то  разумей,  что
другой зверь получше человека будет. Иной барин хоть и не зверь, а похлеще
зверя лютого терзает мужика! Это как?..
   Хмельной вожак долго хмурился,  отказывался  от  продажи,  но  в  конце
концов его уломали. Пошатываясь, он вышел под навес и поднял зверя.
   Медведь отряхнулся и  добродушными  глазками  миролюбиво  посмотрел  на
людей.
   - Смышленый! - ласково сказал егерь, бесстрашно  подошел  к  медведю  и
взялся за цепь.
   У вожака на глазах блеснули слезы.
   - Какой умница! - с тоской вымолвил он. - Третий год ходим, и ни  одной
шалости не сробил. Мишенька,  голубчик  мой!  -  Мужик  растроганно  обнял
Топтыгина. - Прощай, друг, не обессудь, нужда заела...
   Медведь поднялся на дыбки и стал лизать лицо вожаку. Зверь был матерый,
сильный, красивый.
   Егерь тряхнул головой. На душе у него стало тоскливо.
   Между тем медведь, ласкаясь к вожаку, неожиданно  сгреб  с  его  головы
гречушник и набросил на свою башку. Вслед за  этим  он  неуклюже  затопал,
переваливаясь с боку на бок.
   - Камаринского пляшет! Эй, дурачок ты мой, дурачок! - с  укором  сказал
вожак. - И не знает, что его продали. Ведите живей со двора!
   Егерь вынул из-за пазухи краюху и сунул медведю.
   - Пошли, друг! - потянул он за цепь.
   Зверь жадно ел, не трогаясь с места. Он поглядывал то на хозяина, то на
егеря.
   - Проводи немного. Пусть привыкнет к новым хозяевам! - попросил егерь.
   Они вывели зверя на дорогу и повели за экипажем, в котором  неторопливо
ехал управляющий. Встревоженный  запахом  зверя,  шустрый  конек  косился,
фыркал и все норовил унестись в сторону.


   Наступил день медвежьей охоты. Демидов обрядился  в  зеленый  охотничий
костюм. В руках он держал штуцер  и,  не  скрываясь,  любовался  собою.  К
высокому  крыльцу  подали  коляску.  Анатолий  и  приятели  его   поспешно
расселись. Сопровождаемый егерями, поезд тронулся к лесным трущобам...
   Загодя на большую  елань  выслали  возок  с  изрядными  запасами  вина,
шампанского и провизии. Барский  буфетчик  Власий  -  седой  благообразный
старик  с  невозмутимыми  строгими  глазами  -  давно  уже  хозяйничал  на
густо-зеленой  лужайке  среди  вековых  сосен.  Румяные   дворовые   девки
расстелили на траве большой персидский ковер и бережно расставляли на  нем
яства.
   Местечко облюбовали веселое. Рядом  гомонил  ручей,  вода  в  нем  была
прозрачная,  студеная,  при  питье  заходились  зубы.  Кругом   разливался
смолистый запах. День выпал веселый, в  кустах  шумели  малиновки,  гудели
шмели. В лесной чаще куковала кукушка. Вдоль ручья тянулись  узкие  елани,
заросшие малинником. Алая сочная ягода густо покрывала кусты, просилась  в
рот.
   Солнце косыми лучами пронизывало высокие могучие сосны, вершины которых
светились позолотой.
   В самую пору Власий приготовил лесной  привал.  Девки  развели  костер,
разгоняя надоедливых комаров. Гремя бубенцами, наполняя  лес  криками,  на
елань  выехал  шумный  поезд:  Демидов  с  дружками,  пьяненьким   актером
Савраской и поручиком Кабановым, егеря, лесничие,  загонщики,  выжлятники.
Позади всех неторопливо ехал Любимов.
