будь общеупотребительного предмета, оружия например, которое до тех
пор  каждый  делал  сам  для  себя,  -  тотчас  же  возникает  стремление  к
дифференцированию этой личности в делателя этого оружия. Его товарищи -  все
воины и охотники - сознают преимущество иметь лучшее оружие, какое  возможно
сделать, и конечно будут стараться способствовать тому, чтобы  эта  искусная
личность делала для них оружие. С другой стороны, человек, имеющий не только
особенную способность, но и особенную охоту к выделке такого оружия  (потому
что обыкновенно  талант  и  любовь  к  занятию  идут  рядом),  расположен  к
исполнению этих заказов за известное вознаграждение, особенно если при  этом
удовлетворено  и  желание  его  отличиться.  Это  первое   специализирование
функций, будучи раз возбуждено, постоянно стремится к тому, чтобы  сделаться
более  определенным.  В  делателе  оружия   постоянное   занятие   порождает
увеличение  искусства,  увеличение   превосходства   его   произведений;   в
заказчиках же прекращение  известных  занятий  влечет  за  собой  уменьшение
искусства. Таким образом, влияния,  обусловливающие  это  разделение  труда,
возрастают в силе обоими путями; и зарождающаяся разнородность  утверждается
обыкновенно в целом поколении, если  не  долее.  Заметим  теперь,  что  этот
процесс не  только  дифференцирует  социальную  массу  на  две  части,  одну
монополизирующую, или  почти  монополизирующую,  известное  производство,  и
другую, потерявшую привычку, а в некоторой степени и возможность  заниматься
им, - он стремится притом и к порождению других дифференцирований. Описанный
нами переход предполагает введение мены: делателю  оружия  в  каждом  случае
уплачивают такими предметами, какие он согласен получить в обмен. Но  он  не
будет брать постоянно один и тот же род предметов в обмен. Ему нужны не одни
циновки, не одни кожи или рыболовные приборы; ему нужны все эти предметы,  и
в каждом случае он будет условливаться об  особенных,  наиболее  нужных  ему
предметах. Что из этого возникает? Если  между  членами  племени  есть  хотя
слабое  различие  в  степени  искусства  изготовления  всех  этих  различных
предметов, как, почти несомненно, и должно быть, то делатель оружия  возьмет
от каждого тот предмет, в производстве которого отличается  потребитель:  он
будет меняться на циновки с тем, чьи циновки лучше, и будет договариваться о
рыболовном приборе с тем, у кого есть лучший. Но  променявший  свои  циновки
или свой рыболовный прибор должен сделать другие циновки и приборы для себя,
и при этом развивает свою способность в некоторой  степени.  Результат  тот,
что небольшие специальности способностей  различных  членов  одного  племени
стремятся к большей определенности.  Последуют  ли  за  сим  или  нет  явные
дифференцирования других личностей в производителей отдельных предметов,  во
всяком случае, ясно, что зарождающиеся дифференцирования происходят во  всем
племени,  одна  первоначальная   причина   производит   не   только   первое
двойственное действие, но и несколько второстепенных  двойственных  действий
того же рода, но меньшей степени. Этот процесс, следы которого замечаются  в
группах школьников, едва ли  может  произвести  продолжительные  действия  в
неустроенном племени;  но  там,  где  возрастает  оседлая  и  размножающаяся
община, дифференцирования  эти  становятся  постоянными  и  увеличиваются  с
каждым поколением. Большее население, обусловливающее и  больший  запрос  на
каждый продукт, дает  большую  силу  производительной  деятельности  каждого
отдельного  человека  или  класса;  а   это   делает   специализацию   более
определенною там, где она уже существует, и утверждает ее там, где она  едва
зарождается. Увеличивая требование на  средства  к  пропитанию,  размножение
