ение, что не может быть  замедления  без
соответствующих  задерживающих  причин,  а  это  само   по   себе   является
утверждением того, что лишь в иной форме выражено в первом законе  движения.
С другой стороны, предположим, что вместо неточных наблюдений над движениями
при ежедневных наших опытах мы делаем точные  эксперименты  над  движениями,
специально приспособленными  нами  в  целях  получения  точных  результатов;
спрашивается, каков будет  постулат,  лежащий  в  основе  каждого  подобного
эксперимента? Равномерное движение определяется  как  прохождение  в  равные
промежутки времени равных пространств. Но как измеряются  равные  промежутки
времени? При помощи прибора, который может отмечать  эти  равные  промежутки
только при условии изохроничности колебаний маятника, а  эта  изохроничность
может быть, в свою очередь,  доказана  только  тогда,  когда  нами  признаны
первый  и  второй  законы   движения.   Это   значит,   что   предположенное
экспериментальное  доказательство  первого  закона  подтверждает  не  только
истинность этого закона, но также  и  того,  который  проф.  Тэт,  вместе  с
Ньютоном, признает вторым законом. Но может быть, мне скажут,  что  конечная
мера времени, которая имелась тут в виду, есть движение Земли  вокруг  своей
оси, равные углы в равные времена? В таком  случае  очевидно,  что  подобное
утверждение вместе с  тем  заключает  в  себе  утверждение  истины,  которую
требуется доказать, так как неизменное ротационное движение Земли есть  один
из  выводов  из  первого  закона  движения.  Если  мне  возразят,  что   это
равномерное вращение Земли вокруг оси может быть установлено по  звездам,  я
отвечу, что  развитая  астрономическая  система,  приводящая  путем  сложных
рассуждений к тому  выводу,  что  Земля  вращается  вокруг  своей  оси,  уже
предполагает необходимость  этого  ранее,  чем  установлен  закон  движения,
который является для самой этой астрономической системы лишь постулатом. Ибо
если даже сказать, что Ньютонова теория Солнечной  системы  не  заключает  в
себе никаких таких необходимых предположений, которых не было  бы  в  теории
Коперника, то все-таки ее доказательство основывается на предположении,  что
тело,  находящееся  в  покое  (за  каковое  принимается  звезда),  стремится
оставаться в покое, а это составляет часть первого закона движения,  которую
Ньютон признает не более очевидной, чем  и  остальную  часть  этого  закона.
Действительно, весьма удивительна  та  ошибка,  которую  делает  проф.  Тэт,
утверждая, что "никакое  априорное  рассуждение  не  может  привести  нас  к
убеждению в существовании самой простой физической  истины",  тогда  как  он
имеет перед собою тот  факт,  что  система  физических  истин,  составляющая
Ньютоновы Principia, изданные им совместно с  В.  Томсоном,  установлена  на
основании априорного рассуждения. Что никакое изменение не  может  произойти
без причины или, говоря словами Мейера, что "как  сила  не  может  сделаться
ничем, так и ничто не  может  произвести  силу",  -  это  конечный  приговор
сознания, на котором покоится вся наука физики, и этот приговор состоит  как
в утверждении того,  что  покоящееся  тело  будет  продолжать  покоиться,  а
движущееся должно продолжать двигаться  с  той  же  скоростью  и  в  том  же
направлении, если оно не подвергается действию  какой-либо  силы,  так  и  в
утверждении того, что всякое сообщенное телу движение, если оно расходится с
первоначальным движением его, должно быть пропорционально отклоняющей  силе;
он содержится также и  в  той  аксиоме,  которая  говорит,  что  действие  и
противодействие равны и противоположны.
