- Да как он проскочит? - озабоченно задумался Селезень.
   - Есть в лесу тропинка, одна, пока  лиходеи  не  добрались  до  нее.  В
одиночку всегда можно проскочить!
   - Счастье наше! - вздохнул приказчик и принялся писать  письмо.  "Перед
светом  неприятели  со  стороны  от  Курьи  на  Уткинский  завод   сделали
нападение, - писал он, - и весь тот день даже до самых сумерек пребывал  с
нашими заводскими под командою сержанта в сражении. А пред  самым  вечером
неприятели, видя в себе неустроенность и урон, отступили в первое место  в
Курье... Дайте руку помощи! Пришлите как скоро можно еще до  пуда  пороха.
Злодеи  учинили...  свой  под  заводом  лагерь.  А  теперь  наши  пошли  в
наступление. Батюшки, помилуйте... теперь ума у меня больше нет!" - взывал
Селезень и сам горько усмехнулся: "Начал о здравии, а кончил за упокой!"
   Знал он, не скоро дойдет это письмо, а если и дойдет, то  Яков  Широков
долго будет раздумывать над тем, посылать людей из Нижнего Тагила или нет.
Между тем утром на другой день сражение  за  Утку  возобновилось  с  новой
силой. Повстанцы на этот раз пустились на хитрость.  Оберегая  людей,  они
вели перед собою вал из мелкой чащи  и  снега,  постепенно  приближаясь  к
заводу. Белобородов выделил лучших стрелков, и они начали оружейный  огонь
по заводским пушкарям, выбивая их из строя. Однако пушкари, подбадриваемые
Курловым, не бросали орудий и  все  время  били  по  врагу.  Они  картечью
встретили пугачевскую конницу,  которая,  развернувшись  лавой,  пробовала
пробиться в завод.
   Стоя на ближайшем пригорке.  Белобородой  наблюдал  за  сражением.  Ему
донесли, что обороной руководит  опытный  сержант.  Пугачевский  полковник
похвалил сержанта Курлова:
   - Сам вижу, добрый он солдат. Только зря головы кладет. Такого бы мне!
   К вечеру усталые стороны снова прекратили бой и отошли за валы.
   Утром на пруд, несмотря на обстрел, выехал конный  татарин  и  водрузил
шест, а на нем трепетал на ветру лист. Татарин покричал, помахал  малахаем
и ускакал прочь. Тогда из завода подъехал солдат и схватил  лист.  Сержант
не дал читать его. Он увел Селезня в избу и сказал ему:
   -  Это  манифест  самозванца!  Читать  его  ни  к  чему.  Вот  перебели
лист-манифест государыни и пошли на пруд!
   Приказчик терпеливо переписал манифест Екатерины Алексеевны и  выставил
на пруду. Только отъехали от шеста заводские  люди,  как  снова  прискакал
татарин и забрал лист. Через час он снова  вернулся  и  оставил  вторичный
лист. Сержант и этот лист не огласил, а велел  собрать  народ  и  публично
сжег его на заводской площади.
   - Злодейские прелести нам читать не к лицу! - заявил он.
   Старому опытному  вояке  сержанту  Курлову  думалось,  что  Белобородов
оттягивает этими переговорами время, а сам, наверное, думает  о  том,  как
удобнее ударить по осажденной  крепости.  Курлов  был  умный  и  способный
человек и рассуждал так:
   "Куда бросит свои войска  враг?  Первое,  он  непременно  устремится  с
конницей на пруд и постарается вырваться к конторе. Второе, Белобородов не
обойдет своим вниманием батареи и постарается ворваться на Вятскую  улицу,
чтобы перебить канониров. Третье, вероятно, ударит по городской  башне.  И
четвертое, пойдет всей тяжестью на крепостные тыны".
   Расчет оказался верным. Ранним утром Белобородов начал  наступать  так,
как это предугадывалось Курловым,  но  везде  встретил  сопротивление.  На
пруду его конницу обратили в бег, а сержант Курлов так  ударил  по  врагу,
что тот не только заводской батареи не достиг, но и свои пушки оставил...
   Солдаты молча, со злостью отбивались. Селезень  со  страхом  взирал  на
схватку, и боязнь, как ржа, разъедала его душу. Он услышал, как  бородатый
углежог словно про себя обмолвился:
   - Сегодня мы отбились, а  завтра,  гляди,  поляжем!  Их  все  больше  и
больше, а нас все меньше и меньше!
   В пылу боя приказчик несколько раз бегал на  конюшню.  Он  тайно  вывел
своего конька в овражек и поставил его среди сугробов, привязав к березке,
одетой инеем.
