- Помилуй бог, - откликнулся Суворов. - Петербург ждет. Поспешать надо.
Пошли!
   И тележка загремела по дороге.
   Александр Васильевич, не отдохнув, ускакал в столицу.
   Вспоминая Петрозаводск, Суворов понемногу  отошел,  успокоился  и  стал
мечтать о походах.
   Прискакав  в  Санкт-Петербург,  Суворов,  не  откладывая  дела,  послал
донесение государыне Екатерине  Алексеевне.  Оно  было  кратко  и  просто.
Александр Васильевич писал:
   "Слава наместнику! Работные - молодцы.  Гаскоин  велик.  Составные  его
лафеты отнюдь не подозрительны. Петрозаводск знаменит. Ближайшая  на  него
операция из Лапландии. В последнюю войну  предохранение  той  страны  было
достаточно мудро".
   Вместе  с  докладной  запиской  Суворов  предоставил  государыне  планы
постройки пограничных крепостей.
   Вскоре вслед за этим последовала высочайшая аудиенция.
   Отправляясь во дворец,  Суворов  снова  зажегся  надеждой  вернуться  к
армии. Однако императрица совершенно  безразлично  встретила  измаильского
героя. На его вопрос: "А теперь как,  государыня-матушка?"  -  императрица
величественно и холодно ответила:
   -  Теперь,  Александр  Васильевич,  вы  отправитесь  обратно  и  будете
возводить по сим планам крепости.
   Полководец печально опустил голову.
   Уходя из дворца, он огорченно думал:
   "Помилуй бог, как рассудила! Лопата, известь и пирамида кирпича  неужто
мне лучше баталий?"
   Так же как и в первый раз, он  сел  в  тележку  и  немедленно  уехал  в
Выборг. На душе у него стало тяжело и грустно от незаслуженной обиды.



8

   После знаменательного праздника Потемкин прожил в  Петербурге  еще  три
месяца.  Между  тем  военные  дела  призывали  его  в  армию.  Светлейший,
казалось, не понимал этого и вел безнадежную  борьбу  с  Зубовым  Потемкин
нервничал. К этому находились важные причины. Несмотря на то,  что  он  не
находился в армии, русские войска под начальством князя  Репнина  одержали
ряд побед. В эти дни взяли штурмом Анапу, при Канаврии разгромили турецкий
флот. Но решающее сражение произошло 28 июня, когда при Мачине талантливый
полководец Репнин одержал блестящую победу над визирем.
   Закрывшись у себя в отдаленном покое, Потемкин в раздражении  ходил  из
угла в угол, набросив на  плечи  лишь  халат  и  хлопая  на  ходу  старыми
шлепанцами. Несколько раз он вызывал  генерал-аудитора  и  приказывал  ему
писать послания  Репнину,  но  вдруг  спохватывался,  рвал  их  и  отсылал
Демидова от себя. Несомненно, что светлейший  в  душе  завидовал  Репнину,
злился и свое недовольство вымещал на приближенных. Лишь услужливый  Попов
сумел написать весьма льстивое и осторожное письмо Репнину,  давая  понять
ему, что  в  дальнейшем  надлежит  не  предпринимать  никаких  решительных
действий без повеления светлейшего. Но это, однако,  не  помогло.  Демидов
видел, как  исчезало  обаяние  Потемкина.  В  Санкт-Петербурге  потихоньку
заговорили о том, что и без князя одерживаются победы над турками.
   Понимая всю ложность  своего  положения,  светлейший  стал  задерживать
спешные запросы Репнина. С юга ежедневно прибывали курьеры с письмами,  но
Потемкин не принимал посланцев, и те подолгу томились в ожидании  ответов.
Много раз они обращались к  генерал-аудитору,  чтобы  тот  доложил  о  них
светлейшему, но Демидов боялся исполнить просимое, зная, что  Потемкин  не
терпит напоминаний. Да и кто посмел  бы  обратиться  к  нему  с  подобными
вопросами, когда князем снова овладела черная ипохондрия!
   Назидание Потемкину пришло внезапно от самой  императрицы.  Однажды,  в
ожидании государыни, за завтраком сидели граф  Алексей  Орлов  и  вельможа
Нарышкин. Беседа шла о войне.
   - Почему так долго из армии нет известий?  Что  случилось,  коли  князь
Репнин бездействует? - воскликнул Нарышкин.
   Орлов  промолчал.  Он  неторопливо  собрал  со  стола   все   ножи   и,
выразительно взглянув на собеседника, любезно попросил:
   - А нельзя ли отрезать кусочек сего поджаристого поросеночка?