     Доктрина моего критика, для подкрепления  которой  он  приводит  против
меня авторитет проф. Тэта, иллюстрирует в физике ту самую ошибку индуктивной
философии, на которую по отношению к метафизике  я  указал  в  другом  месте
(Основания психологии, ч. VII). Эта  доктрина  предполагает,  что  мы  вечно
можем идти вперед, подыскивая доказательства для доказательств и никогда  не
достигая  какого-либо   более   глубокого   познания   -   недоказанного   и
недоказуемого. Что эта  доктрина  не  выдерживает  критики,  для  этого  нет
надобности в дальнейших доказательствах. Точно так же  трудно  предположить,
чтобы дальнейшее  разъяснение  ее  могло  иметь  какое-нибудь  значение,  по
крайней мере для самого критика, ввиду того, что он считает меня "невеждою в
вопросе о самой природе принципов", о которых я говорю, и что мои понятия  о
научном мышлении напоминают ему последователей Птолемея, "которые  полагали,
что небесные тела должны двигаться  кругами,  потому  что  круг  есть  самая
совершенная  фигура"  {  Другие  примеры  его  вежливости  в  полемике  были
приведены выше, но я отказываюсь подражать им. Какие образцы для  подражания
он дает мне в случае, если бы  я  пожелал  ими  воспользоваться,  показывает
следующий пример. Подчеркивая  выводы  из  некоторых  моих  рассуждений,  он
высказывает, что даже для меня было бы слишком глупо открыто признать их,  и
прибавляет: "Мы не думаем, чтобы даже м-р Спенсер решился выдавать за  datum
сознания второй  закон  движения  с  связанными  с  ним  сложными  вопросами
составных скоростей и т. д.". Между тем всякий, кто обратится  к  Ньютоновым
Principia, увидит, что там к изложению второго закона движения не прибавлено
ничего, кроме распространенной  вторичной  формулировке  его,  -  ни  одного
примера, а тем более ни одного  доказательства.  И  от  этого  закона,  этой
аксиомы,  этой  непосредственной  интуиции  или  "данного  сознания"  Ньютон
переходит прямо к изложению тех выводов  касательно  сложения  сил,  которые
лежат в основе динамики. Что же остается думать  о  Ньютоне,  который  прямо
утверждает  то,  что,  по  мнению  критика,  было  бы  слишком  глупо   даже
подразумевать?}.
     Не желая более злоупотреблять терпением читателя, я  ограничусь  только
еще  одним  замечанием,  что  если  бы  даже  все  возражения  критика  были
основательны, то и тогда они не поколебали бы оспариваемой им  теории.  Хотя
одно из его замечаний (стр. 480)  и  вызывает  ожидание,  что  он  готовится
напасть и причинить большой урон основаниям системы,  изложенной  во  второй
части Основных начал, но, однако, все лежащие в основе их положения остаются
не только неопровергнутыми, но даже и не тронутыми; он  ограничивается  лишь
попыткой доказать (мы видели, с каким успехом), что основное положение  этой
системы - истина апостериорная, а не  априорная.  Против  общего  учения  об
эволюции, рассматриваемого в качестве  индукции  из  всех  родов  конкретных
явлений, он не говорит ни слова; точно так же  не  говорит  он  ни  слова  и
против тех законов перераспределения материи и движения, которыми дедуктивно
объясняет процесс эволюции. Относительно закона  неустойчивости  однородного
он ограничивается лишь тем, что оспаривает один из примеров.  Он  не  делает
никаких замечаний и относительно закона возрастания числа действий. О законе
отделения он даже не упоминает, так  же  как  и  о  законе  уравновешивания.
Далее, не возражает он и против того положения, что эти общие законы, каждый
в отдельности, могут быть выведены из  конечного  закона  постоянства  силы.
Наконец, он не отрицает и самого постоянства силы; он только  расходится  со
мной в вопросе о природе нашего права утверждать  существование  его.  Кроме
указаний то на потрескавшийся кирпич, то на осевший уголь, он делает  только
легкую  попытку  показать,  что  самый  фундамент  системы  состоит  не   из
натурального камня, а из бетона.
     Такого рода возражения могли бы доставить мне  большое  удовлетворение.
Ведь на меня напал компетентный критик, очевидно стремившийся  причинить  по
возможности больше зла и не слишком разборчивый в средствах  для  достижения
такой  цели,  и  он  сделал  так  мало,  что  это  может  быть  принято  как
доказательство того, что здание выводов, на которое он обрушился,  не  легко
разрушить.

