ше  удивлялся.  Под  городом  поезд  светлейшего   встретила
делегация.  Тут  было  самое  разнообразное,  пестрое  общество.  Заиграла
музыка, и при появлении у заставы кареты Потемкина грянули пушки.
   Маленький захолустный городок вдруг предстал перед очами Демидова неким
подобием столицы. По широкой немощеной улице  катились  золоченые  кареты,
скакали в блестящих мундирах гвардейцы, то и дело слышались  пронзительные
выкрики форейторов: "Пади!"
   Напудренные щеголи, петиметры в цветастых одеждах и  в  пышных  париках
сновали мимо окон, из  которых  выглядывали  томные  красавицы  под  стать
столичным. И что было всего поразительнее - на  улицах  разгуливало  много
иноземцев: французов, греков, итальянцев, молдаванских бояр  в  живописных
нарядах.
   Большой  двухэтажный  дом,  роскошно  обставленный,   являлся   ставкой
Потемкина.  Уже  по  одному  кипучему  оживлению  у  подъезда  можно  было
догадаться об этом. Черкесы,  татары,  армяне,  турки,  молдаване,  венгры
осаждали штаб командующего, стремясь попасть на прием. И как только  поезд
князя остановился у подъезда, самая пестрая и разноязычная толпа  окружила
князя. Заиграл  роговой  оркестр,  и  плеяда  блестящих  кавалеров  и  дам
поспешила навстречу Потемкину...


   Потемкин нисколько не изменил своих привычек с  тех  пор,  как  покинул
Петербург: по-прежнему он был расточителен и жаден к увеселениям. Пышность
и роскошь, которыми он окружил себя в  Бендерах,  изумляли  всех.  Главная
ставка князя скорее походила на великолепный двор восточного деспота,  чем
на военный штаб главнокомандующего. Полковник для поручений Бауэр  насадил
вокруг потемкинских покоев сад в английском вкусе. Капельмейстер  Сарти  с
двумя хорами роговой музыки забавлял гостей князя. С утра до глубокой ночи
в  большой  приемной  Потемкина  толпились  разные  искатели  приключений,
просители и пройдохи. Князь не занимался делами.  В  кабинете  на  дубовых
столах валялись запыленные военные карты, книги  и  важные  донесения.  На
низком турецком столике, украшенном инкрустациями из золота и  перламутра,
лежали груды пакетов,  нераспечатанных  писем  и  депеш.  Всей  перепиской
Потемкина  ведал  начальник  канцелярии  Попов.   Низенький,   тучный,   с
нездоровым цветом лица, он никогда  не  снимал  с  себя  изрядно  помятого
мундира. Круглые сутки  он  стоически  дежурил,  всегда  исполнительный  и
готовый к услугам своего господина.
   В первые же дни пребывания в Бендерах адъютант Демидов  был  ошеломлен.
После многих дней пути - пыли, грязи,  дождей,  ломоты  в  костях,  грубых
окриков  гайдуков,  унылых,  спаленных  степей,  переполненных  и   душных
станций, истерзанных, загнанных коней - вдруг, словно  по  волшебству,  он
очутился во дворце, в сиянии яркого света, хрустальных  люстр,  прекрасной
музыки, благоухания цветов,  среди  волнующегося  моря  перьев,  кружев  и
воздушных тканей  над  очаровательными  женскими  головками  и  мраморными
плечами красавиц. Впервые ему пришлось попасть  в  такое  большое  пестрое
общество, какое  наполняло  "княжеский  двор".  Это  был  элегантный  двор
вассала, не знающего границ в своих причудах. Двести прекрасных дам  почти
ежедневно собирались на празднества,  устраиваемые  светлейшим.  Потемкина
всегда окружали самые изысканные прелестницы: графиня  Самойлова,  княгиня
Долгорукова, графиня Головина, княгиня Гагарина  и  другие  великосветские
красавицы. Не менее блестящее общество кавалеров теснилось  вокруг  князя:
граф де Дама, дворянин из Пьемонта -  Жерманиан,  знатные  португальцы  де
Фрейер и де Пампелионе и многие другие, не говоря уже о русской  знати.  В
передней князя можно было встретить и низложенного  султана,  и  турецкого
пашу, и казацкого есаула, и македонского инженера, и персидского посла.
   Среди всего этого шумного  общества  Демидова  больше  всего  волновала
черноглазая де Витт, при встречах  мельком  взглядывавшая  на  Демидова  и
ленивым движением чуть-чуть кивавшая ему кудрявой головой. Она  все  время
старалась завоевать  внимание  Потемкина,  неотступно  следовала  за  ним.