   Нарышкин деликатно поторопился выполнить просьбу  графа.  Туда-сюда,  а
ножей нет.
   - Вот видишь, - сказал Орлов, - так и Репнину ничего  не  дают  делать,
как же после сего действовать?
   На другой день государыня спешно вызвала к себе правителя  потемкинской
канцелярии. Ранним утром Попов явился на прием во дворец. Государыня вышла
не в духе. Глядя в упор на генерал-майора, она спросила:
   - Правда ли, что целый эскадрон  курьеров  от  князя  Репнина  живет  в
Санкт-Петербурге?
   Попов в замешательстве признался:
   - До десяти наберется, ваше величество!
   - А зачем вы их держите? - полюбопытствовала императрица.
   - Нет приказаний светлейшего.
   - Ах, так! Скажите князю, чтобы непременно сегодня ответил Репнину, что
понужнее. А мне пришлите записку, в котором часу ваш курьер уедет!
   Потемкин  в  ночь   отправил   курьеров,   а   отославши   их,   вызвал
генерал-аудитора и раскричался:
   - Почему не допустили ко мне гонцов? Расказню тебя, Демидов!
   Николай Никитич молча проглотил обиду; все знали, что ругань была  лишь
для отвода глаз...
   Раздраженный Потемкин  снова  целые  дни  валялся  на  диване.  Сколько
времени длилась бы неопределенность - неизвестно, но государыня  вынуждена
была покончить с этим. От побед на юге зависела судьба страны. Императрица
решила через Зубова или Безбородко передать  Потемкину  приказ  немедленно
выбыть в армию, но ни тот, ни другой не осмелились пойти к нему с подобным
поручением. Тогда Екатерина Алексеевна сама пошла в  покои  светлейшего  и
твердо объявила ему свою волю.
   И странно: всегда своенравный, упрямый и строптивый,  Потемкин  на  сей
раз сделался кротким и послушным.
   Двадцать четвертого июля он выехал из Царского Села с тяжелой тоской на
сердце. Пожелтевший, мрачный, он со скорбью оглянулся на Санкт-Петербург и
горестно вздохнул:  "Придется  ли  сюда  вернуться?"  Отвалившись  в  угол
кареты, Потемкин сидел безмолвно, с закрытыми глазами.
   На первом привале, подойдя к экипажу, Демидов увидел, что из-под ресниц
князя блеснули слезы.
   - Что с вами, ваше сиятельство? - обеспокоенно спросил генерал-аудитор.
   - Оставь, Демидов! И без тебя тяжело на душе!
   Сказал и замолчал. Так и не вышел он из кареты, приказав везти дальше.


   Восемь дней мчался на юг Потемкин,  стремясь  скорее  попасть  в  Яссы.
Адъютант Николай Демидов охрип от брани, разнося в пух и прах  станционных
смотрителей и торопя фельдъегерей скакать вперед по тракту с  известием  о
проезде князя. На почтовых стоянках никого не допускали к светлейшему:  он
не  хотел  выслушивать  доклады  губернаторов,   принимать   генералов   и
представителей дворянства. Едва успевали  сменить  запаренных  коней,  как
Потемкин уже нетерпеливо кричал:
   - Гони!
   Однако ни бешеная езда, ни широкие степные просторы, которые всегда его
успокаивали, не приносили забвения. Угрюмый, молчаливый, он сидел  в  углу
дормеза, устало опустив голову. Всегда любивший сытно и вкусно поесть,  он
долгое время не притрагивался к пище.
   Чтобы развеселить светлейшего и заставить  его  есть,  Николай  Никитич
пошел на некоторые ухищрения.
   -  Ваша  светлость,  вам  надо  перекусить  да  подкрепиться  вином!  -
предложил он на одной остановке.
   Потемкин молчал.
   - Здесь приготовили для вас хороший ужин! - не отставал адъютант!
   - Поди прочь! - заревел в гневе светлейший.
   Но Демидов знал нрав Потемкина и не убежал  от  брани.  Он  смолчал,  а
через полчаса снова подскакал к дормезу и,  наклонясь  к  окну,  вкрадчиво
проговорил:
   - Тульские гольцы имеются, только что из воды, а  калачи  еще  горячие.
Право, все это стоит внимания вашей светлости!
   Стекло в дормезе опустилось. Николай Никитич заговорщицки посмотрел  на
Потемкина и умильным голосом продолжал:
   -   Алексинские   грузди   и   осетровая   икра    заслуживают    вашей
снисходительности!
   - Гм!.. - поперхнулся светлейший и сделал рукой протестующий жест.
   - Есть и ерши крупные, животрепещущие, так и просятся в уху!..
