вязываться в грызню с тем волком..."
   Меж тем на заводе у обжимных молотов стали  падать  истощенные  голодом
работные. Ни плети ката, ни угрозы хозяина  не  пугали  больше:  голодному
оставалась одна смерть.
   По ночам в завывание метели вплетался скорбный собачий  вой.  Чтобы  не
сеять смятения, погибших от голода отвозили на погост ночью.
   Акинфий Никитич послал нарочного в Тулу к отцу, просил совета...
   В январе из Санкт-Питербурха пришел указ. Обрадовался  Акинфий:  думал,
капитана Татищева резонят за крутые меры, за  задержку  заводского  хлеба.
Гонца накормили, напоили, хозяин ушел в горницы и вскрыл пакет.
   Берг-коллегия наставляла Демидова быть послушным  законным  требованиям
Татищева, писать ему доношения, а кроме всего прочего, особых указов себе,
Демидову, от коллегии не ожидать.
   Кровь бросилась в лицо Акинфию, он хватился за кресло, балясины  кресла
под  злой  и  могучей  рукой  хозяина  хрустнули  и  рассыпались.  Демидов
ожесточенно изорвал указ и тяжелым шагом в глубоком  раздумье  заходил  по
горнице.
   Через два дня в Невьянске понадобился горновой камень.  Татищев  указал
заводчикам, что Точильная гора - государственная и отпуск из  нее  горного
камня производится только по его разрешению. Как ни  вертелся  Акинфий,  а
пришлось ему написать капитану о своей потребности в камне.
   Ответ последовал на третий день. Татищев сообщил Демидову:
   "Отписку  вашу,  сударь,   не   признаю.   Белено   заводчикам   писать
донесениями, без такового решить вопроса не могу".
   Еще пуще разъярился Акинфий и со злой иронией написал капитану:
   "Просим Вашего Величества о рассмотрении  моей  обиды  и  о  позволении
ломать камень".
   Татищев и в этот раз не уступил.
   "Такая честь  принадлежит  только  великим  государям,  -  хладнокровно
ответил он и напомнил Демидову: - Оное я уступаю, полагая  незнание  ваше,
но упоминаю, дабы впредь того не дерзили".
   Каждый  день  капитан  Татищев  давал  о  себе  знать   рассвирепевшему
заводчику. То он настойчиво требовал "пожилые деньги" за беглых крепостных
и настаивал возвратить этих крепостных помещикам, то напоминал о том,  что
с выплавляемого железа пора платить государеву  "десятину"  -  пошлину  по
копейке с пуда. До Невьянска донеслись слухи, что капитан  задумал  заново
обмерить земли и рудные места, захваченные Демидовыми. Но горше всего было
неуклонное требование вносить  пошлины  за  хлеб,  а  до  тех  пор  дороги
держались   под   строгим   караулом.   Забеспокоился   Акинфий,    сильно
забеспокоился.
   "Что теперь делать? - спрашивал он себя. - Кругом заставы, а  народ  от
бесхлебья мрет! Наделал я своей поспешностью корявых дел. Эх!"
   В горнице под каменными сводами гулко разносились  шаги.  Постепенно  к
Акинфию возвратилось спокойствие.
   В  полночь  хозяина  разбудил  Щука:  в  умете  на  большом   перепутье
демидовские ватажники подкараулили  и  перехватили  татищевского  гонца  с
жалобой на Демидова.
   Акинфий Никитич с помятым лицом поднялся с постели,  накинул  на  плечи
шубу и босой вышел в горницу.  У  порога,  понурив  всклокоченную  голову,
стоял бородатый мужик и мял в руках заячью ушанку. Завидя Демидова,  мужик
брякнулся на колени.
   - Кто послал тебя? - грозно спросил Демидов.
   - Невиновен я. По указу капитана...
   - Разоблачить!
