е введение поклонов. Следовательно, мы должны смотреть  на  него
как на остаток чего-то предшествовавшего и  что  это  предшествовавшее  было
чем-то  унизительным,  об  этом  можно  судить  из  выражения  "Scraping  an
acquaintance", которое, будучи употребляемо в  смысле  заискивания  милостей
низкопоклонством, подразумевает, что the scrape (шарканье, топтание порогов)
считалось признаком раболепия, servility.
     Рассмотрим, далее,  обнажение  головы.  Почти  везде  оно  было  знаком
почтения, как в храмах, так и перед властителями; оно и доселе еще сохраняет
между нами нечто из своего первобытного значения. Идет ли  дождь  или  град,
печет ли солнце, вы должны стоять с непокрытой головой, говоря с монархом, и
ни под каким видом не можете накрыть голову в каком-нибудь священном  месте.
Но  как  обыкновенно  бывает,  церемония  эта,  служившая   вначале   знаком
покорности  богам  и  государям,  с  течением  времени   сделалась   простой
вежливостью. Снять шляпу значило некогда  признать  над  собой  безграничное
превосходство другого лица, теперь же это  приветствие  обращается  к  очень
обыкновенным лицам; и обнажение головы, первоначально назначенное только для
входа в "Дом Господень", предписывается теперь вежливостью при входе  в  дом
простого земледельца.
     Стояние, как знак  уважения,  подвергалось  таким  же  распространениям
значения. Являясь при  употреблении  в  церкви  серединой  между  унижением,
выражающимся  в  коленопреклонении,  и  самоугождением,  подразумеваемым   в
сидячем положении,  будучи  употребляемо  при  дворах  как  форма  почтения,
следующая  за  более  действительными  его   изъявлениями,   это   положение
употребляется в обыденной жизни как знак уважения, что одинаково видно и  из
позы слуги перед своим господином и  из  вставания  при  выходе  посетителя,
которое предписывается вежливостью.
     Можно было бы ввести в нашу аргументацию  много  других  доказательств,
например тот знаменательный факт,  что  если  мы  проследим  историю  доныне
существующего закона о первородстве; если смотреть,  как  он  проявляется  в
шотландских кланах, где не только собственностью, но и управлением владел  с
самого начала старший сын старшего в роду; если  припомнить,  что  старинные
титулы  владельцев  -  Signor,  Seigneur,  Sennor,   Sire,   Sieur   -   все
первоначально значили старший, старейший; если убедимся, что на Востоке шейх
имеет подобное же значение и что восточные имена священников, как, например,
цир,  буквально  значат  старый  человек;  если,  обратившись  к   еврейским
памятникам, убедимся в  древности  мнения  о  превосходстве  первородных,  в
значении авторитета старших и в святости памяти о патриархах, и  если  затем
мы вспомним, что в числе божественных титулов есть "Ветхий  денми"  и  "Отец
богов и людей",  -  то  мы  увидим,  что  эти  факты  вполне  гармонируют  с
гипотезой, что первобытный Бог есть первый человек, достаточно  великий  для
того, чтобы перейти в  предание,  первый,  заставивший  помнить  себя  своим
могуществом и деяниями; что отсюда с древностью  стали  неизбежно  соединять
превосходство и считать старость кровным родством  с  "могущественным",  что
таким образом  естественно  возникло  то  преобладание  старейшего,  которое
характеризует всю историю, и та теория о вырождении человека, которая  живет
еще до сих пор. Мы можем, далее, остановиться на  фактах,  что  Lord  значит
"высокородный" или (так как тот же  корень  дает  слово,  означающее  небо),
может быть,  "рожденный  небесами";  что,  прежде  чем  слово  Sir  пошло  в
употребление, оно так же, как и отец, служило отличием для  священника;  что
worship (поклонение, чествование) первоначально worth-ship, термин почтения,
употребляемый даже запросто и относительно  судей,  есть  также  термин  для
действия, которым мы придаем  величие  или  достоинство  божеству,  так  что
приписывать человеку worth-ship значит чествовать его, поклоняться  ему.  Мы
могли бы дать  большое  значение  тому  свидетельству,  что  все  древнейшие
правления были, в более или менее определенном виде, теоретическими,  что  у
древних восточных народов даже самые обыкновенные формы и  обычаи  носят  на
себе следы религиозного влияния. Мы могли бы  подкрепить  нашу  аргументацию
относительно происхождения церемониальных обрядов, проследить первоначальное
поклонение, выражающееся  посыпанием  головы  прахом,  что,  вероятно,  было
символом повержения головы в прах, связью с ним обыкновения, господствующего
у некоторых племен, воздавать почесть кому-либо  предложением  пучка  волос,
вырванных из головы, что, по-видимому, имеет одинаковое значение со словами:
"Я  твой  раб".  Мы  могли  бы  подкрепить  эту  аргументацию  исследованием
восточного  обыкновения  дарить  посетителю   всякую   вещь,   которая   ему
понравится, что довольно ясно выражает, что "все, что я имею, - ваше".