Игривая и бесцеремонная, она целиком завладела князем. Непонятное  чувство
испытывал Демидов: он ненавидел гречанку и тянулся к ней.  Большие  жаркие
глаза прелестницы влекли его к ней, но  она,  как  хитрый  хищный  зверек,
скалила зубы. Де Витт была значительно старше Демидова, опытна в  любовной
игре и доводила его своим равнодушием до бешенства.
   В большом зале, где под музыку Сарти кружились пары, адъютант осмелился
пригласить ее на танец. Светлейший сидел за карточным столом и был  весьма
занят мужем прелестницы.
   В  ответ  на  учтивый   поклон   Демидова   де   Витт   полунасмешливо,
полупрезрительно улыбнулась, но все же прошла с ним в круг танцующих.  Они
шли в плавном полонезе. Не сводя с нее влюбленных глаз, офицер прошептал:
   - Вы обещали мне... Я вас люблю...
   Она горделиво вскинула голову, стала недоступной.
   - Я ничего не обещала вам. Вы наивный мальчик и не понимаете всего!
   Демидов вспыхнул. На шее де Витт горели драгоценности его  матери.  Вся
кровь прилила к его лицу, ему  хотелось  схватить,  смять  эту  хищницу  и
отобрать  ожерелье.  Прелестница  поняла,  что  в  душе  офицера  творится
неладное, испугалась:
   - Что с вами?
   Он  промолчал  и,  волнуясь  от  возбуждения,  отвел  ее   к   креслам.
Разгоряченный, он выбежал в сад. Ветер раскачивал деревья, шумел в кустах.
Заходило солнце,  и  золотистая  небесная  ширь  становилась  все  ярче  и
красочнее. Как все окружающее не походило на родной Урал! Там человеческие
отношения  отличались  простотой.  Демидов  на  Урале   был   хозяином   и
распоряжался людьми, а здесь с ним играют...
   Он долго смотрел на закат, не переставая думать  о  прелестнице.  Вдруг
тяжелая рука опустилась ему на плечо. Николай Никитич оглянулся. Перед ним
стоял Энгельгардт.
   - Демидов, мне жалко тебя! - с большой искренностью сказал он. - Я  все
вижу и боюсь за тебя. Ты знаешь, кто ее покровитель?
   - Я никого не боюсь! - вспыльчиво ответил адъютант.
   Энгельгардт спокойным взглядом остановил его.
   - Не говори так, Демидов!  Ведь  мы  друзья.  Ты  несчастлив  в  любви,
дорогой. Но если бы пришла удача, помни - наш ревнивец  не  пощадит  тебя!
Майор Щегловский за польскую панну угодил в Сибирь!
   Энгельгардт  не  произнес  имени  виновника   несчастий,   но   Демидов
догадался, кто он...
   Адъютант сердечно пожал руку Энгельгардта:
   - Спасибо...
   Офицер наклонился к Демидову и полушепотом признался:
   - Боюсь еще, что сия неизвестная особа не случайно  вертится  в  штабе.
Надо быть осторожным, господин адъютант! - Он приложил  палец  к  губам  и
замолчал.


   И все же авантюристка захватила внимание Демидова. Она  завлекала  его,
дразнила, по-прежнему оставаясь недоступной. Но адъютант чувствовал, что и
Потемкин обманут:  он  несколько  вечеров  просидел  за  картами  с  мужем
прелестницы, проигрывая большие суммы. Возмущенный за своего  покровителя,
Николай Никитич недоумевал: "Чего она добивается? Почему противится?"
   Разве можно было сравнивать мужа фанариотки со светлейшим? Потемкин был
могуч, строен, с крепкими мускулами и высокой грудью. Орлиный нос, красиво
выгнутые густые брови, из-под  которых  светился  огоньком  голубой  глаз.
Князь  смеется  всегда  от  всей  души,  и  тогда   блестят   его   ровные
ослепительные зубы. Не мудрено, что многие женщины ищут его ласки. Рядом с
ним искатель счастья казался невзрачным, сутулым и жалким. Морщинистый,  в
пышном парике, благодаря своей острой мордочке он выглядел хорьком. Сухими
цепкими руками он жадно сгребал проигранные светлейшим червонцы.
   "Выбор может быть только в пользу Потемкина! Но почему же она  трепещет
под злым, пронзительным взглядом проходимца, почему она послушна ему?  Что
связывает эту пару?"