     В январской книжке "British Quarterly Review" за 1874 г. появился ответ
автора статьи, разобранной мной выше. Ответ этот такого рода, что его  легко
можно было предвидеть. Есть люди, для которых открытие,  что  они  совершили
несправедливость, очень  тягостно.  Получив  доказательство  тому,  что  они
неправильно приписали другому известное  нелепое  мнение,  вроде  того,  что
невидимое движение есть теплота, потому что теплота есть невидимое движение,
они выразили бы свое сожаление по этому  поводу.  Но  мой  критик  вовсе  не
таков. Приписав  мне  путем  неверных  толкований  указанную  нелепость,  он
нисколько не извиняется в этом, но делает вид, что  нападал  лишь  на  такой
довод, который я действительно сам сделал, хотя этот довод и настолько далек
от нелепости,  что  он  признает  его  только  неоправдываемым  "современным
состоянием науки". Упомянув мимоходом  о  такой  подтасовке,  я  остановлюсь
сначала  на  этом  подмененном  обвинении  и  затем  уже   приведу   примеры
употребляемого им метода. По  всей  вероятности,  на  большинство  читателей
"British   Quarterly"   смелость   его   утверждения   произведет   приятное
впечатление, но те из них, которые сличат мои положения  с  его  извращенным
изложением их и затем  сравнят  те  и  другие  с  каким-нибудь  авторитетным
изложением, вынесут из этого совершенно иное впечатление. На его  замечание,
что я вывожу заключение, будто "трение должно в конце концов превратить  всю
(курсив его) энергию звука в теплоту", я отвечу, что это очевидно  ложно;  я
указал здесь на трение только как на  второстепенную  причину.  А  когда  он
относится с  пренебрежением  к  действию  сжатия  потому,  что  оно  "только
моментально", понимает ли он значение своих слов? Отрицает  ли  он,  что  от
начала и до конца, в течение всего времени конденсации, образуется  теплота?
Отрицает ли он способность воздуха лучеиспускать последнюю?  Он  наверно  не
решится на это. Допустим, что время  конденсации  равняется  одной  тысячной
секунды. Я попрошу его объяснить  тем,  кого  он,  согласно  его  заявлению,
поучает, каково будет вероятное число тепловых волн, образовавшихся  в  этот
промежуток? Не придется ли выразить это число в тысячах миллионов?  В  самом
деле, своим выражением "только моментально" он очевидно  признает,  что  то,
что моментально в отношении к нашему измерению времени, моментально также  и
в отношении к движению эфирных волн!
     Однако  буду  отвечать  более  систематично,  разбирая  его   ответ   в
последовательном порядке. Он говорит:
     "В нашей заметке о сочинениях м-ра Спенсера,  появившейся  в  последней
книжке этого журнала, мы  имели  случай  показать,  что  он  имеет  неверное
представление о самых основных обобщениях  динамики;  что  в  своем  разборе
Ньютонова  закона   он   обнаруживает   полное   незнакомство   с   природой
доказательств; что  он  употребляет  выражения  вроде  "постоянство  сил"  в
различных и несоответствующих значениях, а  главным  образом,  что  в  своем
стремлении доказать некоторые положения физики при помощи априорного  метода
и показать, что такие  доказательства  должны  существовать,  он  выставляет
доказательства логически неверные. На  эту  статью  м-р  Спенсер  ответил  в
декабрьской  книжке  "Fortnightly  Review".  Но  его  ответ  оставляет   все
вышеприведенные положения неопровергнутыми".
     В  моем  "Ответе  критикам"  я,  не  желая  злоупотреблять   страницами
"Fortnightly Review", выбрал из всех доводов, касавшихся  лично  меня,  лишь
один, который мог вкратце служить образцом всех остальных, и высказал,  что,
оставляя в  стороне  личные  вопросы,  как  не  интересные  для  большинства
читателей, я посвящу те немногие страницы, которыми могу располагать, одному
общему вопросу. Несмотря на это, критик в предшествующих строках, перечисляя
все свои главные положения, утверждает, что я не затронул ни одного  из  них
(что неверно), и таким образом внушает читателю мысль, что я  не  опровергаю
их потому, что они неопровержимы.