   Щука с двумя дюжими холопами сорвал  с  мужика  дырявую  свитку,  пимы,
портки из крашенины. Гонец покорно лег на скамью, попросил жалобно:
   - Родимые, бейте хушь не до смерти. Повинен, мой грех; семья оголодала;
за пуд ржанины понес письмецо...
   Акинфий сел в кресло; на холодном полу стыли ноги. Щука засучил  рукава
и сыромятным ремнем полосовал поверженного  мужика.  Тот  закусил  руку  и
молча переносил свирепое битье. На  обожженном  ветрами  и  морозами  лице
мужика недобрым огнем сверкали угрюмые глаза.
   В сенях на нашести пропел поздний кочет. Избитого  гонца  схватили  под
руки и поволокли в терновку.
   Прошло немало дней; январь стоял на исходе; о гонце не было ни слуху ни
духу. Капитан после этого послал с доношениями еще двух гонцов,  но  и  те
словно в воду канули: как выехали из Уктуса, так и не вернулись...


   В конце февраля по талому снегу  на  Каменный  Пояс  приехал  исхудалый
Никита Демидов. Когда возок остановился перед хоромами,  Никита  торопливо
откинул полсть, вылез и, как был, в волчьей шубе, пошел прямо к заводу.  У
каменных амбаров под снежной порошей лежал ворох рогож.
   - Для чего напасли? - ткнул костылем в рогожи Демидов.
   За Никитой по пятам следовал вездесущий Щука; он угрюмо пробурчал:
   - Бесхлебье донимает, господин. Народишко мрет, так мы в кули  -  и  на
погост. Сил наших нет...
   Никита погладил поседевшую бороду, посмотрел вдаль:
   - Так! Довоевались, сукины дети! Испороть  бы  тебя  да  Акинфия  -  за
гордыню...
   Старик вошел в литейную. В полутемном корпусе народ  бродил  тревожными
тенями. Люди исхудали, обессилели, работа валилась из рук. Завидя хозяина,
рабочие повеселели, поясно кланялись Никите. Хозяин покрикивал:
   - Здорово, работнички! Что, натужно на бесхлебье-то?
   - Натужно, - согласились литейщики, -  до  весны  не  дотянем,  хозяин.
Перемрем!
   - Это еще как! Бог не выдаст - свинья не съест...
   Демидов из литейной прошел в хоромы. В любимой стариком мрачной горенке
поджидал отца Акинфий. Никита перешагнул порог, крикнул:
   - Ну, натворил делов, горячая головушка?
   Акинфий покорно потупил глаза:
   - Натворил, батюшка, по своей гордыне.
   - То-то, - удовлетворенно перевел дух Никита. - На сей  раз  спущаю,  а
вдругорядь берегись! Со вдовства, знать, кровь горячишь. Женить надо!  Эх,
женить! - Батька, постукивая костылем, прошел  к  креслу  и,  не  скидывая
дорожной шубы, сел. - Так. - Старик горестно отжал с бороды влагу. - Так!
   Сын отошел к окну и ожидал, что будет. Демидов опустил на грудь голову,
думал. Время шло томительно, за окном падал густой мокрый снег; в  ближних
конюшнях звонко ржали кони.
   Старик решительно встал и крикнул - по хоромам  прокатился  его  зычный
голос:
   - Гей, холопы, впрягай свежих коней!
   - Да что ты, батюшка! Утомился, да и годы не те. Куда понесет  тебя?  -
изумленно уставился в отца Акинфий.
   Отец пожевал сухими губами, стукнул костылем:
   - Еду к капитану Татищеву!
   Он торопливо пошел из горницы, запахивая на  ходу  шубу.  По  каменному
переходу шмыгали стряпухи, ахали:
   - Знать, залютовал старик. Не перекусив, опять мчит. Не быть  бы  беде.
О-ох!
   - С погремухами да с бубенчиками! - покрикивал  с  крыльца  Никита.  Он
стоял, опершись на костыль, и властно поглядывал на ямщиков.  -  Да  коней
впрячь лихих. Чтобы знали: едет сам хозяин - Демидов!