   Взволнованный, он вернулся к заплоту; кто-то закричал ему:
   - Гляди-ко, что робится! Ай-яй-я!
   В то время когда сержант Курлов храбро отбивал приступы  врага,  кто-то
позади завода распахнул калитку, и через нее проникли повстанцы. Они,  как
вешняя вода, стали просачиваться всюду, и не прошло получаса, как толпа их
с диким визгом и криками устремилась к батарее, которой командовал Курлов.
   "Все  кончено!"  -  с  ужасом  подумал  Селезень  и  тайком  подался  к
полуразрушенной избе. За  ней  начинался  кустарник,  он  стал  уходить  в
него...
   А в это время сержант с десятком  батарейцев  не  сдавался,  дрался  до
последнего. Двое рослых повстанцев выбили  у  него  из  рук  шпагу,  тогда
Курлов схватил банник и стал молотить направо-налево. Подъехавший на белом
коне Белобородов залюбовался богатырским поединком сержанта.
   - Детушки! - закричал пугачевский  полковник.  -  Живьем  взять  сукина
сына! Ах, храбер! Ах, и вояка! Уймись, дурень! - прикрикнул он на  Курлова
через толпу. - Службу дам! Офицером сделаю!
   - Я тебе, злодею, покажу службу! Я воюю по  присяге!  -  Он  разъяренно
размахивал банником, и не одна размозженная голова  улеглась  у  его  ног.
Рассвирепевшие повстанцы набросились на сержанта и саблями изрубили его  в
куски...
   Нижнетагильская  дружина  покорно  сложила  оружие  и   ждала   решения
Белобородова. Он подъехал на своем тонконогом коне,  пристально  посмотрел
на заводчину и укоризненно покачал головой:
   - Эх вы, за кого пошли драться? За своих кровопийц!
   Бородатый углежог упал на колени:
   - Прости нас, батюшка, не по своей охоте пришли сюда.  Только  и  ждали
случая, как перейти к тебе. И воротцы наши открыли...
   - Ну, коли так, прощаю! - милостиво сказал Белобородов и махнул  рукой.
- Идите с богом, а кто верстаться хочет, милости прошу к нам, в казаки!
   Он улыбнулся приветливо и  ласково,  повернул  и  потихоньку  на  своем
белогривом скакуне поехал к площади.
   - А где же наш вояка? - вдруг спохватился углежог и предложил: -  Айда,
братцы, наверное, у коней спрятался!
   Всей толпой они бросились на конюшню, но Селезня и след простыл. Тайной
лесной тропинкой, пользуясь быстро наступившими сумерками,  он  скрылся  в
лесной уреме...



6

   Разгромив  демидовскую  оборону  на  Уткинском   заводе,   забрав   там
пятнадцать орудий, Белобородов двинулся на Сылвинский, затем  на  Илимский
заводы. Здесь работные  охотно  верстались  в  казачество.  Атаман  забрал
заводскую казну, оставил гарнизоны и пошел  на  Сысертский  завод.  Однако
здесь уже поджидали его. Заводчик Турчанинов загодя обнес завод  рогатками
и надолбами, насыпал снежный с хворостом вал и полил его водой. В наиболее
опасных местах были поставлены батареи. Заводской попик привел  мастеровых
к присяге на  верность,  и  заводчик,  раздав  им  оружие,  обучил  первым
воинским артикулам. Сам  Турчанинов  и  вел  оборону.  Три  дня  полковник
Белобородов со своим тысячным  отрядом  много  раз  пытался  прорваться  в
завод, но был с уроном отбит и отступил.
   К довершению  неудачи  положение  за  эти  дни  в  Екатеринбурге  круто
изменилось. На помощь городу подоспели правительственные войска  и  начали
преследовать восставших. Бои шли с переменным успехом, но там, где  войска
брали верх, они жестоко расправлялись с работными, не щадя ни  старых,  ни
малых. Так, отправленный  по  московской  дороге  с  семьюстами  солдатами
секунд-майор Фишер ворвался  в  Шайтанский  завод,  разгромил  повстанцев,
отобрал у них пушки, многих казнил лютой смертью, а завод  зажег  в  шести
местах. При  багровом  зареве  пожарища  он  возвратился  в  Екатеринбург.
Обрадованный полковник Василий Бибиков -  однофамилец  командующего  -  на
другой же день оповестил горожан своим объявлением:
   "Вот возмездие за нарушение покоя  и  измену.  Но  сие  еще  начало  их
ожесточения.  Никак  и  никогда  не   могут   возмутители   себя   ласкать
благоденствием, продолжая зло..."