   Кони описали  на  елани  полукруг  и  остановились  у  костра.  Демидов
проворно выскочил из коляски, сбросил  охотничью  шляпу  и  развалился  на
разостланном   ковре.   Его   дружки   с    жадностью    набросились    на
скатерть-самобранку. Захлопали пробки, в хрустальные бокалы полилось вино.
   Анатолий  быстрым  взглядом  обвел  служанок  и  среди  них  не  увидел
миловидного лица. Хозяин пытливо посмотрел на управляющего  и  укоризненно
покачал головой:
   - Слышал, дочь у тебя красавица. Почему не взял на полеванье? Для  кого
бережешь добро?
   Любимов молча опустил голову, промолчал. Наглые  и  бесцеремонные  речи
молодого барича задели его за живое.
   - Что вы, Анатолий Николаевич! - сдержанно отозвался он. - Разве смею я
допустить такую мысль? Зная  ваше  благородство,  мне  нечего  бояться  за
дочь... Смотрите, в малиннике девки прячутся!
   Власий с бесстрастным лицом наливал бокалы,  принимал  из  рук  стряпух
подогретые блюда и  ставил  перед  гуляками.  Анатолию  казалось,  что  он
никогда так вкусно не ел и не пил, как на этой лесной елани. От искристого
вина закружилась голова. Под веселый хохот собутыльников он бесстыже хапал
стряпух, опрокидывая бокалы с вином. Буфетчик пренебрежительно  поглядывал
на хозяйских дружков,  которые,  как  голодные  псы,  жадно  поедали  все,
подзадоривая барича...
   Приятный дымок тянулся над еланью, весело потрескивал сушняк в  костре.
Все шумней и шумней становилось под вековыми соснами. Один Любимов  ничего
не пил и вяло ел. Он украдкой поглядывал на Власия, как бы  молча  поощряя
буфетчика почаще подливать в бокалы...
   Между тем солнце поднялось высоко. Пора и на охоту, - затрубили  рожки.
И  на  звуки  их,  в  самый  разгар  шумного  веселья,  вдруг  с   треском
раздвинулись кусты и с бледным лицом на елань выбежала перепуганная девка.
   - Ай, родимые, медведь в малиннике! Чуть не загрыз! - заголосила она.
   Демидов схватил ружье.
   - Эй, веди на зверя! - с удалью закричал он.
   Засуетились егеря, слуги. Но Анатолию не пришлось далеко идти. Едва  он
поднялся, как из  густых  кустов,  ломая  их,  на  поляну  выбрел  большой
медведище. Зверь приостановился, понюхал воздух  и  вдруг,  поднявшись  на
дыбки, заревел. Умные глазки медведя добродушно  поглядывали  на  хмельных
охотников, опешивших  от  неприятной  неожиданности.  Поручик,  а  за  ним
Савраска на карачках поползли в  кусты.  Медведь  смолк  и,  принюхиваясь,
спокойно надвигался  своей  тяжелой  тушей.  Кто  знает,  может  быть  ему
вспомнилась сельская ярмарка с ее разноязычным говором подгулявшей толпы?
   Зверь раззявил пасть, алчно поглядывая на скатерть-самобранку,  замахал
лапами, взревел, точно запросил: "А ну-ка, люди добрые, подайте-ка и  мне,
бродяге!"
   Все разбежались. Подле Анатолия остались буфетчик  Власий  да  Любимов.
Управляющий поощрительно улыбнулся Демидову.
   - Везет вам, господин, зверь  сам  идет  под  выстрел.  Не  зевайте!  -
закричал он.
   Хмельной Анатолий выглядел браво. Он поднял ружье и прицелился.  Бедный
странствующий Мишка, видимо, вообразил, что это сигнал к танцам,  и  сразу
пошел вприсядку...
   Не успел он как следует притопнуть камаринского, как раздался выстрел и
огромный зверь, взревев, тяжелым кулем опустился у ковра.
   - O, carissima bestia! [О, прекраснейший зверь!  (итал.)]  -  в  пьяном
восторге выкрикнул Демидов. - Вот это выстрел!