   На крыльцо вышел Акинфий: поблескивая серыми глазами,  он  подступил  к
отцу:
   - Батюшка, от нас до конторы капитанишки всех будет восемьдесят,  а  то
поболе верст. Останься...
   - Еду! - решительно сказал старик. - Еду, не перечь. Люди мрут, час  не
терпит. Эй, чертоломы, убрать из-под амбаров рогожи.  Жить  будем,  робить
будем! - Демидов весело подмигнул черными глазами.
   Щука торопил конюхов, а сам, поглядывая на хозяина, думал:
   "Ну и бесище; ни дорога, ни сон, ни хворь - ничто не берет его!"
   К расписным дугам  подвязали  говорливые  погремки  да  бубенцы.  Коней
впрягли сильных, проворных. Никита покрепче запахнул шубу  и  завалился  в
сани.
   - Шибчей гони, ямщики! - крикнул он голосисто, весело.
   Тройка вихрем вынесла сани из Невьянска; полетели мимо леса  да  увалы,
из-под копыт сыпался снег, да в ушах свистел ветер.


   В Уктусе над заводом от пылающих домен - зарево.  Звездная  ночь  тиха,
над замерзшим прудом разносился стук обжимного молота. В  рабочем  поселке
лежала тьма; перебрехивались псы; только  в  заводской  конторе  светились
огоньки.
   Начальник горных заводов, несмотря на позднее время, все  еще  работал.
Много  раз  просыпалась  кривоглазая   стряпуха,   сползала   с   полатей,
заглядывала в скважину. Капитан сидел, наклонившись над столом, и писал. В
полуночной  тишине  поскрипывало  перо;  сальные  свечи  светили   тускло.
Повздыхав, стряпуха отходила  от  двери  и  снова  забиралась  на  полати;
донимал зимний сон...
   Сквозь дрему бабе послышались  заливчатые  бубенчики.  Женщина  открыла
глаза, прислушалась:
   "Никак, начальство  едет,  а  может,  беси  кружат,  чать  будет  около
полуночи, петуны пока не пели".
   В эту пору на поселке закричали полуночные петухи, а звон  бубенцов  да
погремух не проходил, нарастал и катился все ближе и ближе...
   "Уж не к нам ли  едут?"  -  встревожилась  стряпуха,  откинула  шубу  и
проворно слезла с полатей.
   Капитан  распахнул  дверь  и  со  свечой  в  руке  стоял   на   пороге.
Прислушиваясь, он спросил служанку:
   - Кто может быть в такую позднюю пору? Не лихие ли люди?
   - Что ты, батюшка, - торопливо перекрестилась  стряпуха.  -  Пронеси  и
обереги нас, господи!
   У дома захрапели кони, осадили, фыркнули; разом смолкли бубенцы.
   - К нам,  стряпуха.  -  Капитан  вышел  на  середину  горницы.  -  Иди,
открывай! Наехали незваные гости...
   - Леший принес их в такую пору. - Стряпуха пугливо поглядела на  дверь.
- Добрый человек день найдет!
   Дверь с грохотом открылась;  с  клубами  морозного  воздуха  в  горницу
ввалился незнакомый человек в заиндевелой волчьей шубе. У приезжего  глаза
- раскаленные угли. Он сгреб горстью ледяшки, намерзшие  на  бороде,  и  с
хрустом бросил их под порог; крякнул:
   - Так, приехали! Здравствуй, господин капитан. Не чаял, не гадал такого
гостя, Василий Никитич, но что поделаешь: любо не любо, а принимай.
   - Кто вы? - уставился Татищев на гостя.
   - Аль не догадываетесь? - улыбнулся приезжий; сверкнули крепкие зубы.
   Стряпуха пугливо разглядывала его.
   Гость  сбросил  треух,  обнажилась  гладкая  круглая  лысина;  он   без
Приглашения сбросил шубу, располагался словно дома.