   - Сатана! - выкрикнул Потемкин и высунулся в окно. - Что там еще?
   - Сверх того, ваша светлость, здесь, на  станции,  мигом  приготовят  и
яичницу-глазунью!
   - Стой! Вели открыть карету! - сдался  наконец  Потемкин,  соблазненный
заманчивыми блюдами.
   Он вышел из дормеза, вытянулся во весь богатырский рост, сладко зевнул:
   - Ну, веди, Демидов!
   Они пошли к почтовому дому, где на столе ждали  сытные  яства:  уха  из
ершей, горячие калачи, яичница-глазунья и превосходное вино.
   С Потемкина сняли дорожный плащ, он сел в  глубокое  кресло  в  тяжелом
изнеможении. Адъютант и слуга придвинули к  нему  блюда.  Светлейший  стал
есть. В горнице все молчали, пока он  насыщался.  Утолив  голод,  Потемкин
кивнул Николаю Никитичу:
   - Флягу с водкой!
   Он налил бокал водки, выпил,  и  взор  его  оживился.  Взяв  с  тарелки
редьку, князь отрезал от нее толстый ломоть и жадно закусил.
   - Знаешь, Демидов, тут каждое блюдо так и  просится  в  рот.  Право,  я
начинаю бояться за свой желудок!
   Он поднялся из-за стола и приказал отнести в дормез редьку.
   - Едем дальше! - коротко сказал он и пошел к выходу...
   Снова вихрем понесли кони, но и после сытной еды Потемкин не повеселел.
Он вздремнул, а когда проснулся, пожаловался Демидову:
   - Не пойму, что со мной. Все нутро жжет. Вели остановить коней!
   - Вот, кстати, и Чернигов, ваше сиятельство. Можно отдохнуть!
   И впрямь, навстречу путешественникам со  взгорья  поплыл  торжественный
звон колокола.
   - Где это? - спросил Потемкин.
   - Встречают, ваше сиятельство. Звонят в церкви Иоанна Богослова!
   - Приятный звон...
   Под  гуденье  колоколов  Потемкин  въехал  в  Чернигов.  Чувствуя  себя
больным, он пролежал много часов в постели и все  время  велел  звонить  в
колокол, а на утренней заре вновь пустился в дорогу.
   - Демидов! - наказал Потемкин, уезжая. - Поручаю  тебе  столь  приятный
звоном колокол стащить со звонницы и отправить в Екатеринослав!
   Николай  Никитич   поскакал   выполнять   приказ   князя.   К   полудню
шестисотпудовый колокол спустили с колокольни, погрузили на особые дроги и
повезли. Старушки со слезами провожали колокол.
   Не обращая внимания на их жалобы, Демидов стегнул  по  коню  и  понесся
нагонять светлейшего...
   Несмотря на бешеную скачку, Потемкин опоздал в Яссы. За три дня до  его
приезда князь Репнин подписал в Галацах  предварительные  условия  мирного
договора с Турцией.
   Узнав об этом, Потемкин рассвирепел. Он вызвал к  себе  Репнина  и  при
генералитете набросился на него с упреками.
   - Кто дал вам право на подобные действия? Что вы  сделали?  -  в  гневе
закричал Потемкин.
   - Светлейший князь, я исполнил свой долг!  -  спокойно  ответил  старик
Репнин.
   - Как вы смели начать без меня кампанию? - не уступал князь.
   - Ваше сиятельство, я вынужден был отразить нападение тридцатитысячного
турецкого корпуса визиря Боталь-бея!
   Потемкин помрачнел,  подошел  вплотную  к  Репнину  и  в  запальчивости
крикнул:
   - Как вы дерзнули заключить мир?  Кто  дал  вам  на  это  согласие?  Вы
поплатитесь головой за эту дерзость! Я буду судить вас, как изменника!
   На лице Репнина  выступили  багровые  пятна.  Еле  сдерживая  гнев,  он
возразил:
   - Ваша светлость, если бы вы не были ослеплены в эту минуту гневом,  то
я заставил бы вас раскаяться в последнем слове!
   - Угрозы! Дерзкий, знаешь  ли  ты,  что  я  через  час  могу  приказать
расстрелять тебя!
   Репнин пристально взглянул на Потемкина и, чеканя каждое слово, холодно
прервал Потемкина:
   - Знаете ли вы,  князь,  что  я  могу  арестовать  вас,  как  человека,
восстающего против повелений государыни?
   Потемкин опустил голову, шумно задышал.
   - Что сие значит? - упавшим голосом спросил он, догадываясь о правде.