   Полковник смелел, тем более что им была получена радостная весть о том,
что к Екатеринбургу двигается сильный отряд майора Гагрина. На самом деле,
отряд этот форсированным маршем подходил к Уткинскому заводу,  на  котором
хозяйничал пугачевский подполковник Паргачев.
   Белобородов очень удачно подобрал себе расторопного и умного  помощника
Паргачева, который  по  своем  назначении  немедленно  организовал  защиту
завода. По скату холма шел высокий снежный вал,  политый  водой  и  хорошо
оледеневший. Позади завод прикрывался обширным прудом с крутыми  берегами.
Далее за этими остроумными фортификациями шли рогатки, прикованные друг  к
другу толстым полосовым железом, а за ними были поставлены  большие  туры,
набитые снегом. В снежный вал был вморожен частый ельник. При  выходах  из
этой своеобразной крепости установили исправные пушки за рогатками.
   Все было готово для встречи майора Гагрина. Но он был так стремителен и
быстр в решениях, что смешал все замыслы защитников завода. Прямо с марша,
под покровом темной зимней ночи, Гагрин бросился на  штурм.  Не  ожидавшие
такого решительного натиска в столь неурочное время повстанцы  растерялись
и упустили решительный момент. Солдаты майора Гагрина ворвались в крепость
и стали крушить защитников...
   Прискакавший из Утки конник привез  полковнику  Белобородову  печальную
весть. Атаман поспешил на помощь, но было поздно.  Нисколько  не  смущаясь
этим обстоятельством, Белобородов быстро  продвинулся  вперед  и  атаковал
отряд  майора.  Много  раз  пугачевский  атаман  сам  наводил  пушки,  бил
противника без  промаха,  бросался  во  главе  своих  войск  в  атаку,  но
правительственные войска смяли  наспех  сколоченные  воинские  команды  из
работных и обратили их в бегство.
   С остатками войск Белобородов устремился в Касли...


   Над озером поспешно  возводились  снежные  валы,  водружались  рогатки,
рубились  засеки  -  изо  дня  в   день   Каслинский   завод   опоясывался
укреплениями. Из окрестных сел стекались крестьяне, и дружины Белобородова
вновь возросли до тысячи человек.
   Ранним  мартовским  утром  в  морозной  мгле  перед  Каслями  появились
стройные колонны правительственных войск.
   Майор Гагрин снова с марша бросился на штурм крепостных укреплений.  Не
считаясь с потерями,  он  гнал  солдат  на  высокие  оледенелые  валы,  на
рогатки, навстречу огню орудий.
   Седые ветераны в темно-зеленых  мундирах,  в  истертых  треуголках  под
трескучий  барабанный  бой  лезли  бесстрашно  вперед,  усердно   работали
штыками, прикладами. Стервенели от  крови.  Но  и  работные  не  уступали,
бились до конца, рубили топорами, душили врага в смертной схватке.
   К  полудню  над  заводом  поднялись  черные  клубы  дыма.   Отступавшие
повстанцы подожгли заводские строения.
   Атаман Белобородов со своей дружиной, отбиваясь, отступил в горы...
   В этот самый день  мастерко  Голубок  вышел  на  двор  и  заметил  стаи
крикливых ворон, темной тучей тянувших в сторону Каслей.
   "К худу! К большой беде!" - подумал дедка и побежал  к  Перстню.  Но  у
заводской  конторы  уже  грузился  обоз,  строились  ратные  дружины.  Сам
Перстень был у домен и торопил людей.
   Работные открыли колошники: больше не закидывались в пасть домен  уголь
и руда. Над жерлом уже не бушевало, как прежде, пламя. Потихоньку смолкало
привычное гудение  в  домнице.  Мастерко  почуял  неладное,  бросился  под
навесы, и тут сердце его заныло.
   - Ах, сукины дети, что удумали! Загубят домнушки! Братцы, ребятки!..  -
закричал он. - Да разве ж можно рушить родимое?
   Литейщики расступились, допустили дедку к домнице.  Мрачные,  лохматые,
они угрюмо продолжали свое дело.
   - Что ж это, братцы? "Козла" удумали садить? -  встревоженно  прохрипел
мастерко.
   - "Козла", - сурово отозвались мужики и потупили глаза.
   - Бросай! - кинулся к ним старик, и глаза его заслезились от обиды.
   - Не ведено! Перстень наказал! Да и  Демидову  чтоб  досадить.  Хватит,
наробились на его чрево! - зло сплюнул кричный с запеченным на вечном жару
хмурым лицом.