   - Так! - опять крякнул гость и  пошел  на  хозяина.  -  Давай,  Василий
Никитич, облобызаемся. - Он облапил капитана и крепко поцеловал его.
   - Да кто же вы такой? Из Санкт-Питербурха?  -  не  мог  прийти  в  себя
хозяин.
   Гость сощурил глаза:
   - Далеконько хватили, господин. Я сосед ваш: Демидов Никита - вот кто!
   Капитан недовольно подумал: "Ну и разбойник!"
   В  сенях   кто-то   протопал   промерзшими   валенками,   дверь   опять
распахнулась; вошел кривоногий демидовский холоп Щука. В руках  он  держал
расписной ларец.
   - Неси в горенку! - распорядился Никита. - Я по делу  к  тебе,  Василий
Никитич; сынок Акинфка по молодости да по глупости бед без  меня  натворил
тут!
   Высоко подняв свечу, Татищев провел Демидова в кабинет. Следом за  ними
вошел холоп и поставил ларец на стол.
   Стряпуха недовольно покачала головой: обтаявшие пимы Щуки оставляли  на
полу мокрый след.
   - Извините, у меня тесно. - Хозяин поставил свечу на стол  и  пригласил
сухо: - Прошу садиться.
   Демидов оглядел хозяйскую горенку.
   - Да, незавидно живете... Ты, Щука, скройся! - приказал он холопу.
   В комнате остались двое: хозяин да гость. Татищев выжидательно  смотрел
на гостя. Демидов молча смотрел в землю: собирал мысли. После  длительного
раздумья прервал молчание:
   -  Так!  Беда,  Василий  Никитич,  приключилась.  Положим,   сынок   по
горячности натворил, но что кругом делается, поглядите!
   Неожиданность потеряла остроту.  Татищев  плотней  уселся  в  скрипучем
кресле, построжал:
   - Почему насмехаетесь над государственными указами да грабите  казенные
заводы?
   Демидов вскинул жгучие глаза:
   - Что вы, Василий Никитич, помилуй бог. Да разве  ж  можно  такое?  Тут
ошибка вышла... Я вот что вам скажу: виновен сын  мой.  Так!  Но  посудите
сами, кто заставы учинил да хлебушко не пущает на мои заводы?
   - По моему указу учинено это, - решительно сказал капитан,  поднялся  и
заходил по горнице.
   - Так! Об этом нам ведомо, - по привычке погладил бороду Никита.  -  Но
что из того выходит,  господин  капитан?  Вот  что:  народ  отощал,  мрет.
Помните, Василий Никитич: всякому  терпению  приходит  конец.  Что  будет,
ежели изголодавшиеся холопы и приписные мужики поберут  колья  да  прибьют
Демидовых, а после того на казенные заводы тронутся да почнут крушить  их?
Бунт ведь? Так! А царь-государь об этом узнает да спросит: "А кто  причина
того возмущения? Кто возмутители?" Вот тут, господин капитан, и подумайте.
Так!
   Демидов сгорбился, смолк. Татищев  хотел  спорить,  но  внезапно  мысль
обожгла его. "А ведь и впрямь, прав Демидов: с голода  человек  все  может
сделать, что тогда будет?"
   Овладев собой, капитан сказал строго:
   - Ничего не будет. А кто беззаконие чинит, о том разберут.
   Демидов забарабанил по столу крепкими ногтями:
   - Так...
   В  шандалах  оплыли  свечи,  было  далеко  за  полночь,  когда  Демидов
поднялся; пламя свечей заколебалось; гость поклонился.
   - Договорились и не договорились. -  Голос  Демидова  звучал  устало  и
глухо. - Пора и в обратный путь.
   Капитан не стал удерживать; взял  шандал  с  оплывшей  свечой  и  вышел
провожать гостя...
   "Вот человек! Сколько силы  и  ума,  -  с  удивлением  подумал  Василий
Никитич о Демидове, - трудненько будет с таким тягаться!"