   Демидов не находил ответа. Одно стало  очевидным:  Потемкин  безнадежно
влюблен и  теряет  терпение.  Ненавидя  де  Витт,  Николай  Никитич  тайно
ревновал ее к светлейшему. Он подкарауливал ее  всюду,  подбирал  небрежно
разбросанные Потемкиным записки и воровски читал  их.  Она  писала  князю:
"Машурка, здоров ли ты? Как я ласкова, когда думаю о вас. От  вас  зависит
платить неравною монетой. Гаур, москов, казак, яицкий  Пугачев,  индейский
петух, павлин, кот заморский, фазан золотой, тигр, лев в тростнике. Шалун,
скоро, скоро..."
   Демидов тщательно прятал надушенную записку и ходил пьяным от ревности.
Потемкин в это же время находился в большом ударе и  беспрерывно  шутил  с
адъютантом.
   - Демидов, отправляйся  на  батарею  и  узнай,  все  ли  в  порядке!  -
предложил однажды князь.
   Николай Никитич поспешил выполнить приказ. Вечером предстоял бал, и  он
трепетал от одной  только  мысли,  что  встретит  гречанку.  С  волнующими
мыслями адъютант выехал за городок. Ярко светило солнце в степи, серебрило
воды Днестра. На крутом яру  расположилась  батарея.  Демидов  спешился  и
пошел к орудиям.  Его  встретил  загорелый  седоусый  майор  в  изношенном
мундире. Он холодно оглядел потемкинского адъютанта и коротко доложил:
   - Двадцать пять пушек готовы к залпу. Проволока в  кабинет  светлейшего
проведена, звонок в  исправности;  как  только  светлейший  даст  команду,
немедленно грянут пушки!
   Артиллерист держался строго официально. Глаза  офицера  были  сумрачны,
лицо хмуро. С неприязнью он поглядывал на  новенький  мундир  адъютанта  и
розовое лицо юнца. Демидову стало не по себе от холодного, плохо  скрытого
презрения к нему фронтового  офицера.  Однако  он  с  напускной  важностью
обошел орудия, хотя ничего не понимал в артиллерии.
   - Что желаете еще доложить князю? - спросил Николай Никитич.
   - Прошу вас, господин офицер, передать главнокомандующему мою  просьбу:
вся  команда  с  нетерпением  ждет  отправки  под  Измаил!  -  вытянувшись
по-строевому, отрапортовал майор.
   Демидов возвратился в ставку  раздосадованным.  Он  почувствовал,  что,
помимо потемкинского штаба, рядом есть могучая сила, которая, в  сущности,
решает судьбы России. Это выносливая, терпеливая и лучшая в  мире  русская
армия. Однако, сознавая это, Николай Никитич держал себя  заносчиво  перед
рядовыми офицерами, которые  были  ему  просто  непонятны,  тем  более  он
оказался не в состоянии понять душу простого  русского  солдата.  Стараясь
отвлечься от тревожных мыслей, адъютант поторопился в штаб.
   В  особняке  князя  уже  собралось  многочисленное  общество.  Дамы   с
обнаженными  плечами,   с   пышными,   затейливыми   прическами,   сверкая
драгоценностями, щебетали без умолку. Это был живой благоухающий  цветник.
Свитские генералы, гренадерские офицеры, петербургские петиметры и  просто
безыменные бродяги, присвоившие себе громкие титулы, в бархатных  камзолах
и мундирах, разукрашенных позументами, лентами и орденами,  шумной  толпой
двигались по залам.
   Адъютанта  немедленно  окружили  женщины.   Жеманницы   забросали   его
вопросами, он краснел и смущался в их обществе.  Откровенные  костюмы  дам
заставляли Демидова опускать глаза  и  волноваться.  Невпопад  отвечая  на
слишком бесстыдные шутки красавиц, он глазами отыскивал гречанку.  Графиня
Браницкая, сестра Энгельгардта, дама  с  томными  глазами,  взяла  Николая
Никитича под руку и увела его из дамского кружка. Загадочно улыбаясь,  она
прошептала адъютанту:
   - Ее здесь нет... Светлейший забыл своих  настоящих  друзей  ради  этой
турецкой  рабыни!  -  В  словах  Браницкой  прозвучало  недовольство.  Она
потащила Демидова за собой: - Идемте! Какой же вы увалень!..
   Она прошла с гвардейцем в  большой  двусветный  зал.  Там,  на  широком
диване, покрытом розовой материей, затканной серебром,  сидел  Потемкин  с
гречанкой. Прелестница в прозрачном  голубом  платье,  полуобнаженная,  не
сводила восторженных глаз с князя,  который  что-то  ей  шептал.  Рядом  с
могучим исполином она казалась щебечущей птичкой, теряющейся в облаке газа
и кружев. Драгоценные камни звездами переливались в кружевной пене. Группа
веселых дам окружала князя и его  избранницу.  Сиреневый  дым  благовонных
масел, разлитых в чашечки, вился к потолку. Рядом с  диваном  застыли  два
арапа в лиловых камзолах, держа наготове серебряные  подносы,  наполненные
ароматными фруктами.