   Он отбросил ружье и заплясал вокруг медвежьей туши.
   Власий нахмурился, укоризненно покачал головой:
   - Эх, какого умного зверя ухлопали! Небось теперь вожак  из  кабака  не
выходит!
   - Молчи! - строго сказал  Любимов  слуге,  налил  бокал  шампанского  и
потянулся к хозяину.
   - С полем! С удачной охотой, господин!
   Из кустов выполз актеришка, подошел сконфуженный поручик. Через  минуту
на елани снова стало шумно.


   Прошел месяц, в старом демидовском доме шла попойка за попойкой.  Хмуро
проходили работные мимо барского дома. Не на  шутку  побаивался  Александр
Акинфиевич, чтобы не вышло беды. Кто  может  поручиться  за  озлобленного,
истерзанного  тяжелой  жизнью  человека?  В  краю   еще   хорошо   помнили
пугачевщину. Нет-нет да и срывалось у иного с языка: "Погоди, придет и  на
бар мор!" И хотя полицейщики нещадно расправлялись со  смелыми  людьми,  а
все же тлела в народе искра. Опасно было играть с огнем. Управитель усилил
стражу. На барский двор с вечера спускались остервенелые псы-волкодавы, но
на душе Любимова росла непонятная тревога.
   Между тем Анатолий заскучал. Ему опротивели горы, серые дымки завода  и
отсутствие  женского  общества.  Однажды  Демидов  вышел  в  прихожую.  На
лесенке, которая вела в светелки, вдруг послышались легкие шаги.  Анатолий
взглянул вверх. По  ступенькам  быстро  спускалась  голубоглазая  стройная
девушка. Солнечный луч ударил ей в лицо, и золотое сияние нимбом  осветило
ей головку.
   - Ах! -  от  неожиданности  схватилась  она  рукою  за  сердце  и,  вся
пунцовая, смущенно остановилась перед Демидовым.
   Очарованный и взволнованный, он не спускал глаз  с  чудесного  видения,
боясь спугнуть его. Так с минуту оба они, растерянные и смущенные,  стояли
друг перед другом. Она несмело подняла глаза  и  улыбнулась  Анатолию.  Он
вспыхнул от восторга.
   - Как тебя звать? - тихо спросил он.
   - Глашенька! - прошептала она и  прижала  крохотный  пальчик  к  пухлым
губам. - Тише, а то батюшка услышит.
   Демидов проворно снял с руки перстень и протянул ей.
   - Что вы! Да разве ж это можно? - ужаснулась она.
   Он, не слушая ее, поднялся на ступеньки к ней, взял руку и надел ей  на
безымянный палец колечко с бирюзой. Она с восхищением смотрела на  голубой
камушек.
   - Нравится? - ласково спросил Анатолий.
   - По сердцу! - с искренним восторгом прошептала  она  и,  застыдившись,
потупила глаза.
   Он осмелел, осторожно взял ее руку и  нежно  поцеловал  теплую  ладонь.
Девушка вспыхнула и, словно обожженная, отдернула кисть.
   - Глашенька, я повержен в прах твоей красотой! - прошептал он.
   Она шаловливо взглянула на Демидова и, нахмурив брови, вымолвила:
   - Зачем вы компанию водите  с  нехорошими  людьми?  Прогоните  их,  они
спаивают вас! Слышите?
   Она капризно закусила губы. Анатолий низко склонил голову.
   - Для тебя на все готов. Всю жизнь о тебе мечтал, Глашенька!
   - Ой ли! - улыбнулась насмешливо девушка, но все еще не уходила.
   - Клянусь, дорогая! - Он приблизился к ней поближе и, обдавая ее жарким
дыханием, прошептал: - Приходи в парк. В ту дальнюю аллею. Знаешь?
   Она оглянулась и согласно качнула головой.
   И снова, так же  неожиданно,  как  появилась,  она  исчезла  за  дверью
светлицы.