   Вдруг он вздрогнул: заметил на  столе  забытый  гостем  зеленый  ларец.
Любопытствующий  хозяин  приподнял  крышку.  Ларец  доверху  был  наполнен
серебряными рублями.
   "Это что же? Подкуп!" - вскипел Татищев и проворно выбежал в переднюю.
   - Вернуть! Вернуть! - закричал  он  стряпухе,  и  та,  накинув  платок,
выбежала на мороз.
   Через минуту вошел сияющий Никита.
   - Аль передумали по-хорошему, Василий Никитич?  -  весело  начал  он  и
осекся.
   Строгие глаза капитана сердито смотрели на заводчика.
   - Как вам не стыдно! - горько вымолвил он, вручил Демидову  его  ларец,
круто повернулся и удалился в комнату.
   Никита смущенно опустил хмурые глаза, засопел,  потоптался  и  медленно
пошел к выходу.
   - Гордец, великий гордец твой хозяин! - укоряюще сказал он стряпухе.  -
Ну да ладно, видали и таких!
   Садясь в сани, Демидов люто подумал:
   "Похрабрись у меня! Не я буду, коли этого гордеца не выживу с Камня!"
   Ярко  светили  звезды,  поземка  улеглась,  глухо  шумел  близкий  бор.
Стряпуха  закрылась  на  запоры  и  взобралась  на  полати.   Сквозь   сон
убаюкивающе прозвучали бубенчики и постепенно затихли вдали.
   "Унесло иродов!" - довольно подумала стряпуха,  плотнее  завернулась  в
шушун и захрапела на печи.


   Время шло, а Татищев не снимал дорожных застав. Правда, темными  ночами
демидовские обозы добирались все же по тайным заимкам до заводских амбаров
и сгружали зерно, но терпеть больше  не  было  мочи.  На  семейном  совете
решили отправить царю Петру Алексеевичу  челобитную  на  Татищева.  В  той
жалобе Демидов писал, что капитан ничего  не  смыслит  в  рудных  делах  и
мешает ему, верному царскому слуге, развернуться на Каменном Поясе.
   "Погоди, я тебе прищемлю хвост!" - грозил Демидов и с нетерпением  ждал
гонца с ответом от царя. Чтобы отвлечься от беспокойных мыслей,  старик  с
раннего утра обходил домны, мастерские, амбары, во все вникал сам. Но и  в
жарких хлопотах никак не мог забыть он своего врага Татищева.
   В эту нудную пору, словно чтобы обрадовать старого заводчика, явился  к
нему неожиданно приписной мужик Софрон Согра и принес  невиданный  минерал
Бродил он по речке Тагилке и напал на  чудную  горку.  В  срезе  ее  Согра
заметил странный блеск. Приписной заинтересовался неведомой горной породой
и выломал  кусок.  По  виду  он  напоминал  вываренное  мясо,  у  которого
отделялись тонкими нитями волокна. Никому  не  сказав  о  своем  открытии,
замкнувшись в избе, он долго с женкой возился над таинственным минералом и
еще большему диву дался: из найденных волокон можно  было  ткать,  плести.
Обрадованный Согра поспешил к Демидову.
   - Ходил я, батюшка,  по  речке  Тагилке,  и  погляди,  что  отыскал!  -
протянул он заводчику завернутый в тряпицу  поблескивающий,  ослепительной
белизны камень.
   Демидов недоверчиво взял в руку минерал.
   - Что за находка? - удивился он и  стал  внимательно  разглядывать  ее.
Глаза его постепенно разгорелись, морщины  разгладились.  Большим  корявым
ногтем Никита стал ковырять поданный камень, и тот  рассыпался  на  мягкие
охлопья.
   - А ты, батюшка, его молотком постучи и погляди, что  только  будет!  -
предложил Согра.
   Никита взял молоток и стал  колотить  по  куску.  Минерал  под  ударами
распушился на тончайшие шелковые нити.