     Не распространяясь, однако, об этих и  многих  других  фактах  меньшего
значения, мы осмеливаемся думать, что представленных свидетельств достаточно
для оправдания нашего положения. Если б доказательства были  недоступны  или
односторонни,  выводу  нашему  едва  ли  можно  было  бы  поверить.  Но  при
многочисленности их как относительно титулов, так и  приветственных  фраз  и
поклонов и при одновременности и  однообразии  падения  всего  свидетельства
наши приобретают сильный вес путем взаимного своего подтверждения.  Если  мы
вспомним  также,  что  результаты  этого  процесса  видны  не  только  между
различными народами и в различные  времена,  но  что  они  встречаются  и  в
настоящее время среди нас, мы едва ли станем сомневаться, что  процесс  этот
шел именно так, как указано здесь, и что  наши  обычные  слова,  действия  и
фразы вежливости были первоначально заявлениями покорности перед могуществом
другого.
     Таким образом, общая доктрина, что все роды правления, которым  человек
подчинялся, были вначале одним правлением, что политические,  религиозные  и
церемониальные  формы  власти  суть  расходящиеся  ветви   одной   общей   и
неразделимой  власти,  начинает  оказываться  состоятельною.  Когда,  помимо
вышеприведенных фактов, мы вспомним, что в восточных преданиях  какой-нибудь
Немврод равно является во всех видах исполина, государя и божества; когда мы
обратимся  к  образчикам  скульптуры,  вырытым  Лейярдом,  и,   рассматривая
изображения государей, скачущих по неприятельским телам, попирающих  пленных
и принимающих обожание простертых ниц рабов,  заметим,  как  положения  этих
государей постоянно согласуются; и, когда мы, наконец, откроем, что и доселе
еще у некоторых племен существуют обыденные  предрассудки,  тождественные  с
теми, на которые указывают старинные памятники  и  старинные  здания,  -  мы
сознаем вероятность изложенной здесь гипотезы.  Мысленно  переносясь  к  той
отдаленной  эпохе,  когда  человеческие  теории  о  сущности  вещей  еще  не
слагались, и воспроизводя в своем воображении  победоносного  вождя,  смутно
изображаемого в древних мифах, поэмах и развалинах, - мы  ясно  представляем
себе, что всякое правило поведения  должно  исходить  из  его  воли.  Будучи
вместе и законодателем и судьей, он решает  все  споры  своих  подданных,  и
слова его  становятся  законом.  Страх,  внушаемый  им,  есть  зарождающаяся
религия; его изречения служат текстом первых ее  заповедей.  Покорность  ему
выражается в формах, им предписанных; из этих форм рождаются обычаи. Из слов
его, обращающихся в закон, время  развивает  поклонение  существу,  личность
которого становится все неопределеннее, и ускорение заповедей, все  более  и
более отвлеченных; из форм покорности возникают  формы  почестей  и  правила
этикета. Сообразно с законом развития  всех  органических  существ,  в  силу
которого общие отправления постепенно распадаются  на  частные  отправления,
составляющие их, в социальном организме возникает для удобнейшего выполнения
правительственных  функций  целый  снаряд  судебных  мест,   с   судьями   и
адвокатами; национальная церковь, с ее епископами и  священниками,  и  целая
система каст, титулов и церемоний, управляемых всей массой общества.  Первый
преследует и карает явные нарушения; вторая сдерживает до некоторой  степени
расположение к этим  нарушениям;  третьи  осуждают  и  наказывают  те  более
незначительные нарушения надлежащего поведения, которые не подлежат  ведению
первых. Закон и религия управляют  поведением  в  существенных  его  чертах,
обычаи управляют его  подробностями.  Этот  свод  более  легких  ограничений
вводится  для  регулирования   тех   обычных   действий,   которые   слишком
многочисленны и слишком незначительны для официального управления. И если мы
рассмотрим,  каковы  эти   ограничения,   если   мы   станем   анализировать
общеупотребительные  слова,  фразы  и  поклоны,  мы  увидим,  что   как   по
происхождению своему, так и по действию вся система эта есть  не  что  иное,
как временное правительство, которое люди, приходящие в соприкосновение друг
с другом, вводят для  того,  чтобы  лучше  управлять  взаимными  отношениями
своими.