населения еще более усиливает эти результаты,  так  как  каждый  побуждается
теснее и теснее ограничиваться тем, что он производит лучше всего и  чем  он
может наиболее выработать.  Непосредственно  затем  подобные  же  побуждения
порождают  новые  занятия.  Способные  работники,  постоянная  цель  которых
состоит в улучшении их произведений, открывают лучшие способы производства и
лучшие материалы. Замена камня бронзой доставила тому, кто первый  ввел  ее,
значительно увеличившийся спрос;  так  что  скоро  все  время  производителя
поглощается выделкою бронзы для изготовляемых  им  предметов,  и  он  должен
уступить другим обработку самих предметов, таким  образом,  выделка  бронзы,
постепенно дифференцированная от прежде существовавшего занятия,  становится
отдельным  занятием.  Обратим  теперь  внимание  на  разветвление   перемен,
следующих за этой переменой.  Бронза  скоро  начинает  заменять  камень,  не
только в тех предметах, в которых он первоначально  употреблялся,  но  и  во
многих других - в оружии, инструментах и различной утвари, он  влияет  таким
образом на производства  этих  предметов.  Далее,  эта  перемена  влияет  на
производства, зависящие от этих орудий, и на предметы этих производств;  она
изменяет постройки,  резьбу,  наряды.  Далее,  она  развивает  многие  новые
отрасли промышленности, бывшие до того невозможными по недостатку материала,
годного для требуемых инструментов. И все эти перемены производят реакцию на
народ - увеличивают его искусство  в  ручных  произведениях,  развивают  его
понимание, его удобства жизни, утончают его привычки и вкусы. Таким образом,
развитие однородного общества в разнородное, очевидно, выводится  из  общего
начала - что одна причина производит несколько действий.
     Пределы нашей статьи не позволяют нам проследить  этот  процесс  в  его
высших усложнениях; иначе мы показали бы, что локализация отдельных отраслей
промышленности в отдельных частях государства,  так  же  как  и  подробности
разделения труда в производстве каждого продукта,  обусловливается  подобным
же путем. Обращаясь  к  несколько  иному  разряду  пояснений,  мы  могли  бы
остановиться  на  многочисленных  изменениях   -   вещественных,   духовных,
нравственных, которые произвело книгопечатание, или на  еще  более  обширном
ряде изменений,  вызванных  изобретением  пороха.  Но,  оставляя  в  стороне
промежуточные фазисы общественного развития, возьмем несколько пояснений  из
новейших  и  высших  его  фазисов.  Описание  действия   паровой   силы,   в
многочисленных ее применениях к горному делу, мореплаванию и  промышленности
разного  рода,  вовлекло  бы  нас  в  бесконечные  подробности.  Ограничимся
последним воплощением паровой силы - локомотивом.  Он,  как  главная  основа
железных дорог, изменил весь вид стран,  весь  ход  торговли,  все  привычки
народов. Укажем сперва на сложный  ряд  перемен,  предшествующих  построению
всякой железной дороги  (в  Англии):  предварительные  переговоры,  митинги,
протоколы, производство исследований местности, парламентское  рассмотрение,
литографирование планов, справки местные  и  общие,  прошение  в  парламент,
занятие специального комитета, первое, второе и  третье  чтение;  каждая  из
этих ступеней указывает на многочисленные  сношения  и  развитие  нескольких
различных   отраслей   занятий   -   инженеров,   инспекторов,   литографов,
парламентских  агентов,  маклеров  -  и  создание  нескольких  других,  как,
например, общих и специальных промышленных  агентов.  Укажем  на  дальнейшие
перемены,  производимые  постройкою  железных  дорог;   уравнения,   насыпи,
тоннели, разветвления дорог, постройку мостов и станций; возведение полотна,
кладку шпал, рельсов; постройку машин, тендеров,  платформ  и  вагонов.  Эти
процессы, действуя на  многочисленные  отрасли  промышленности,  увеличивают