   - Ты гляди, что творится!  -  удивленно  рассматривая  волокна,  сказал
Демидов. - Будто и впрямь куделька, мягка да шелковиста!
   - И я так мыслю, хозяин! Как лен, эта куделька горная на пряжу годна! -
пояснил приписной.
   - А ты откуда знаешь, что сей минерал  на  пряжу  гож?  -  спросил  его
Никита.
   - Женка полотенца соткала. Гляди, хозяин! - Согра вытащил из-за  пазухи
кусок холстины. - Вот оно сроблено из такой кудельки! - ответил приписной.
   Вместе с Согрой заводчик отправился  на  место  находки  и  был  весьма
поражен, когда неподалеку от Невьянска  увидел  целую  гору  из  чудесного
минерала. Никита жадно хватался за камни, разбивал их молотком,  пушил  на
волокна.
   - Моя эта горка! Моя - с жадным  огоньком  в  глазах  выкрикивал  он  и
торопил погрузить каменную кудельку в возок.
   На другой день Никита настрого наказал Софрону прислать  свою  старуху.
Он внимательно допросил ее и приказал отвести  амбар  для  тайной  работы.
Крестьянка  оказалась  толковая,  сметливая.  Она  старательно  отколотила
камень, промыла и оставшиеся тонкие волокна пустила в  дело.  Чтобы  лучше
ткалось, старуха добавила в горную пряжу льна и слегка смочила  маслом.  В
неделю старуха Согры соткала и поднесла Демидову скатерть.
   - Хоть скатерть эта, батюшка, и не" самобранка, но заветная она: в огне
не горит и всегда новенькая! Гляди, кормилец!
   Старуха проворно взмахнула скатертью, и не  успел  хозяин  ахнуть,  как
мастерица бросила ее в огонь. Демидов снова диву дался. Полотно из  горной
кудели не горело, оно накалялось и от накала  белизной  своей  стало  чище
выпавшего снега. Выгорели в нем только лен да масло и грязь!
   - Дивная скатерка! Ой, до чего  дивная!  -  никак  не  мог  успокоиться
Никита.
   То, что горная куделька не горит в огне, приводило  его  в  неописуемый
восторг. Давно уже так не радовался Демидов.
   "Вот и подарочек царю!" - подумал он и стал собираться в дорогу.
   - Ты бы, батя, на заводе побыл, а я  поехал  бы  в  Санкт-Питербурх,  -
просил отца Акинфий.
   Никита и слушать не хотел, только руками замахал:
   - Да ты что! С Татищевым тягаться не шутка. Умен! Хитер! Нет уж, сынок,
сам доберусь! Видно, не скоро ответ на челобитную придет.
   В дорогу заводчику отобрали лучшие сибирские меха, серебро,  уложили  в
сундуки и на сундуки навесили крепкие замки. Особо  осторожно  упрятали  в
укладку скатерти, рукавицы и кружева, сработанные из горной кудели.
   По приезде в столицу Никита  вырядился  в  лучшее  платье  и  поехал  к
Меншикову.
   Князь переехал к этому времени  в  просторный  дворец  на  Васильевский
остров. У ворот дворца толпились приставы, стража,  во  дворе  у  коновязи
ржали кони. Когда княжеский холоп ввел Демидова  в  покои,  у  того  глаза
разбежались. Покой  был  крыт  китайским  штофом,  мебель  замысловатая  с
бронзою, кругом в простенках сверкали большущие зеркала.  Никита  тревожно
подумал: "Да-а, зажил нынче Данилыч! Не зазнался бы!"
   Однако сам князь вышел навстречу  гостю.  Меншиков  изрядно  потолстел,
появился второй подбородок, у глаз  легли  морщинки.  Одет  был  Александр
Данилович в блестящий мундир, на котором сияли орденские кресты и  звезды,
в руках он держал трость с бриллиантовым набалдашником.
   Князь остановился, с минуту молча разглядывал гостя, всплеснул руками:
   - Никита! Каким ветром з