   Голубок с ужасом вглядывался в своих  друзей,  с  которыми  бок  о  бок
работал  многие  годы.  Вот  они,   зеленолицые,   беспрерывно   кашляющие
доменщики, обугленные, с опаленными ресницами, тут и литейщики  в  кожаных
фартуках-защитках. Они хмурились и опускали глаза перед  укоряющим  взором
мастерка. Эти труженики всей душой ненавидели Демидова, и в то же время им
было до боли жалко губить домну, с которой сжились и  которую  считали  за
близкое, живое существо.
   - Не томи ты нашу душу,  уйди  Христа  ради!  -  с  горечью  гнали  они
старика.
   Жалкий и растерянный, мастерко отыскал Перстня.
   - Сынок, пошто губишь домну? - с душевным волнением спросил он.
   Перстень нахмурился и пошел прочь. По  его  решительному  виду  Голубок
понял: не дошла до сердца просьба. Все еще на что-то  надеясь,  он  нагнал
Перстня и бросился ему в ноги:
   - Батюшка, родимый, да пощади, побереги домницы! Надобны они  нам!  Ой,
как надобны! Да как же мы, работные,  без  них  жить-то  сможем!  Батюшка,
пощади!..
   Митька обошел старика, стиснул зубы и ничего не сказал.
   Мастерко поглядел вслед, укоризненно покачал головой:
   - Эх ты, яловый!.. Забубенна голова...
   Из Кыштыма со скрипом потянулся груженый обоз. Увозили кули  с  зерном,
пушки, ядра. Перед обозом шли и ехали работные. Вел их Перстень на Челябу.
   Ушли за обозом все сильные и молодые. Опустел завод.  Мастерко  Голубок
долго  уныло  бродил  у  остывших  домен.  Тяжело  было  видеть  разор   и
запустение.  Погорели  лари,  вешняки  и  запоры  у  плотины,  полноводный
заводской пруд с шумом ушел  в  Кыштымку.  Все  еще  дымились  подожженные
угольные клади.
   В  мартовский  голубой  денек  мастерко  обладил  посошок,   подговорил
шестнадцатилетнюю внучку, бойкую Дуняшку, и вдвоем с ней пустился в горы.
   Ярко светило солнце, темнели ельники в горах. Дедка оглянулся на заводы
и пригрозил кому-то невидимому:
   - Погоди, обо всем поведаю царю Петру Федоровичу...
   Пахло мокрой талой хвоей. Вешний ветер упруго обдувал  круглое  румяное
лицо Дуняши, покрывая его здоровым, крепким загаром. Шумели  и  трещали  в
кедровниках клесты.  И  все  манило  и  привлекало  к  себе  Дуняшку.  Она
потянулась и сказала мастерку жарко:
   - Жить-то как хочется, дедко!


   Верные люди донесли Селезню, что Кыштымский завод оставлен повстанцами.
Он немедленно собрал для охраны двадцать конников и устремился  в  Кыштым.
Всю дорогу он пребывал в большой тревоге, так как хотя Белобородов и  ушел
к югу, но весь Урал по-прежнему бурлил. По селениям и поселкам  непрерывно
проходили  и  проезжали  толпы  приписных  крестьян  и  работных,  которые
тянулись  в  пугачевский  стан,  под  Берду.  Опасно  было  нарваться   на
озлобленную пугачевскую  дружину  -  без  крови  тогда  не  уйти!  В  душе
управителя таилось еще беспокойство  за  свои  сбережения,  упрятанные  на
заводе.
   В полдень Иван  Селезень  с  конниками  прибыл  в  Кыштым.  В  глубокое
безмолвие был погружен завод. Улицы и площадь пустынны.  Не  вились  дымки
над домом и трубами,  не  слышалось  привычных  ритмичных  звуков  и  шума
падающей воды у плотины. Словно покойник,  завод  был  холоден,  молчалив.
Везде виднелись следы пожарища. Горяча коня, управитель  минул  плотину  и
помчал к своему домику. Жилье  уцелело,  дверь  была  заколочена  досками.
Из-под крыльца выползла собака и с визгом бросилась к хозяину. Но  Селезню
было не до пса, он прошел в  хлевок,  где  среди  железного  хлама  быстро
отыскал лом, и поторопился к дому. Ловко оторвал доски, распахнул дверь  и
остановился, пораженный, на пороге. Он просто не верил своим глазам: в его
холостой квартире все сохранилось в том виде, в каком покинул ее хозяин.
   Управитель закрылся на крючок и, все  еще  не  веря  себе,  бросился  к
окованному сундуку, отодвинул его в сторону и поднял половицу.  В  тайнике
он нашел тугой кожаный мешочек. Горячая радость прилила к сердцу Селезня.
