.  Ее
выразительные глаза остановились на заводчике. - Вот ты  какой!  -  слегка
разочарованно сказала она. - Я и батюшку и деда твоего знавала...
   - Государыня! - промолвил Демидов.  -  Оба  они  были  верными  слугами
великого государя Петра Алексеевича...
   - Знаю, - сказала она и слегка  наклонила  голову.  -  Знаю...  Встань,
Демидов...
   Придворные с  нескрываемым  любопытством  разглядывали  хилого  потомка
Никиты  Демидова.  Елизавета  улыбнулась  и,  оборотясь  к  вице-канцлеру,
сказала:
   - Благодари графа, осведомлена я, что при  разделе  наследства  обойден
ты. Неприлично дворянину и внуку Демидова пребывать  в  бедности.  Михаиле
Ларионович! - Тут государыня взглянула на вельможу.  -  Угодно  нам,  чтоб
сенат дело рассмотрел по  справедливости,  не  обижая  никого  из  сыновей
покойного заводчика.
   Прокофий готов был снова пасть к ногам царицы, но она  капризно  повела
тонкими черными бровями:
   - Не заискивай, не люблю сего. Верю, что будешь преданно  служить  мне,
как служили твой батюшка и дед. А ныне оставайся, зову на маскарад...
   Она улыбнулась и заговорила  с  придворными.  Стоявший  за  ее  креслом
вице-канцлер  указал  глазами  Демидову  на  дверь.  "Аудиенция  окончена.
Скоро-то  как!"  -  разочарованно   подумал   Прокофий   и,   откланявшись
государыне, нехотя последовал за Воронцовым...
   В приемной по-прежнему царила тишина. За большими  окнами  дворца  ярко
светило солнце; за широким простором Невы темнели приземистые бастионы,  а
среди  них  высоко  вздымался   сверкающий   на   солнце   золотой   шпиль
Петропавловского собора.


   Спустя месяц в Санкт-Петербург прибыл и Никита Акинфиевич  Демидов.  Не
успела его коляска подкатить к отцовскому дому, как к ней подбежали слуги,
бережно свели господина на землю и широко распахнули перед ним дверь.
   Надутый, с гордо поднятой головой, молодой владелец прошел в  переднюю,
где в глубоком поклоне перед ним склонились холопы. Он и глазом не повел в
ответ, последовал через светлые залы, гостиные, зорко оглядывая убранство.
   - Ох, и радость ныне у нас!  Как  светлого  дня  ждали  вас,  барин!  -
залебезил  перед  ним  седенький  сухонький  дворецкий  в  белых   нитяных
перчатках. Он торопливо бежал впереди хозяина и угодливо  распахивал  одну
дверь за другой.
   - А где братец? - вдруг спросил Демидов.
   Дворецкий виновато опустил глаза. "Ну, быть грозе! -  испугался  он.  -
Небось разнесет, что допустили супротивника в дом. Опять же, как  сказать,
домик-то общий, отцовский..."
   Склонясь перед хозяином, он смущенно ответил:
   - Прокофий Акинфиевич изволил тут остановиться...
   Никита насупился, но никак не отозвался.
   С этого дня он жил с братом в одном доме,  но  оба  тщательно  избегали
друг друга. При встречах они делали вид, что не замечают друг друга.
   "Погоди, на своем  поставлю!"  -  грозил  Никита  и  по  совету  друзей
отправился к наследнику престола, великому князю Петру Федоровичу.
   "Через него-то и отведу все козни родимого братца!" - с ехидством думал
он.
   Наследник престола со  своей  супругой  Екатериной  Алексеевной  жил  в
Петергофе. Гвардейский офицер Салтыков - красавец, кутила,  был  близок  к
наследнику, вместе с ним делил досуги - повез Никиту в загородный дворец.
   На  берегу  Финского  залива,  в  дворцовом  парке,  царило   тревожное
безмолвие. Свита наследника чинно бродила по аллеям. Салтыков выскочил  из
коляски и, нарушая тишину, закричал:
   - Что за траур? Что вы все онемели?
   - Тес! - прижала палец к губам молоденькая фрейлина и, жеманно  ответив
на поклон Демидова, зашептала: - Великий князь весьма расстроен! Он сейчас
не в духе, берегись попасть ему на глаза.
   - Пустое! Мы его живо развеселим! - загремел гвардеец.
   В ту же минуту в розовом павильоне  распахнулась  дверь,  и  на  пороге
появился бледный от гнева Петр Федорович. Никита со  страхом  взглянул  на
будущего императора.