   Браницкая крепко сжала руку адъютанта:
   - Он всегда так... Но это скоро пройдет... Тогда вы сможете.
   Она что-то горячо шептала, все сильнее сжимая его руку. Но  Демидов  не
слушал ее; чувство жгучей ревности снова  наполнило  его.  С  надеждой  он
взглянул на фанариотку, но та не пожелала заметить его.  Это  еще  больнее
укололо в сердце. Он осторожно освободился от Браницкой:
   - Я не могу здесь...
   - Понимаю вас! - с легкой насмешкой отозвалась дама и, величаво  кивнув
ему головой, плавно пошла к свите Потемкина.
   Демидов прошел в зал, где за карточными столами в клубах табачного дыма
сидели игроки, и среди них муж прелестницы. Рядом с ним, с замкнутым серым
лицом, над зеленым полем  склонился  Попов.  Он  был  в  своем  неизменном
помятом  мундире.  Короткими  толстыми  пальцами,   поросшими   рыжеватыми
волосами, правитель канцелярии выбрасывал карты.  Его  маленькие,  мышиные
глаза бегали тревожно.
   - Бита! - вдруг веселым голосом объявил он и  жадно  придвинул  к  себе
пачку радужных ассигнаций.
   - Ставлю пятьдесят тысяч! - подчеркнуто громко сказал муж прелестницы.
   Попов снова стасовал карты и приготовился  метать.  Противник  поставил
две карты  и  загнул  каждую  мирандолем  [мирандоль  -  карточный  термин
(загибание угла карты)]. По второму абцугу [абцуг - карточный  термин  при
игре в банк] правитель канцелярии вскрыл свою карту, и вновь она оказалась
выигрышною.
   - И эта бита! - спокойно объявил Попов.
   У его партнера заходили руки. Он вскочил  и,  весь  красный,  предложил
Попову:
   - Давайте на мелок!
   - Э-э, государь мой, на мелок я не играю! Пожалуйте на чистые!..
   - Вы черт! - зло обронил муж прелестницы и, увидя  Демидова,  взял  его
под руку. - Идемте к столу!
   Он провел адъютанта в княжескую столовую, где за большим столом  шумело
веселое общество. "Граф" быстро отыскал свободное место и усадил  рядом  с
собою Демидова. Налив бокал шампанского, высоко поднял его.
   - Господа, я предлагаю тост за здоровье и удачу светлейшего!
   Острыми, проницательными глазками он обежал круглый стол. Ни Потемкина,
ни прелестницы за ним  не  было.  Дамы  многозначительно  переглянулись  с
кавалерами.  Николай  Никитич  догадался  и  покраснел.  Но  муж  де  Витт
нисколько не смутился этим обстоятельством. С победоносным видом он осушил
бокал до дна и обвел всех веселым взором.
   В это мгновение грянул пушечный залп.
   "Свершилось!" - в отчаянии подумал Демидов, поняв значение этого залпа,
и в страхе взглянул на мужа прелестницы. Но тот нисколько не взволновался.
Услышав залп, он только пожал плечами и цинично сказал на весь зал:
   - Скажите, какое громкое кукареку!..


   С этого памятного вечера гречанка стала  заносчивее  и  беззастенчивее.
Встречаясь с Демидовым,  она  вовсе  не  замечала  его.  Николай  Никитич,
однако, не мог успокоиться и, помимо своей воли, продолжал тянуться  к  де
Витт. Все, что было в ней порочного, наглого и лживого,  вскрылось  в  эти
дни.  И  все-таки,  несмотря  на  грубую,  неприкрашенную  истину,  стоило
гречанке бросить притворно робкий, невинный  взор  из-под  темных  ресниц,
гнев Демидова  таял,  словно  по  волшебству.  В  эти  минуты  прелестница
казалась слабым, хрупким созданием; Николай Никитич становился податливее,
мягче воска и старался оправдать ее низменные поступки.
   Только один Энгельгардт не терял голову. Он зорко следил за фанариоткой
и ее подозрительным мужем.
   - Здесь военный штаб, и ей не место тут! - резонно рассуждал он. -  Кто
знает,  какие  замыслы  таит  любая  из  красавиц,   прибывших   сюда   из
Санкт-Петербурга?
   Адъютант судил строго и прямолинейно:
   - В день дежурства я неспокоен, Демидов. Это черт, а не женщина!