     К этому его ошибочному взгляду я еще вернусь, а  пока  буду  продолжать
свои объяснения на его возражения. Сославшись  на  приведенное  мною  мнение
проф. Тэта о физических аксиомах и указав на  характер  моих  возражений  на
него, критик говорит:
     "Если бы, однако, м-р Спенсер прочел  нижеследующее  замечание,  то  мы
вряд ли  встретили  бы  у  него  означенную  цитату;  это  замечание  гласит
следующее: "Приведем без дальнейших замечаний три закона  Ньютона;  принимая
во внимание, что свойства материи могли иметь и такой  характер,  вследствие
которого совершенно другой ряд  законов  получил  бы  значение  аксиом,  эти
законы должны быть рассматриваемы как основанные на  убеждениях,  выведенных
из наблюдения и опыта, а не  из  интуитивного  восприятия".  Это  не  только
показывает, что слово "аксиома" в предыдущем замечании употреблено в смысле,
не исключающем индуктивного его происхождения, но и вызывает с нашей стороны
по отношению к м-ру Спенсеру признательность за открытие им наиболее  ясного
и  авторитетного  выражения  неодобрения  его  взгляда  на  природу  законов
движения". Разберем это  "авторитетное  выражение".  Оно  заключает  в  себе
различные поразительные  недоумения,  разрешение  которых  читатель  найдет,
вероятно, небезынтересным. Посмотрим прежде всего, что  подразумевается  под
выражением, что "свойства материи могли  иметь  такой  характер,  вследствие
которого значение аксиом получило бы совершенно другой ряд  законов".  Я  не
хочу останавливаться на вопросе о том, поскольку может быть мыслима материя,
обладающая свойствами, по существу не сходными с теми, какие она имеет ныне,
хотя такой вопрос, приводя к заключению, что никакое подобное  представление
невозможно, показал бы, что это положение просто один набор слов. Достаточно
будет, если я рассмотрю смысл предложения:  "свойства  материи  могли  быть*
иными. Представляет ли оно истину, установленную опытным путем? Если так, то
я предлагаю проф. Тэту описать эти опыты. Или же это - интуиция? Но в  таком
случае здесь рядом с сомнением  в  справедливости  интуитивного  взгляда  на
вещи, каковы они суть, стоит доверие к интуитивному взгляду на вещи,  каковы
они не суть. Не гипотеза ли это? Если это так, то здесь подразумевается, что
познание,  отрицание  которого  представляется  немыслимым  (а  таковы   все
аксиомы), может быть по дорвано выводом из того, что представляет  вовсе  не
сознание, а лишь простое предположение. Признает  ли  критик,  что  ни  один
вывод не может иметь большей основательности,  чем  те  первые  посылки,  из
которых он  исходит?  Или  он  хочет  сказать,  что  достоверность  познаний
возрастает пропорционально их способности быть доказанными? Каков бы ни  был
его ответ, я все-таки буду считать бесспорным,  что  никакое  заключение  не
может иметь более высокой гарантии, чем те посылки, из которых оно выведено,
хотя и может иметь низшую по сравнению  с  ними.  Но  элементы  предложения,
которое мы разбираем, таковы: так как "свойства материи  могли  иметь  такой
характер, вследствие которого значение аксиом получил бы  совершенно  другой
ряд  законов",  (то  и)  "эти  законы  (действующие  теперь)   должны   быть
рассматриваемы  как  основанные...  не  на  интуитивном  познании":  т.   е.
интуиция, при  помощи  которой  эти  законы  познаны,  не  должна  считаться
авторитетной.  Здесь  в  качестве  посылки  фигурирует  познание  того,  что
свойства материи могли быть другие, а вывод  заключается  в  том,  что  наша
интуиция по  отношению  к  существующим  свойствам  материи  -  сомнительна.
Следовательно, если этот вывод правилен, то он  правилен  лишь  потому,  что
познание или интуиция того, что могло быть, более достоверно,  чем  познание
или интуиция того, что есть! Скептицизм по отношению к познаниям сознания  о
вещах, каковы они суть, основывается на вере в показание сознания  о  вещах,
каковы они не суть!