   Любимов удивился и обрадовался, когда  Демидов  велел  срочно  заложить
кибитку и отвезти в Казань своих собутыльников.  Господин  даже  не  вышел
проститься с ними. Он наказал через слугу:
   - Живее вон их из моих владений!
   Двух столичных забулдыг усадили в возок и выпроводили за ворота...
   С этого дня Анатолий Демидов закрылся у  себя  в  кабинете  и  старался
пореже встречаться со своим управляющим.


   Прошла неделя. Любимов стал тревожиться:  "Спаси  и  помилуй,  вдруг  и
впрямь барин образумится да еще возьмется за счетные книги, что тогда?" От
такой мысли засосало под ложечкой.
   Вежливенько, намеками он допытывался у Демидова:
   - Ужели не наскучило вам, господин, в наших палестинах?
   -  Наскучило,  да  нельзя  уезжать.  Дела  есть!  -  загадочно  отвечал
Анатолий.
   "Какие дела могут быть у бездельника? Сколько  слез  девичьих  пролито,
сколько, поди, разладу в семьи внес! Хоть бы сгинул скорее из  Тагила!"  -
хмуро думал управляющий.
   Верный раб, до последней капельки крови преданный  своим  господам,  он
вдруг возненавидел молодого Демидова и с нетерпением ждал его отъезда...
   В одно ясное утро Анатолий неожиданно объявил своему управляющему:
   - Готовь самых лучших коней. Которые порезвее.  Люблю  быструю  скачку!
Завтра на зорьке отбываю в Санкт-Петербург!
   - По прохладе приятнее ехать, - согласился Любимов.  -  Только  к  чему
заторопились так?
   - Срочно понадобилось! - коротко и решительно сказал хозяин.
   Управляющий с недоверием посмотрел на Демидова,  и  смутное  подозрение
закопошилось у него в душе. "Что-то задумал, ухорез!" -  недоброжелательно
подумал он.
   С вечера приготовили коляску в дальнюю дорогу, отобрали  лучших  коней,
начистили и  задали  им  корм.  Отрядили  с  десяток  конных  сопровождать
хозяина.
   Среди хлопот Любимов выкраивал время, чтобы заглянуть в светелку Глаши.
В комнатке ее было тихо, уютно. Дочь выглядела покорной, ласковой.
   - Слава тебе господи! - перекрестился на  образа  Любимов.  -  Радуйся,
доченька, завтра на зорьке улетает из гнезда стервятник. Вот  и  кончается
твое заточение!
   Он ликовал, что подошел  день  отъезда  и  все  обошлось  хорошо,  беда
миновала.
   Днем стояла жара. Туманная легкая дымка покрыла пруд,  просторы,  горы.
Любимов  зорко  наблюдал  за  хозяином  и  не  понимал  перемены,  которая
произошла в нем.
   Долго тянулся последний день пребывания Анатолия  в  Нижнем  Тагиле.  В
парке шумел ветер.  В  прозрачных  сумерках  в  меркнувшем  небе  проплыли
кулики-кроншнепы. Чист и прозрачен был их  стон.  Казалось,  это  не  стон
слышится, а падает с неба беспрерывно серебряный звон.
   Глядя на первые робкие звезды, Александр Акинфиевич подумал:
   "Ну, вот и день прошел, слава тебе господи!"
   Уходя спать, он еще раз зашел в светелку. В  ней  сгустилась  тьма.  На
полу  протянулись  дымчатые  зеленоватые  дорожки  -  в  низенькие  оконца
заглянул  золотой  серпик  месяца.  Глашенька  тихо  посапывала  во   сне.
Управляющий с умилением поправил одеяло, перекрестил дочь и тихонько вышел
из горницы. Чтобы окончательно изгнать смуту из  сердца,  он  в  эту  ночь
крепко закрыл Глашеньку на запоры. У двери уложил старую няню.
   Ему самому стало смешно от своей  излишней  осторожности.  Успокоенный,
довольный, он ушел к себе в спаленку и завалился спать...