     Из  предположения,  что  эти  различные  роды   управлений   составляют
существенно-единую  вещь  как  относительно  происхождения  своего,  так   и
относительно своей деятельности, можно вывести несколько важных  заключений,
непосредственно касающихся нашего специального предмета.
     Заметим, во-первых, что для всех  форм  правила  существуют  не  только
общее происхождение  и  назначение,  но  и  общая  потребность.  Первобытный
человек, бьющий медведя и сидящий в  засаде  против  своего  неприятеля,  по
необходимости своего положения, имеет натуру, которую  должно  обуздывать  в
каждом ее побуждении. На войне, так же как и на  охоте,  на  него  ежедневно
влияет занятие, состоящее в том, чтобы приносить другие  существа  в  жертву
своим собственным потребностям и  страстям.  Его  характер,  завещанный  ему
предками, которые вели подобную же жизнь, вылился в форму и приспособился  к
такому  существованию.  Безграничное  себялюбие,  страсть  видеть   мучения,
кровожадность, постоянно поддерживаемые в деятельном состоянии, - все это он
приносит с собой в  общество.  Эти  расположения  ставят  его  в  постоянную
опасность столкновения со своим столь же диким соседом. В мелких вещах,  так
же как и в серьезных, в разговоре, так же как и в деле, он  всегда  готов  к
нападению и ежедневно подвергается нападениям людей,  имеющих  одинаковую  с
ним натуру. Поэтому только самое суровое управление всеми  действиями  таких
людей может поддержать первоначальное  их  сближение.  Тут  нужен  правитель
строгий, с непреклонной волей, незнакомый с угрызениями совести,  тут  нужна
вера, ужасная в своих угрозах непокорным,  нужна  самая  рабская  покорность
всякого подчиненного лица Закон должен  быть  жесток,  религия  должна  быть
сурова, церемонии должны быть строги. Можно было бы пояснить многочисленными
примерами из истории одинаковую необходимость каждого отдельного  рода  этих
ограничений Достаточно будет, однако,  указать,  что  там,  где  гражданская
власть была слаба, размножение воров, убийц и разбойников обличало  близость
разложения общества, что, когда вследствие  испорченности  своих  служителей
религия утратила свое влияние, как это  было  перед  появлением  бичующихся,
государство находилось  в  опасности,  и  это  пренебрежение  установленными
общественными приличиями всегда сопровождало  политические  революции.  Тот,
кто сомневается в необходимости правления обычаев, пропорционального по силе
своей  с  существующими  политическими  и  религиозными  управлениями,   тот
убедится в ней, вспомнит, что недавно еще выработанные кодексы общественного
поведения не могли удержать людей от уличных ссор и дуэлей в тавернах и  что
даже теперь у дверей театра, где  законы  церемониальности  не  имеют  силы,
народ проявляет некоторую степень взаимной враждебности в индивидах, которая
произвела бы смятение, если бы допускалась во всех общественных сношениях.