   - Это значит, ваше сиятельство, что я повинуюсь и обещал отдавать отчет
в своих действиях одной государыне.
   Князь Репнин учтиво поклонился и  вышел  из  горницы.  Потемкин  тяжело
опустился на стул. С минуту он раздумывал, потом с горечью заговорил:
   - К чему была сия торопливость? Надо было знать, в каком положении  наш
черноморский флот и об экспедиции генерала Гудовича. Дождавшись  донесения
их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский  флот  и
уже его выстрелы были слышны в самом Константинополе,  а  генерал  Гудович
взял Анапу, - мы могли бы заключить мир на более выгодных условиях!..
   В голосе его прозвучала скорбь.
   Для всех было очевидно, что Потемкин прав: договор с турками можно было
заключить на более  выгодных  условиях.  Понимал  это  и  сам  Репнин,  но
честолюбие ослепило его, и он решил под носом  у  светлейшего  перехватить
лавры победы.
   Адъютант Демидов сопровождал Потемкина в Галацы. Настроение светлейшего
резко ухудшилось: он стал крайне  раздражителен,  ипохондрия  окончательно
овладела им. К этому прибавились резкие боли в животе. Неумытый, в халате,
он  уныло  бродил  по  мягким  коврам,  хлопая  шлепанцами.  Адъютанты  не
допускали к нему посетителей,  сами  же  ходили  тихо  и  переговаривались
шепотом. Демидов с тревогой заглядывал в лицо князя: оно осунулось,  стало
серым. Страшная усталость улавливалась в его взгляде.
   - Вы больны, ваше  сиятельство.  Нужны  лекари!  -  осторожно  намекнул
как-то Демидов.
   Потемкин с завистью взглянул на свежее, розовое лицо юного офицера.
   Ах, Демидов, старого не воротишь! - с горечью сказал  он.  -  И  я  был
совсем недавно таким, как ты! Быстро пролетела младость!..
   - Вы несчастливы, ваше сиятельство! - с  горьким  сочувствием  вымолвил
Николай  Никитич.  Ему  стало  невыносимо  жаль  еще  недавно  могучего  и
красивого гиганта, теперь сраженного духовной и телесной немощью.
   - Ты, Демидов, не жалей меня! - с  вялой  раздражительностью  продолжал
светлейший. - Может ли быть  человек  счастливее  меня?  Все  прихоти  мои
всегда исполнялись, как будто  каким  волшебством:  хотел  чинов  -  имею,
орденов - имею, любил играть - проигрывал суммы несчетные,  любил  строить
дома - построил дворцы, любил дорогие вещи - имею  столько,  что  ни  один
честный человек не имеет так  много  и  таких  редких!  Все  страсти  мои,
Демидов, всегда удовлетворялись. Разве  я  не  счастлив?..  Эх-х!..  -  Он
схватился за бок и протяжно застонал: - Что  же  это?  Неужели  так  скоро
смерть?
   - Ваша светлость, вам нужен хороший лекарь, и все пройдет!
   - Отстань, зови Попова!
   Пришел правитель канцелярии, но Потемкин отвернулся к стене  и  выдавил
угрюмо:
   - Нет, не могу... Дела потом...
   Попов и адъютант неслышно удалились.
   На третий день по приезде  Потемкина  в  Галацы  скончался  любимый  им
генерал, принц Карл Вюртембергский. Мрачный, осунувшийся, князь отправился
отдать последний долг усопшему. В переполненной церкви было  жарко,  душно
от густого запаха росного ладана. Потемкину тяжело дышалось. Он не  сводил
взора с воскового лица покойника.  В  провалившихся  глазницах  копошилась
зеленая  муха.   Светлейшему   почудился   запах   тлена.   До   крайности
расстроенный, утомленный  духотою,  Потемкин  медленно  вышел  из  церкви.
Гайдуки бросились звать карету. Не обращая ни на  кого  внимания,  опустив
голову, светлейший тяжелой поступью  спустился  с  каменных  ступенек,  по
роковой рассеянности вместо своей кареты сел на дроги, приготовленные  для
покойника.
   Когда Демидов подлежал к Потемкину, тот  был  бледен  и  дрожал  как  в
лихорадке. По толпе прошел гул удивления.
   - Не к добру это! - только и мог вымолвить Потемкин.
   Суеверный  и  впечатлительный,  он  почувствовал  себя  крайне   плохо.
Поддерживаемый Демидовым и Поповым, он с  потемневшим  лицом  добрался  до
кареты и окончательно упал духом...