   Проснулся он очень рано. Под окном стояли в росе деревья,  еще  молчали
птицы. Над прудом тянулся редкий призрачный туман, а на востоке  вспыхнули
первые  робкие  проблески  зари.  Любимов  быстро  оделся  и,  покашливая,
неторопливо пошел к конюшне. В усадьбе все еще  спало,  а  работники  тихо
суетились по хозяйству.  В  голове  управляющего  было  ясно,  на  душе  -
покойно. Он посмотрел на синие вершины гор, зевнул.
   - Благодать-то какая! - вздохнул он и подошел к конюшням.
   Ворота были распахнуты настежь, а в дверях стоял сонный конюх. В густой
взъерошенной бороде его запутались травинки.
   - Кони готовы? - спросил Александр Акинфиевич.
   - Хватились когда! - равнодушно отозвался  конюх.  -  В  самую  полночь
умчали. Вас наказывали не тревожить.
   Нехорошее, злое чувство поднялось в душе Любимова.
   "Словно вор среди ночи угреб!" - возмущенно подумал он и  заволновался.
Жуткое подозрение  закралось  в  мысли.  Он  резко  повернулся  и  быстрой
походкой поспешил  к  дому.  Откуда  только  взялись  сила  и  проворство?
Александр Акинфиевич быстро взбежал по  лесенке  в  светелку.  На  ларе  в
предутренней прохладе сладко спала старуха. Он распахнул дверь и  бросился
к кровати дочери. Помятое  одеяло  откинуто,  наспех  разбросаны  вещи.  А
Глашенька исчезла...
   Он кричал, звал. Напрасно!  Разъяренный,  он  сгреб  и  избил  старуху.
Бедная няня со страхом смотрела на расходившегося хозяина и лила слезы.
   - Господи, господи, - крестилась она. - Неужто  этот  пес  утащил  нашу
раскрасавицу?
   Управляющий схватился рукой за сердце, в глазах его потемнело. Шатаясь,
жадно хватая раскрытым ртом воздух, он сошел по лесенке вниз и  выбрел  на
двор.
   Перед крыльцом стоял конюх с тяжело опущенными руками. Он, как медведь,
топтался перед управляющим. Вдруг он упал на колени и заголосил:
   - Батюшка, не виновен я! Ведь  сам  Демидов  приказал,  шутка  ли?  Что
поделаешь? А Глашенька просила передать: "Пусть папаша  не  волнуется.  По
доброй воле я с Анатолием Николаевичем ушла. Жажду, дескать, счастья!"
   Ничего не сказал Александр  Акинфиевич  конюху.  Молча  вбежал  в  свою
комнату, схватился за голову и рухнул на постель с криком:
   - Глашенька, Глашенька, что ты наделала?
   Никто не прибежал на  его  крик,  словно  вымерли  все  в  доме.  Слуги
попрятались по темным чуланам в ожидании большой и страшной грозы...
   Не погнался на лихих  конях  Любимов  вдогонку  за  похитителем.  Молча
страдал и никого не наказывал. Он на что-то  надеялся.  Мрачный,  одинокий
бродил  он  по  опустелым  покоям  демидовского  дворца.  Как  всегда,  он
аккуратно  появлялся  в  заводских  цехах,  проверял  записи  конторщиков,
распоряжался.  Держался  он  прямо,  строго,  словно  не   видел   скрытых
насмешливых улыбок. Казалось, ничего плохого не случилось в его жизни.
   Прошло всего две недели, и в темный июльский вечер во  двор  неожиданно
въехал возок. Из него выбралась укутанная фигура и поспешила  к  дому.  На
стук вышел сам  управляющий  и  распахнул  дверь.  В  ноги  ему  бросилась
бледная, исхудалая дочь.
   - Папенька, простите меня, окаянницу. Хотела спасти его от пьянства,  а
он  бросил  меня!  Поманил  -  и  бросил!  -  горькими  слезами  раскаяния
расплакалась дочь.