   Долговязый,  с  нескладным  узким  туловищем,  он  слегка  покачивался,
размахивая длинными руками.
   - Кто здесь шумель?  -  резким  голосом  прокричал  великий  князь.  Со
сжатыми кулаками он готов был броситься  на  виновника  беспокойства,  но,
узнав Салтыкова, сразу же отошел, повеселел: - А, это ты  приехаль?  Ошень
кстати... А это кто?
   - Демидов, - представил гостя гвардеец.
   Толстые губы Петра Федоровича сложились в неприятную улыбку.
   - Кто есть Демидоф? - спросил он.
   - Заводчик. С Урала, приехал приложиться к ручке вашего высочества...
   - Очень карошо. - Глаза наследника сощурились. - Весьма карошо...
   Никита растерялся, услышав ломаную русскую речь из уст наследника.  Ах,
как хотелось ему попасть в знать, все время он об этом  мечтал!  Шутка  ли
встретиться  с  наследником   российского   престола!   Какая   будущность
раскрывалась перед ним, уральским заводчиком! Но что-то  в  душе  Демидова
протестовало  против  неприятного  немецкого  говора   Петра   Федоровича.
Длинное, узкое тело наследника было затянуто в  зеленый  прусский  мундир.
"Значит, верно то, что он почитал для  себя  за  большую  честь  числиться
лейтенантом на службе у прусского короля Фридриха Второго, нежели состоять
великим князем и наследником  российского  трона?"  -  с  чувством  горечи
подумал Демидов.
   Но желание выйти в свет подавило в нем неприязненное чувство.  И  когда
Петр Федорович взял  его  под  руку  и  повел  в  павильон,  он  сразу  же
почувствовал себя счастливым и веселым.
   Петр Федорович большими шагами  подошел  к  столу  и  прикурил  трубку,
набитую крепким кнастером.  Комната  быстро  наполнилась  густым  табачным
дымом.
   Наследник поднес трубку и Демидову. Хотя Никита Акинфиевич и не  курил,
однако послушно принял ее и, поперхнувшись, стал пускать синие кольца.
   Павильон  постепенно  наполнился  приближенными.  Гремя  стульями,  все
уселись за стол и занялись карточной игрой.
   Великий князь ставил один золотой за другим и проигрывал. Он хмурился.
   Дым все гуще и гуще заволакивал  комнату.  Слуги  приготовили  пунш,  и
кругом заходила чаша. Петр Федорович, не брезгая, пил со  всеми  из  одной
чаши.
   Гомон  и  шум  становились  сильнее,  -  хмель   окончательно   овладел
собутыльниками цесаревича. Великий князь сидел, широко  раскинув  огромные
ноги в ботфортах, его осоловелые  глаза  смыкались,  голова  клонилась  на
грудь.
   За окнами погасал серенький день. Никита тихонько выбрался из павильона
и побрел по аллее.  Под  ногами  похрустывал  мягкий  снежок,  со  взморья
задувала  моряна,  шумела  в  обнаженных  липах;  темными  призраками  они
сторожили тропку. От проклятого вонючего  кнастера  было  горько  во  рту,
кружилась голова. Демидов полной грудью вдыхал  свежий  воздух.  Вдали,  в
конце аллеи, серой колеблющейся  пеленой  мелькнуло  незамерзшее  море.  В
лиловые тучи медленно погружалось солнце...
   Когда Демидов вернулся в павильон, в густом дыму тускло горели свечи  в
канделябрах. Петр  Федорович  был  совершенно  пьян,  неуклюже  размахивал
длинными руками и кричал:
   - Король Фридрих велики зольдат!..
   Завидя Никиту, он поманил его к себе:
   - Демидоф, мой друг, я люблю тебя! Ты богатый купец...
   Никита Акинфиевич почтительно поклонился:
   - Премного благодарен, ваше высочество.
   Он подошел к нему, но великий  князь,  опираясь  о  стол,  поднялся  и,
шатаясь, пошел к дивану. Никита подсел рядом.
   - Демидоф! - выкрикнул Петр Федорович, икнув.
   Никита угодливо склонился к наследнику.
   - Ты богат? Дашь денег? - настойчиво сказал  Петр  Федорович  и  дохнул
винным перегаром в лицо Демидова.
   - Будут деньги, ваше высочество. Завтра  же  доставлю  сюда!  -  твердо
посулил Никита.
   - Тес... Только никому... Молшок! - прошептал пьяно великий князь.