     Мы находим, как это  и  можно  было  ожидать  при  общем  происхождении
одинаковой общей деятельности, что эти отдельные правящие деятели  действуют
в каждую  эпоху  с  одинаковой  степенью  силы.  При  китайском  деспотизме,
стеснительном и бесконечном в своих постановлениях и жестоком требовании  их
исполнения, - деспотизме,  с  которым  соединяются  равно  суровый  семейный
деспотизм старшего в роде, существует система приличий,  столь  же  сложных,
сколько и строгих У них есть трибунал  церемоний.  Прежде  представления  ко
двору посланники проводят несколько дней в изучении требуемых  формальностей
Общественное обращение обременено  бесконечными  комплиментами  и  поклонами
Сословные  отличия  строго  определены  внешними  знаками   И   если   нужна
вещественная мерка уважения, оказываемого общественным постановлениям, то мы
имеем ее в пытке, которой, подвергаются женщины, сдавливая свои ноги В Индии
да  и  вообще  на  всем  Востоке,  существует  подобная   же   связь   между
немилосердной тиранией правителей,  ужасами  веры,  живущей  с  незапамятных
времен,  и  суровыми  стеснениями  неизменных  обычаев  кастовые  учреждения
сохраняются  доныне  неприкосновенными,  покрой  платья  и  мебель  остаются
одинаковыми в течение веков, о самосожжении вдов упоминают Страбон и  Диодор
Сицилийский; суд все еще творится у ворот дворца, как и в  старину,  словом,
там "всякое обыкновение  есть  религиозная  заповедь  и  судебное  правило".
Подобное же сродство явлений представлялось в Европе в  средние  века.  Пока
все ее правительства были самодержавными, покуда  феодализм  владычествовал,
покуда церковь еще не была лишена своего могущества, покуда уголовный кодекс
был полон угроз, а ад народной веры полон ужасов, - правила  обращения  были
многочисленнее  и  строже  соблюдаемы,  нежели  теперь.  Различия  в  одежде
означали сословные разделения Ширина носков мужских башмаков  ограничивалась
законом,  и  никто,  стоявший  ниже   определенной   ступени   общественного
положения, не мог носить плащ короче известного числа дюймов. На символы  на
знаменах и щитах обращалось  тщательное  внимание.  Геральдика  была  важной
отраслью  знания.  Первородство  соблюдалось  весьма  строго.  И   различные
поклоны, употребляемые нами теперь в сокращении, совершались  тогда  вполне.
Даже и у  нас  последнее  столетие,  с  его  порочной  палатой  депутатов  и
малосдерживаемыми  монархами,  проявляло  подобную  же   силу   общественных
формальностей  Благородные  классы  отличались  от  низших   одеждой,   дети
обращались к родителям со словами Sir и Madam.
     Дальнейшее заключение, естественно следующее  за  последним  и  как  бы
составляющее  часть  его,  есть  то,  что  эти  отдельные  роды   управления
ослабевали  в  одинаковой  же  степени  Одновременно   с   упадком   влияния
духовенства и с уменьшением страха вечных мук,  одновременно  с  ослаблением
политической тирании, возрастанием народной власти  и  улучшением  уголовных
кодексов шло и то уменьшение формальностей, то исчезновение отличий, которое
становится ныне столь явно Взглянув на домашнюю жизнь, мы легко заметим, что
в ней меньше обращают внимания на первенство, нежели прежде.  Никто  в  наше
время не оканчивает свидания фразой: "Ваш покорный слуга". Слово Sir, бывшее
некогда  во  всеобщем  употреблении,  считается  теперь  признаком   дурного
воспитания, и в тех случаях, где нужно употребить слова:  "Ваше  величество"
или "Ваше  королевское  высочество",  повторить  их  два  раза  в  разговоре
считается вульгарностью. Мы уже не пьем более официально  за  здоровье  друг
друга; и даже чоканье бокалами начинает выходить из употребления. Иностранцы
заметили, что англичане снимают шляпы реже, чем какой-либо  другой  народ  в
Европе, - замечание, к которому можно присоединить и другое:  что  англичане
самый свободный народ в Европе. Мы уже указали, что это сближение фактов  не
есть случайное. Титулование и формы приветствия, имея в себе нечто  рабское,
связанное с их  происхождением,  выводятся  по  мере  того,  как  люди  сами
становятся  более  независимы  и  более  сочувствуют  независимости  других.