   "Батюшки, уцелели! Все уцелело!" - ликовал он от  радости,  разглядывая
свой клад.
   Он развязал мешочек, положил его на колени и  долго  любовался  блеском
золота. Руки его дрожали - всего захватила жадность.
   Заслышав на улице голоса, Селезень проворно  вскочил,  упрятал  клад  в
тайник и снова задвинул сундук на старое место. Отбросив дверной крюк,  он
стал разглядывать шкаф и сундуки. Все лежало нетронутым.
   "Вот диво, ничего не утащили!" - изумился он.
   Под шагами заскрипел мерзлый снег, и  с  веселым  шумом  в  избу  вошли
заводские стражники. Управитель обрадованно закрестился:
   - Свят, свят, откуда набрели? Где укрывались от напасти?
   - А мы по лесам да заимкам прятались! - признался щербатый стражник.  -
Только убегли возмутители, и мы тут как тут нагрянули! Похватали кое-кого!
   - Добро! - похвалил управитель. - Ну, как с народом ноне? Беснуется?
   -  Опасно,  батюшка!  Волками  все  смотрят,  того  и   гляди,   готовы
растерзать! Поостерегаться надо, особливо от кнутобойства воздержись!
   Селезень в сопровождении прибывшей охраны отправился осматривать завод.
В мрачных пустынных цехах гулко отдавались шаги. Все покрылось  изморозью,
пробирал холод; на всем лежала печать заброшенности и забвения. В остывших
домнах серели ноздреватые глыбы холодной лавы.
   - "Козла" посадили! Ах, разбойники! Ах, аспиды! Погоди, я  их  заставлю
зубами выгрызть! - со злостью выкрикнул Селезень. - Где люди? Собрать всех
к конторе, говорить буду!
   Щербатый стражник поклонился управителю:
   - Уже посланы гонцы сзывать народ!
   Раздосадованный Селезень прошел к барским  хоромам.  Глубокий  пушистый
снег укрыл пепелище. На высокой трубе, торчавшей среди  задымленных  стен,
сидела одинокая ворона и зловеще каркала.
   "Давно ли здесь были уют и радости! И вот все  сметено!"  -  с  грустью
подумал управитель.
   На пути он зашел в контору. На приступочках крыльца его встретил ветхий
сторож дедка Векшин. При виде управителя он засуетился,  низко  поклонился
ему и распахнул дверь. Селезень вошел в контору. Шкафы открыты, в  комнате
пустынно.
   - Где люди? Куда подевались бумаги?
   - Эх, батюшка, кое-кто убег, страшась людского гнева, кое-кого порешили
за прошлые пакости, а книги все предали  пламени!  -  глуховато  заговорил
старик.
   - Как! - вспыхнул Селезень. - Выходит, долги пожгли!
   - Угу, все кабальные в пепел  обратили!  -  с  плохо  скрытой  радостью
вымолвил сторож.
   -  Ты  что  ж,  сатана,  радуешься  хозяйской  беде?  -  вдруг  вспылил
управитель и схватил деда за сивую бороду.
   Сильным движением старик вырвался от него и замахнулся посохом.
   - Не трожь! Ныне не то времечко! - пригрозил он.
   Вид у деда был грозен, решителен. Селезня так и подмывало изо всей силы
дать старику затрещину, но щербатый стражник ухватил его за рукав.
   - Будет, будет свару разводить! - сердито сказал он. - Дед ведь не  жег
книг, и что он мог сробить с бунташными людьми?
   Стражник выразительно  посмотрел  на  управителя,  тот  понял  намек  и
притих.
   У конторы собрался народ.  Однако  не  слышалось  обычного  оживленного
гомона, люди стояли тихо,  угрюмо  опустив  головы.  Селезень  выглянул  в
окошко. Где же настоящая рабочая косточка, на которой и  стояло  заводское
дело? Под окном конторы толпились только старики,  женщины,  малолетки  да
инвалиды.
   - Куда подевались работяги наши? - обеспокоенно спросил управитель.
   - Известен их путь-дорожка! - сдержанно ответил дед Векшин.  -  Которые
из дальних приписных,  те  по  домам  разъехались,  а  коренная  заводчина
подалась в другие  места!  -  Он  не  досказал  куда,  боясь  назвать  имя
Пугачева, но все хорошо его поняли.
   -  Есть  посаженные  в  заключение?  -  спросил  Селезень  у  щербатого
стражника.
   - Трое. Два углежога да вдова.
   - Отпустить и пусть поторопятся сюда!