   - Убей бог, никому! - искренне пообещал заводчик.
   Бережно обнимая наследника за талию, Демидов уложил его на диван.
   Погасли последние лиловые отблески заката. В  аллеях  сгустилась  тьма.
Сквозь чащу доносился отдаленный рокот моря. Петр  Федорович  ворочался  и
что-то бормотал во сне...
   Демидов сидел подле и думал:
   "Как же насолить братцу Прокопке?  Ужо  погоди,  через  великого  князя
подкопаюсь под тебя!"
   Но подкопаться все-таки не довелось. Спустя несколько дней Никита добыл
из кладовых отцовское золото, драгоценные камни и отвез их великому князю.
Петр Федорович был в восторге. Он зазвал Демидова в кабинет и возложил  на
него красную анненскую ленту.
   Тяжело сопя, он прищурился, любуясь сановитым видом Никиты  Акинфиевича
с лентой через плечо.
   - О, чудесна кавалер из тебя получился! - воскликнул наследник.
   Демидов с жаром облобызал его руки.
   - Век не забуду, ваше высочество, столь высокой награды!  -  благодарно
сказал он.
   - Но ты, Демидоф, возложишь ее, когда тетушка-цариц не будет... Я, Петр
Федорович,  буду  император!  -  Он  выпятил  грудь   и   важно   надулся;
бессмысленные глаза его подернулись серой пеленой.
   И опять в Никите  стали  бороться  два  чувства:  хотелось  -  ох,  как
хотелось, - пролезть в знать, и  в  то  же  время  долговязый  принц-немец
внушал отвращение. "Неужто в такие руки попадет наше  обширное  и  славное
царство?" - сокрушенно подумал он и еще больше приуныл от  мысли:  "Хороша
награда, коли носить ее нельзя!.."


   Поздно ночью возвратился Никита Демидов из Петергофа и очень  удивился,
когда в одной из  дальних  комнат  увидел  яркий  свет.  Он  вопросительно
посмотрел на дворецкого.
   - Ваш братец Григорий Акинфиевич изволили прибыть в  столицу  и  теперь
поджидают вас!
   Тяжелыми шагами Никита прошел вперед и распахнул  дверь.  Под  окном  в
кресле в глубоком раздумье сидел средний брат.
   - Ты что тут? - недовольно спросил его Никита.
   Григорий поднялся и пошел навстречу брату. Они облобызались.
   - Прибыл по делу о наследстве,  -  сказал  он.  -  Вызван  сенатом  для
опроса!
   - Ты что ж, заодно с Прокофием? - спросил брат.
   - Что ты, Никитушка! - обиделся Григорий. - Сам по себе. Боюсь, оба  вы
горячие и неприятностей наговорите друг другу.
   Он выглядел простовато.  Лицо  было  добродушно,  бесхитростно;  Никита
успокоился.
   - Послушай, братец! - тихо заговорил Григорий. - Нельзя ли  по-хорошему
разобраться? Судьи да сутяги разорят нас! И мне ведь пить-есть надо. Ты не
обижайся, Не хочу я свар, давай мириться!
   - С тобой - готов! - повеселев, сказал младший брат. - А с Прокофием  -
ни за что! Бесноват! Хитер! Лукав! Небось уж по Санкт-Петербургу наследил!
   - А ты смирись, не разжигай себя, - посоветовал Григорий.
   - Ты вот что мне лучше скажи, когда в сенат идешь?
   - Это, братец, когда вызовут, - спокойно отозвался прибывший.
   - Ох, милый ты мой, тогда  жди  с  моря  погоды!  -  насмешливо  сказал
Никита. - Действовать надо. Давай напишем просьбу на старшего!
   Григорий отрицательно покачал головой.
   - Ни на тебя, ни на него писать не стану! -  твердо  сказал  он.  -  По
чести, без свары будем делить имущество батюшки!
   Никита прищурил глаза, подозрительно взглянул на брата и подумал:  "Что
он, дурачок, недоумок или лукавит?"
   Григорий уселся в кресло и, показывая брату  на  обстановку,  сказал  с
восхищением:
   - Николи я в столицах не был и удивлен роскошеством батюшкина дома!
   "Нет, не лукавит он, - решил Никита. - Простоват, вот и все!"
   Совсем повеселев, он сказал брату:
   - Раз нравится тут, ну и живи! Все братья здесь  хозяева.  Прости,  мне
надо отдохнуть. Устал весьма. У великого князя был!
   - У великого князя!  -  в  изумлении  повторил  Григорий.  -  Ишь  куда
забрался!..