   В самом деле, гречанка назойливо проникала всюду.  Демидов  уставал  от
тревог. Разбитый, он приходил в домик просвирни, в котором жила  Аленушка,
и не находил покоя. Чистая русская красота перестала  увлекать  гвардейца.
Аленушка чувствовала его охлаждение, молчала и стоически  удерживалась  от
упреков.
   Однажды Демидов проснулся среди ночи. Над ним склонилось девичье лицо с
синими глазами, полными слез. Ему стало жалко свою молчаливую подружку.
   - Что с тобой, Аленушка? - ласково спросил он.
   - Боюсь, Николенька! Ой, боюсь! -  страстно  прошептала  она  и  теплым
плечом тесно прижалась к нему.
   Порыв возлюбленной всколыхнул Демидова. Он осторожно  стал  ласкать  ее
светло-русую голову, круглые плечи.
   - Чего же ты боишься, моя дурочка? - взволнованно спросил он. - Или  ты
узнала что-нибудь худое про меня?
   - Ах, не то! - покачала головой Аленушка. - Совсем не то! Я  знаю,  что
ты не ангел, но сердцу ведь не прикажешь оставить тебя. Пошла за  тобой  -
выходит, на все решилась: на муки, на радости, на  горе!  Ах,  Николенька,
когда любишь человека, то и терзания бывают сладки! Без них не может  быть
любви! - искренне, горячим шепотом раскрывала она перед ним свою душу.
   Демидов удивленно разглядывал девушку.
   "Так вот ты какая!" - в умилении подумал он и пожалел о своей слабости:
   - Да, нехорош я, Аленушка! Страсти меня обуревают!
   Мокрой от слез щекой она прижалась к его щеке.
   - Милый ты мой, да где тебе стать хорошим? Барин ты, трудов не  знаешь.
Все тебе в руки далось без стараний, пришло от  богатства!  А  в  безделье
человека ржа разъедает! Некрепок он тогда!
   - Так ты и боишься этого, что некрепок я и не устою против соблазна?  -
спросил он, приподнялся и пытливо, долго смотрел ей в глаза.
   -  Боюсь!  -  чистосердечно  призналась  Аленушка.  -  На  худое  могут
уговорить.
   - Кто же меня уговорит?
   - Известно кто!  -  простодушно  ответила  она.  -  Подле  князя  много
вертится разных людей, а кто они - один бог знает! Берегись, Николенька! Я
прощу обиды, но бывает такое, что никто не простит: ни мать, ни  жена,  ни
люди!
   Демидову стало нехорошо  под  пытливым  взглядом  девушки.  Он  опустил
глаза, задумался. Потом тихо-тихо снова заговорил:
   - Сейчас и я боюсь, Аленушка. Боюсь, что ты моя совесть...
   - Далеко мне до этого, Николенька! Я простая русская баба.
   Он по-иному рассматривал ее теперь.  Впервые  увидел  в  ней  человека,
русскую душевную женщину. И эта душевность  покорила  его.  Он  взял  руки
Аленушки и перецеловал их.
   - Что ты, что ты! - смущенно запротестовала она. - Не надо так!  Обними
лучше покрепче!
   В полуночный час на душу Демидова сошел покой.
   - Спасибо тебе! - прошептал Николай Никитич и нежно обнял девушку...
   Весь день на очередном дежурстве адъютант напряженно  думал.  В  ставке
перебывало  много  людей:  офицеры  -  курьеры  из-под  Измаила  -   ждали
приказаний от главнокомандующего, статный кавалергард в серебристых  латах
из Санкт-Петербурга стремился попасть на глаза Потемкину, генералы, гонцы,
просители добивались приема, но Демидов боялся войти для доклада  в  покой
светлейшего. Однако томление достигло предела, и адъютант наконец  решился
пробраться  в  комнату  князя.  С  робостью  он  переступил  порог  покоя,
устланного  коврами.  Стояла  тишина;  На  пестрой  широкой  софе  валялся
Потемкин в атласном голубом халате, надетом на голое  тело.  На  волосатой
груди его поблескивали образки, ладанка, два крестика на шелковых шнурках,
потемневших от пота. Нечесаный, неумытый, светлейший дремал в забытьи,  не
интересуясь ни курьерами, ни делами.
   При входе адъютанта Потемкин поднял голову.
   - Это ты, Демидов? Уйди, надоело мне все!
   - Ваша светлость, вы просили напомнить о делах.
   - К черту дела! - заревел князь. - Уйди, пока цел!
   Потемкин упал лицом в подушки и затих. Адъютант  на