Чувство, внушающее нам отвращение к  тем,  кто  унижается  и  раболепствует;
чувство, заставляющее нас поддерживать  собственное  достоинство  и  уважать
достоинство других; чувство, ведущее нас все более и более к непренебрежению
всеми формами и выражениями, в которых сказывается уважение и подчиненность,
- это чувство есть то самое,  которое  сопротивляется  деспотизму  власти  и
укореняет  народное  правительство,   отвергает   безусловность   церковного
авторитета и устанавливает право личного суждения.
     Четвертый факт, однородный с предыдущими, есть то,  что  эти  отдельные
виды  управления  не  только  падают  вместе,  но  и  заражают  друг  друга.
Вследствие того же процесса наш (английский) монарх издает от  своего  имени
законы, составленные его министрами с согласия народа, и таким образом он из
властелина превращается в исполнительный орган; благодаря тому  же  процессу
служение  в  церкви  заменяется   внешнею   обрядностью:   чтением   молитв,
поклонением святым и принесением покаяния, -  титулы  и  церемонии,  имевшие
некогда  значение  и  могущество,  становятся  пустыми  формами.   Кольчуги,
служившие для отличия людей в  битвах,  блистают  теперь  на  дверцах  карет
разбогатевших лавочников. Аксельбант, бывший некогда знаком высшего военного
чина, обратился  на  плече  нынешнего  лакея  в  признак  рабства.  Название
Banneret, обозначавшее некогда хотя  и  пожалованного,  но  заявившего  свои
военные достоинства барона, в  измененном  виде  баронета  придается  теперь
всякому, кому благоприятствует фортуна или интерес и дух партий. Достоинству
кавалера придается так мало значения, что люди начинают  гордиться  отказами
от этого достоинства.  Военное  достоинство  Escuyer  сделалось  в  нынешнем
Esquire вовсе не военной прибавкой к имени.
     Но может быть, этот процесс вырождения яснее всего виден в  том  классе
общественных приемов, понимаемых под названием приличий  (Fashion),  который
мы должны разобрать здесь мимоходом. Противопоставленные обычаям  (Manners),
определяющим обыденные наши действия по отношению к другим  людям,  приличия
определяют обыденные действия наши по отношению к нам самим. Между  тем  как
первые предписывают правила  исключительно  той  стороны  нашего  поведения,
которая  непосредственно  касается  нашего  ближнего,  вторые   предписывают
правила исключительно личной стороны нашего поведения, к которой другие люди
относятся только как зрители. Разделенные таким образом  обычаи  и  приличия
берут свое начало из одного источника:  между  тем  как  обычаи  порождаются
подражанием поведению в отношениях к  знатным  лицам,  приличия  порождаются
подражанием поведению самих знатных лиц.  Между  тем  как  одни  порождаются
титулами, приветствиями  и  поклонами,  воздаваемыми  могущественным  людям,
другие порождаются привычками и приемами этих людей. Караибка,  сдавливающая
голову дитяти своего в ту форму, какою отличается голова вождя  ее  племени;
молодой дикарь, делающий на теле своем знаки, подобные  рубцам,  покрывающим
воинов его племени; шотландский горец, усваивающий себе плед, подобный тому,
какой носит начальник клана;  придворные,  представляющие  себя  седыми  или
хромыми  или  обвязывающие  шею  в  подражание   своему   государю;   народ,
перенимающий  все  от  придворных,  -  все  равно  действуют  под   влиянием
некоторого рода управления, сродного с управлением обычаев и,  подобно  ему,
по сущности своей благотворного. Несмотря на  многочисленные  нелепости,  до
которых доводило людей подражание, - от колец, продетых в нос, до серег,  от
раскрашенных лиц до мушек,  от  бритых  голов  до  напудренных  париков,  от
подпиленных зубов и выкрашенных ногтей