ввоз строевого леса,  разработку  каменоломен,  выделку  железа,  разработку
каменноугольных копей, обжигание кирпичей, создают разнообразные специальные
отрасли промышленности,  о  которых  еженедельно  объявляет  газета  Railway
Times, и, наконец, пролагают путь ко многим новым отраслям занятий,  как-то:
кондукторов, кочегаров, смазчиков, кладчиков рельсов и пр. Взглянем затем на
изменения, еще более многочисленные  и  сложные,  производимые  действующими
железными дорогами на общество в целом. Учреждаются агентства там,  где  они
прежде не окупались; товары приобретаются из далеких  складов,  вместо  того
чтобы приобретаться путем мелочной покупки; употребляются  продукты,  бывшие
прежде недоступными по причине отдаленности. Быстрота и дешевизна  перевозки
стремятся,   кроме   того,   специализировать,   более    чем    когда-либо,
промышленность различных местностей -  ограничить  каждую  мануфактуру  теми
частями страны, где, вследствие  местных  условий,  она  более  всего  может
процветать. Далее, уменьшающаяся стоимость перевозки облегчает распределение
продукта, уравнивает цены и средним числом понижает их, делая таким  образом
различные предметы доступными людям, не имевшим прежде возможности  покупать
их, увеличивая таким образом удобства и утончая привычки этих людей. В то же
время распространяется обычай  путешествовать.  Сословия,  которые  до  того
никогда не помышляли о путешествиях, делают  ежегодные  поездки  на  морской
берег; посещают родственников, живущих в отдалении; предпринимают  небольшие
увеселительные путешествия, вынося из всего этого пользу для тела, чувств  и
ума. Сверх того, скорейшая передача писем и новостей  производит  дальнейшие
изменения - заставляет пульс народа биться быстрее. Появляется  бесчисленное
множество дешевых изданий, распространяемых посредством продажи на  станциях
железных дорог, столько же объявлений в вагонах железных дорог; оба средства
эти содействуют дальнейшему прогрессу.  И  все  эти  бесчисленные  перемены,
указанные здесь вкратце, порождены изобретением паровой машины. Общественный
организм стал более разнородным в силу  многих  вновь  введенных  занятий  и
других, существовавших уже, но  теперь  более  специализированных;  цены  на
произведения повсеместно изменились; каждый торговец более или менее изменил
способ ведения своих дел, и все это отразилось на действиях и мыслях едва ли
не каждого из людей.
     Можно было  бы  привести  бесконечное  количество  подобных  пояснений.
Единственный факт, требующий еще внимания, есть тот, что  здесь  яснее,  чем
где-либо,  подтверждается  указанная  выше  истина,  что,  чем   разнороднее
поверхность, на которую действует какая-либо  сила,  тем  сложнее  бывают  и
результаты ее как по числу, так и родам своим. Между тем как  у  первобытных
племен, которым впервые стал известен каучук, он произвел весьма  не  многие
перемены, у нас перемены эти стали так  многочисленны  и  разнообразны,  что
история их занимает целый том {Personal  Narrative  of  the  Origin  of  the
Caoutchouc, or India-Rubber Manufacture in England, by Tomas Hancock. (Прим,
пер.)}. В небольшой, однородной общине, населяющей какой-либо из  Гебридских
островов,  употребление  электрического  телеграфа  едва  ли  произвело   бы
какие-нибудь  результаты;  в   Англии   же   результаты   эти   бесчисленны.
Сравнительно простая  организация,  среди  которой  жили  наши  предки  пять
столетий тому назад, подверглась  бы  незначительным  изменениям  вследствие
событий, подобных тем, какие мы недавно видели в Кантоне; в  наше  же  время
законодательное постановление, бывшее их  результатом,  порождает  несколько
сот  сложных  изменений,  из  которых  каждое,  в  свою  очередь,  сделается
родоначальником многочисленных будущих изменений.