     Я продолжаю утверждать, что "это авторитетное  выражение  неодобрения",
которое  должно  было  заставить  меня  замолчать,  оставило  бы  совершенно
непоколебленным реальный вывод даже в том случае, если бы оно было настолько
же основательно, насколько оно в действительности ложно. Я уже указывал, что
отрицание проф. Тэгом  возможности  достижения  априорным  путем  физических
истин опровергается его собственным объяснением  физических  аксиом.  Но  от
ответа на возникающий отсюда вопрос наш критик  уклоняется.  А  вместо  него
подставляет другой,  только  что  рассмотренный  мною.  Но  теперь  я  снова
возвращаюсь к обойденному им вопросу.
     В приведенном мною месте проф. Тэт,  говоря  о  физических  "аксиомах",
замечает, что надлежащее знакомство с физическими явлениями дает возможность
видеть "с первого взгляда их необходимую истинность". Эти  последние  слова,
выражающие его взгляд на аксиомы, содержат вместе  с  тем  в  себе  и  общее
понятие об аксиомах. Аксиома определяется тут  как  "очевидная  истина"  или
истина, очевидная с первого взгляда-, другое определение  ее  гласит  -  что
аксиома есть "истина, настолько с первого  взгляда  очевидная,  что  никакой
процесс, ни мыслительный, ни демонстративный,  не  может  сделать  ее  более
ясной". Я утверждаю, что проф. Тэт,  приходя  таким  образом  к  определению
физических аксиом,  тождественному  с  тем,  которое  дается  математическим
аксиомам, молчаливо  признает,  что  они  имеют  один  и  тот  же  априорный
характер;  далее  я  утверждаю,  что  та  природа,  которую  он  приписывает
физическим аксиомам, ни в каком случае не может быть приобретена путем опыта
или наблюдения в течение жизни одного индивидуума. Если аксиомы  суть  такие
истины, несомненность которых очевидна с первого взгляда, то тем  самым  они
являются  такими  истинами,  отрицание  которых  немыслимо,  и  естественный
контраст  между  ними  и  истинами,  установленными  индивидуальным  опытом,
заключается в том, что последние  никогда  не  становятся  такими  истинами,
чтобы отрицание их стало немыслимым,  как  бы  ни  были  многочисленны  сами
индивидуальные опыты. Тысячи раз слышал охотник звук, следующий за выстрелом
из ружья, и тем не менее он может себе представить этот выстрел  беззвучным,
а бесчисленные ежедневные опыты  над  горением  угля  дают  ему  возможность
представить  себе  уголь  невоспламеняющимся.  Таким  образом,   "убеждения,
выведенные из наблюдения и опыта" в течение индивидуальной жизни, никогда не
могут приобрести того характера, который проф. Тэт признает  за  физическими
аксиомами; - другими словами, физические аксиомы не могут быть  результатами
личного наблюдения и опыта. Итак, применяя здесь слова  критика  к  нему  же
самому, я "сомневаюсь, чтобы мы встретили у него ту цитату", на  которую  он
обращает мое внимание, если бы он лучше изучил предмет;  и  он  "заслуживает
нашей признательности за то  открытие"  выражения,  служащего  для  уяснения
несостоятельности доктрины, которую он излагает так догматически.
     Обращаюсь  теперь  к  тому,  что  мой  критик  высказывает  по   поводу
специальных аргументов, которыми я пользовался для доказательства того,  что
первый закон движения не может быть доказан экспериментальным  путем.  После
простого изложения моих положений он говорит:
     "Мы не считаем нужным останавливаться  на  в  высшей  степени  неверном
характере этих  положений,  мы  намерены  только  обратить  внимание.  Наших
читателей  на  получающийся  отсюда  вывод.  Есть   ли   это   действительно
опровержение невозможности индуктивного  доказательства?  Мы  полагаем,  что
каждый  сколько-нибудь  образованный  человек  поймет,  что   доказательство
какого-нибудь научного закона заключается в показании того, что, приняв этот
закон за истину, мы можем объяснить наблюдаемые явления". Критик,  вероятно,
предполагает, что читатель сделает из этого такое заключение, что  он  лег