   Все дни Григорий проводил в осмотре Петербурга или сидел с дворовыми  в
вестибюле и слушал их  побаски.  Вел  он  себя  просто,  доступно,  и  это
дворецкому не нравилось. Однажды он заметил молодому хозяину:
   - Вы, батюшка, помене тары-бары-растабары с дворней разводите, уважение
потеряете!
   Григорий сердито засопел и вдруг властно сказал:
   - Я не попугай и не петух в павлиньих перьях! А живу, как мне  хочется,
и тебя, старик, не спрошу!
   Он несколько раз ходил к брату Прокофию, уговаривал его  примириться  с
Никитой, но тот хмуро гнал его прочь.


   Прокофий Демидов, узнав, что  государыня  передала  дело  о  наследстве
сенату, каждый день стал досаждать сенатским чиновникам. Они  отмахивались
от досужего просителя - не до того  было!  Суета  в  сенатской  канцелярии
поднималась очень рано. В девять часов утра Прокофий являлся  в  приемную,
избирал удобное место и плотно  усаживался,  наблюдая  своеобразную  жизнь
сената. Мимо него как тени шмыгали чиновники в потертых мундирах с папками
под мышкой.
   - Погоди ж, крапивное семя, добьюсь своего! -  ворчал  он  и  терпеливо
высиживал в приемной весь день.
   В один из дней Прокофия особенно одолевала скука. В  длинных  коридорах
было пустынно,  полутемно,  пронизывала  прохлада.  Демидов,  взглянув  на
служителя, встал с кресла и осторожненько заглянул в  одну  из  дверей.  В
обширной палате с каменным сводом за длинными столами сидели писчики и, не
переводя дыхания, строчили, издавая гусиными  перьями  сухой  однообразный
треск.
   - Господи боже, до  чего  же  скучно!  -  вздохнул  Прокофий,  тихонько
прикрыл дверь и вернулся на прежнее место.
   - Ты, батюшка, я вижу, который день высиживаешь тут, как наседка.  -  В
белесых глазах отставного солдата мелькнуло сочувствие.
   - Да, все поджидаю, когда решится  мое  дело!  -  простодушно  сознался
Демидов.
   - Эх, сударь, да в уме ли ты! - воскликнул служитель.  -  Да  когда  ты
этого дождешься? Не так легко тут добыть истину!
   - А я их измором возьму, служивый! - решительно сказал Прокофий.
   Служитель хлопнул по фалдам старенького мундирчика:
   - Эх, батюшка, не по силе  и  терпению  задумали  дело!  Да  разве  тут
высидишь решение? У нас, сударь, дела лежат полета годов, а то  и  поболе!
Оно и лучше, вылеживаются. Сказано: поспешишь - людей  насмешишь!  А  тут,
глядишь, полежит-полежит, тем временем спорщики помирятся, а то и помрут.
   Демидов помрачнел. Он уже слышал про сенатские порядки, про неимоверную
волокиту и лихоимство, царившие среди сенаторов. В Санкт-Петербурге  много
рассказывали о лисичкинском  деле.  В  ту  пору  в  сенате  открыли  целое
отделение, состоявшее из обер-секретарей, секретарей,  столоначальников  и
писцов; все они три года занимались составлением записки из  лисичкинского
дела, в котором имелось  триста  шестьдесят  пять  тысяч  листов.  Краткая
записка, учиненная борзописцами, заключала  в  себе  только  десять  тысяч
листов.
   Сутяжничество началось по доносу фискала Лисичкина о  злоупотреблениях,
имевших место в питейных откупах. Для разбора дела судьи вместе с  обозом,
груженным столь громоздким  произведением  канцеляристов,  отправились  на
место происшествия.
   После долгого пути обоз остановился в корчме, и ночью - случайно ли,  а
может, и по злому умыслу - вспыхнул пожар,  и  все  дело,  столь  мудро  и
казуистично построенное, сгорело. Тем все и окончилось...
   Вспомнив это, Прокофий Акинфиевич забеспокоился, но с горделивым  видом
сказал:
   - Дело мое должно решиться по указу самой государыни!
   Служитель построжал.
   - Ее императорское величество  матушка-царица  наша  о  всех  подданных
заботится! - торжественным тоном изрек он. - Но то  надо,  милый,  учесть:
она, матушка, одна, а нас, холопов, много!
   - Это верно! - согласился Прокофий. - Но как же тогда быть?
   - А быть так; ждать свой черед! В сенате делов  много