     Если б место позволяло, мы охотно продолжили  бы  аргументацию  нашу  в
область более тонких результатов цивилизации.  Подобно  тому,  как  мы  выше
показали,   что   закон   прогресса,   подчиняющий   себе   органический   и
неорганический миры, управляет также и языком, скульптурой, музыкой и т. д.,
можно бы здесь показать, что и причина,  принятая  нами  за  обусловливающую
прогресс, применима и в этих случаях. Мы могли бы подробно доказать,  как  в
науке поступательное движение одной отрасли немедленно  подвигает  и  другие
отрасли; как неизмеримо подвинули астрономию открытия в  оптике,  между  тем
как другие оптические открытия дали начало  микроскопической  анатомии  и  в
значительной степени способствовали развитию физиологии; как химия косвенным
образом увеличила наши сведения об электричестве и магнетизме, наши знания в
биологии  и  геологии;  как  электричество  произвело  реакцию  на  химию  и
магнетизм, расширило воззрение наше на свет и теплоту. Ту  же  самую  истину
можно  было  бы  проследить  и  в  литературе,  в  многочисленных   влияниях
первоначальных мистерий, породивших  новейшую  драму,  которая  также  имеет
разнообразные  разветвления,  или  в  беспрестанно   размножающихся   формах
периодической литературы, происшедших от первого газетного листка  и  с  тех
пор постоянно действовавших и  воздействовавших  одна  на  другую.  Влияние,
производимое какой-нибудь  новой  школой  живописи,  как,  например,  школой
прерафаэлитов, на другие школы; произведения фотографии, которыми пользуются
все  роды  живописного  искусства;  сложные  результаты  новых   критических
доктрин,  какова,  например,  доктрина  Рескина   {John   Ruskin   -   автор
многочисленных  сочинений  по  части  критики  изящных   искусств   Основные
воззрения  его  изложены  были  в  ряде  писем,  печатавшихся  в   Times   и
перепечатанных в 1851 г.  в  книге  под  заглавием  Pre-Rapbaclitism.  (Прим
пер.)}, -  на  всем  этом  можно  было  бы  подробно  остановиться,  как  на
проявлениях подобного же умножения действий одной причины. Мы смеем  думать,
что дело  наше  сделано.  Недостатки,  неизбежно  сопряженные  с  краткостью
изложения, не повредят, надеемся, нашим положениям. Ближайшие определения, в
которых могла бы кое-где представиться надобность, не изменили  бы  выводов.
Хотя при  исследовании  генезиса  прогресса  мы  часто  говорили  о  сложных
причинах как о простых, все-таки останется  справедливым,  что  причины  эти
гораздо менее сложны, нежели их результаты. Критика подробностей не могла бы
касаться   основного   нашего   положения.    Бесконечные    факты    служат
доказательством того, что всякая  форма  прогресса  идет  от  однородного  к
разнородному,  -  а  это  происходит  потому,  что  каждая  перемена   имеет
следствием несколько перемен. И замечательно, что там,  где  факты  наиболее
доступны и изобильны, там эти истины очевиднее всего.
     Однако, чтобы  не  брать  на  себя  больше,  чем  доказано,  мы  должны
ограничиться положением, что таковы закон и причины всякого  известного  нам
прогресса. Если гипотеза туманных масс будет когда-нибудь подтверждена,  нам
станет ясным, что вся Вселенная вообще, так же как и всякий  организм,  была
некогда однородна; что в целом, как и в каждой подробности, она  беспрерывно
подвигалась к большей разнородности. Тогда можно будет видеть, что в  каждом
обыденном явлении, как и с самого начала вещей, разложение затраченной  силы
на  несколько  сил  постоянно  производило  еще  большее   усложнение;   что
возрастание разнородности, произведенное таким образом, все еще продолжается
и должно продолжаться еще далее и что, следовательно, прогресс  не  есть  ни
дело  случая,  ни  дело,  подчиненное  воле  человеческой,  а   благотворная
необходимость.