   Вечером  он  почувствовал  озноб  и   жар,   болезнь   с   неотвратимой
последовательностью овладела им. Полная  апатия  охватила  князя.  Долгими
часами он лежал в безмолвии. Обеспокоенный Попов ежедневно слал  донесения
государыне о ходе болезни светлейшего.
   "Опять показался жар, - писал он Екатерине Алексеевне. - Его  светлость
проводил  ночь  в  беспрестанной  тоске,  которая  и  в   следующий   день
продолжалась. Доктора приписывают продолжение болезни накопившейся  желчи.
Для  изгнания  ее  нужно  принимать  лекарства,  до  коих   князь   весьма
неохотлив".
   Потемкин и впрямь отказывался принимать лекарства и вовсе  не  соблюдал
диеты. Ел все - кислое и соленое, а потом корчился от  боли  и  изнывал  в
смертной тоске.
   С большими трудностями уговорили  князя  переехать  в  Яссы,  где  была
медицинская помощь. Туда же по вызову Потемкина прибыла и его  племянница,
графиня Браницкая. По-прежнему она щебетала и  порхала  по  покоям  князя.
Увы, это не так  давно  очаровательное  и  милое  для  князя  существо  не
производило на него былого впечатления! Жизнь постепенно,  как  иссякавший
родник, уходила из  больного  тела.  Не  помогли  и  медицинские  светила;
страдания  усиливались  с  каждым  днем.  Мужество  и  выдержка   покинули
Потемкина: он непрерывно стонал и жаловался на безнадежность жизни.
   Иногда он впадал в беспамятство. В ночь со второго на третье октября  в
болезни наступило резкое  ухудшение.  В  течение  девяти  часов  врачи  не
находили у больного пульса: руки и ноги его стали холодны как лед, и  лицо
было неузнаваемо. С большими усилиями врачи привели  его  в  сознание.  Он
глазами подозвал графиню Браницкую и попросил:
   - Везите скорее в Николаев! По крайней мере умру в моем городе!
   Перед отъездом он попросил Демидова вызвать Попова  и  продиктовал  ему
последнее письмо царице.
   "Матушка, всемилостивейшая государыня! Нет  сил  более  переносить  мои
мучения: одно спасение остается оставить сей город, и я велел везти себя в
Николаев. Не знаю, что будет со мною. Я  для  спасения  уезжаю.  Вечный  и
благодарный подданный..."
   Попов внимательно посмотрел на ослабевшего Потемкина. Тот взял  у  него
перо и дрожащей рукой приписал: "одно спасение уехать..."
   Затем он отвалился на подушки и заметался. Выезд был назначен на  утро,
но светлейший всю ночь не спал и беспрестанно спрашивал, подан ли экипаж.
   Едва забрезжил рассвет, он, несмотря на густой  туман,  приказал  везти
себя из Ясс. Его осторожно поместили в большой шестиместной  карете,  и  в
сопровождении свиты, многочисленной прислуги и казачьего  конвоя  Потемкин
покинул свою ставку.
   Степные просторы, свежий ветерок оживили князя Он понемногу  успокоился
и затих. Поезд из многих экипажей  двигался  очень  медленно  и  только  в
седьмом часу достиг станции Пунчешты, в тридцати  верстах  от  Ясс.  Здесь
князя  ждала  торжественная  встреча.  Но  подготовленное   торжество   не
состоялось. Утомленный дорогой и страданиями,  Потемкин  попросил  вынести
его из кареты. Его внесли в  дом  и  уложили  на  диван.  Светлейший  стал
метаться и стонать.
   - Жарко... Душно...
   Открыли окна, принесли  холодной  родниковой  воды,  но  князь  не  мог
успокоиться, продолжая терзаться. Только  к  десяти  часам  он  забылся  в
тяжелом сне. Едва успела разместиться и уснуть его свита, в три часа  ночи
Потемкин открыл глаза и приказал ехать дальше. Он торопился. Но куда  было
спешить? Карета катилась по степи, однако на этот раз утренняя свежесть не
ободрила его чело стало восковым, скрюченными пальцами он шарил  по  лицу,
стараясь снять что-то невидимое,  словно  паутину  Отъехав  десять  верст,
Потемкин приказал остановить карету.  Взглянув  на  заалевший  восток,  он
страдальчески сказал:
   - Будет теперь... Некуда ехать... Я умираю... Выньте меня из коляски...
Хочу умереть в поле...
   Ковыль был влажен от утренней росы. Наспех развернули  ковер,  принесли
кожаную подушку и уложили больного.  Лекарь  смочил  ему  голову  спиртом.
Потянулись томительные минуты. Светлейший молча смотрел на небо,  осиянное
восходившим  солнцем.  И  в  эти  минуты  утреннего