   - Глашенька! - радостно прошептал отец, поднял ее с пола и  потащил  за
собой. - Пойдем, пойдем в светелку!
   Он привел ее в горенку и усадил в  кресло.  Ни  слова  упрека  отец  не
сказал дочери. По хоромам раздался его зычный голос:
   - Эй, слуги!..
   Беглянку накормили, напоили и уложили в постель.
   Все так же заглядывал в оконце светелки золотой  серпик  месяца,  а  по
кабинету ходил снова счастливый Любимов.
   "Слава богу, пронесло грозу! - умиротворенно думал  он.  -  Экое  дело,
девичий грех! С кем не бывало! - Он украдкой взглянул на большой сундук  и
вздохнул облегченно: -  Все  покроется,  все  забудется!  Все  поклоняются
золотому тельцу!"
   И он неторопливо стал укладываться спать...



6

   Весной 1831 года  Черепановы  закончили  вторую,  еще  большую  паровую
машину,   которая   стала   обслуживать   Павловскую    шахту.    Директор
нижне-тагильских заводов  Любимов  сообщил  об  успехах  Черепанова  Павлу
Николаевичу:
   "Устраиваемая при медно-руднянском руднике Ефимом Черепановым  с  сыном
вторая паровая машина  силою  сорок  лошадей  постройкой  кончена  и  была
перепущена. Сия машина по устройству режа, штанг и по установлению в  горе
труб пущена в тихое действие  на  две  трубы.  Оборотов  делает  в  минуту
пятнадцать, выносит воды каждая труба по три ведра.
   Сия вновь построенная машина далеко  превосходит  первую  как  чистотою
отделки, а равно и механизмом, а потому контора  обязанною  себя  почитает
труды  Ефима   Черепанова   и   его   сына   поставить   на   вид   вашего
превосходительства и покорнейше просит о вознаграждении их  за  устройство
сей машины, дабы не  ослабить  их  усердия  на  будущее  время  на  пользы
ваши..."
   К тому времени, когда писалось Демидову письмо, в горном управлении  на
Урале произошли большие изменения. Пять лет тому  назад,  22  ноября  1826
года, император Николай I издал  указ  об  учреждении  на  Каменном  Поясе
должности начальника хребта Уральского,  "для  лучшего  устройства  горных
заводов впредь до дальнейшего преобразования  сей  части".  С  назначением
новой власти, облеченной широкими полномочиями, прерывалась последняя нить
зависимости управления горною частью от  общего  гражданского  управления.
Генерал-губернатор оставался в стороне от горного и заводского дела. Среди
горщиков и работных казенных заводов отныне вводилась воинская организация
и строгая дисциплина.
   Директору нижне-тагильских заводов на этот раз захотелось  похвастаться
во славу своего господина, и о новой паровой машине Черепановых он сообщил
начальнику хребта Уральского - генералу Богуславскому.
   Ефим в эти дни томился в ожидании радости: он  всеми  силами  добивался
воли своему сыну Мирону. О себе отец не думал, его заботила только  судьба
его помощника, который обладал золотыми руками, ясным умом,  а  между  тем
находился  в  рабстве.  За  малейшую  оплошность  или  просто  по  капризу
заводчика Мирона могли и выпороть и продать, как продают на  базаре  скот.
Отец тщательно скрывал свои терзания  от  сына,  но  Евдокия  видела,  как
сильно страдает и томится старик. Сама того не сознавая, она усиливала эту
мучительную боль. Подкладывая за столом сыну лучшие куски, мать со слезами
на глазах шептала:
   - Ах ты, голубь мой, сизокрылый мой! Полететь бы тебе высоко и  далеко,
да крылья связаны!
   Ефим молча откладывал ложку и поднимался из-за стола. У него, крепкого,
мужественного человека, спазмы сжимали горло. В раздумье он у