     Надо прибавить несколько слов касательно онтологического значения нашей
аргументации. Вероятно,  многие  увидят  в  ней  попытку  разрешить  великие
вопросы, затруднявшие философию всех времен.  Пусть  не  обманываются  такие
читатели. После всего, что сказано, конечная тайна остается такой же тайной,
как и прежде. Изложение того,  что  объяснимо,  выставляет  только  в  более
сильном свете необъяснимость того, что остается позади. Как бы  ни  казалось
неправдоподобным, но смелая пытливость стремится  постоянно  к  тому,  чтобы
положить более прочное основание всякой истинной религии.  Робкий  сектатор,
принужденный покидать одно за другим  все  суеверия  своих  предков  и  видя
ежедневно дорогие верования свои все более и более  потрясаемыми,  страшится
втайне,  что  когда-нибудь  все  вещи  будут  разъяснены;  сообразно   этому
увеличивается и его боязнь науки, являя таким образом худшее из всех неверий
- опасение, что истина может быть  нехороша.  С  другой  стороны,  искренний
приверженец науки, довольствуясь тем, что ему дает очевидность,  приобретает
при каждом новом исследовании все более глубокое  убеждение,  что  Вселенная
есть неразрешимая задача. Как во внешнем, так равно и во внутреннем мире  он
видит себя среди вечных перемен, ни начала, ни конца  которых  он  не  может
открыть. Если, проследив весь ход развития вещей, он допустит гипотезу,  что
всякое вещество существовало некогда в разсеянной форме, то понять, как  это
сделалось, будет для него все-таки невозможно; равным образом если он станет
размышлять о будущем,  то  не  в  состоянии  означить  предела  той  великой
последовательности явлений, которая непрестанно развертывается перед ним.  С
другой стороны, всматриваясь внутрь себя, он увидит, что оба конца нити  его
сознания вне его достижения, он не может вспомнить, когда или  как  началось
это сознание, и  не  может  рассмотреть  сознание,  существующее  в  текущий
момент, ибо  только  состояние  минувшего  сознания  может  стать  предметом
размышления, а отнюдь не то, которое приходится в данный  момент.  Обращаясь
далее от последовательности внешних или внутренних явлений к сущности их, он
так же точно останавливается. Если ему и удастся  истолковать  все  свойства
вещей проявлениями силы, то это не объяснит ему, что такое сила; он находит,
напротив, что, чем он более о ней думает, тем более приходит  в  недоумение.
Равным образом хотя анализ умственных действий  и  приведет  его  наконец  к
ощущениям, как к  первоначальному  материалу,  из  которого  соткана  всякая
мысль, но это не подвинет его вперед; ибо он никак  не  в  состоянии  понять
ощущение. Таким образом он открывает, что элементы как  внутреннего,  так  и
внешнего мира равно неизведомы в их основном генезисе и основной природе. Он
видит, что споры материалистов и спиритуалистов не более как война слов- обе
стороны равно нелепы, потому что обе думают, что понимают то,  чего  никакой
человек не может понять. Во всех направлениях  исследования  его  непременно
ставят лицом к  лицу  с  непознаваемым,  и  он  все  яснее  видит,  что  это
непознаваемое действительно непознаваемо. Он сразу убеждается и в величии  и
в ничтожности человеческого разума - его  власти  над  всем,  что  входит  в
пределы опыта: его немощности во всем, что  заходит  за  пределы  опыта.  Он
чувствует живее, чем кто-либо, полную непостижимость самого  простейшего  из
фактов, распознаваемого в самом себе. Он один истинно видит, что  абсолютное
знание  невозможно.  Он  один  знает,  что  под  всеми   вещами   скрывается
непроницаемая тайна. III ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ФИЗИОЛОГИЯ

     Название "Трансцендентальная анатомия"  употребляется  для  обозначения
того отдела биологической науки, который трактует не  о  строении  отдельных
организмов,  а  об  основных  началах  строения,  которые  общи  обширным  и
разнообразным группам организмов, - о единстве плана,  замечаемого  во  всех
многочисленных, значительно различных между собой родах и порядках. И здесь,
под заглавием "Трансцендентальной физиологии",  мы  постараемся  представить
свод разных законов развития и отправлений, применимых не к отдельным  родам
или классам, а ко всем вообще организмам, законов, из которых некоторые, как
мы полагаем, не были еще до сих пор указаны.
     Постараемся, не утомляя обыкновенного читателя, познакомить его с  этим
высшим разрядом биологических истин, для чего и начнем  с  краткого  разбора
одной или двух, с которыми он успел уже освоиться. Возьмем сперва  отношение
между деятельностью органа и  его  развитием.  Отношение  это  всеобще.  Оно
существует не только для кости, мускула, нерва,