ния во взаимных соотношениях внешней и внутренней системы
органов, а также и в том, что происходят при аналогичных условиях.  С  одной
стороны, мы видим простой тип маленького  общества  -  это  кочующая  ватага
дикарей, - тип по своей организации совершенно хищнический  Он  представляет
не что иное, как кооперативную структуру  для  военных  целей-  промышленная
часть почти совершенно отсутствует  и,  поскольку  существует,  представлена
исключительно женщинами. Когда кочующее племя становится  оседлым,  начинает
обнаруживаться и промышленная организация,  особенно  там,  где  посредством
завоеваний приобретен класс рабов, который может быть  принужден  к  работе.
Тем не менее хищнический строй еще долго сохраняет за собой  господство.  За
исключением рабов и  женщин,  все  политическое  целое  состоит  из  частей,
организованных для нападения и защиты, и  действует  успешно  соответственно
тому, насколько власть над  ним  централизована.  Общества  подобного  рода,
продолжая подчинять себе  соседние  общества  и  развивая  довольно  сложную
организацию, тем не  менее  сохраняют  преобладающий  хищнический  тип,  при
котором промышленные структуры возникают в таком  именно  количестве,  какое
необходимо для поддержания существования структур, служащих для нападения  и
защиты. Прекрасный  пример  последнего  типа  представляет  Древняя  Спарта.
Отличительные  черты  подобного  социального  типа  следующие:  каждый  член
господствующей расы есть воин; война составляет главное дело  жизни;  каждый
член подчинен строгой дисциплине,  приспосабливающей  его  для  этого  дела;
централизованная власть управляет всеми видами  социальной  деятельности  до
подробностей  повседневной  жизни   человека   включительно,   и,   наконец,
благосостояние государства - все, и индивидуум живет только для его  пользы.
Эти черты сохраняются  до  тех  пор,  пока  окружающие  общества  по  своему
характеру  продолжают  требовать  и  поддерживают  в  действии  воинствующую
организацию. Когда, благодаря  главным  образом  завоеваниям  и  образованию
крупных агрегатов, воинственная деятельность становится менее  постоянной  и
война перестает быть занятием каждого свободного  человека,  тогда  начинают
брать верх промышленные структуры. Не останавливаясь в подробностях на  этом
переходном моменте, достаточно взять как образец мирного  или  промышленного
типа Северо-Американские Штаты до последней войны. Тут  военная  организация
уже  совершенно  исчезла:  редкие  местные  сборы  милиции  превратились   в
увеселительные сборища, и все, что имеет отношение к военному делу находится
во всеобщем презрении. Отличительные черты мирного  или  промышленного  типа
следующие:  центральная  власть  сравнительно  слаба,  она  почти  вовсе  не
вмешивается в частные  действия  индивидуумов  и,  наконец,  государство  не
представляет уже нечто такое, для  блага  чего  существуют  отдельные  лица;
напротив, оно само должно служить на пользу этих отдельных лиц.
     Нам остается только  еще  прибавить,  что  эта  сопутствующая  развитию
культуры метаморфоза очень быстро регрессирует, как только  внешние  условия
перестают быть для нее благоприятными. Во время последней  войны  в  Америке
похвальба м-ра Сэуорда (Seward)  -  "мне  достаточно  прикоснуться  к  этому
колокольчику, и каждый человек в самом  отдаленном  штате  станет  пленником
государства" (похвальба не пустая, вызвавшая горячее  одобрение  со  стороны
многих членов республиканской партии) - показывает нам, как быстро  рядом  с
развитием воинствующей деятельности стремится к осуществлению и полезный для
нее тип централизованной структуры и как скоро  нарождаются  соответствующие
чувства и идеи. Наша собственная история  с  1815  г.  представляет  двойной
пример такого рода метаморфозы. В течение  тридцатилетнего  мирного  периода
воинствующая  организация  сократилась,  воинственные  чувства   значительно
охладели, в то же время быстро расцвела промышленная деятельность; признание
индивидуальных  прав  граждан  получило  большую  определенность,  и  многие
ограничительные и деспотические постановления совершенно исчезли. И обратно:
со времени оживления воинственной  деятельности  и  воинственного  строя  на
континенте возродилась и наша собственная организация, служащая для защиты и
нападения, и более резко  обозначилось  стремление  к  усилению  центральной
власти, обычно сопровождающее этот строй.
     Закончив это несколько длинное вступление, я готов приступить к  ответу
на поставленный мне вопрос. Процитировав некоторые места из того моего опыта
("Социальный организм"), который  я  несколько  пополнил  на  предшествующих
страницах, и высказав некоторое  согласие  с  моими  мнениями,  -  согласие,
которое я высоко ценю, так как оно исходит от  такого  авторитетного  судьи,
проф.  Гексли  приступает  со   свойственной   ему   тонкостью   к   анализу
несоответствия, существующего якобы между  некоторыми  приведенными  в  этом
опыте аналогиями и моей доктриной об обязанностях государства.  Ссылаясь  на
одно место в моей статье, в котором я излагаю функции  индивидуального  ума,
как "уравновешивающего интереса жизни - физические,  умственные,  моральные,
социальные", и  сравнивая  их  с  функциями  парламента,  "уравновешивающего
интересы различных классов общества", присовокупляя, что  хороший  парламент
тот, в котором партии разделяются соответственно  этим  различным  интересам
так, что их соединенное  законодательство  дарует  каждому  классу  столько,
сколько совместимо с правами других классов", проф. Гексли говорит:
     "Все это представляется совершенно справедливым, но если сходство между
физиологическим и политическим организмом может служит указанием  не  только
того, что последний представляет, и как стал тем, что он есть, но также  чем
он должен быть и чем стремится стать, я не  могу  не  думать,  что  истинный
смысл данной аналогии глубоко противоречит отрицательному взгляду на функцию
государства.
     Представим себе, что, согласно этому взгляду,  каждая  мышца  стала  бы
утверждать, что нервная система не имеет права вмешиваться в ее  сокращения,
за исключением тех случаев, когда они являются помехой для сокращения других
мышц, или что каждая железа настаивала бы на своем  праве  выделять  секрет,
поскольку это не мешает выделениям других желез; представим себе далее,  что
каждая клеточка пользуется полною свободой следовать своим "интересам" и что
laisser faire сделалось всеобщим законом, - что станется в  таком  случае  с
физиологическим организмом?".
     Первое,  что  я  замечу  на  этот  вопрос,  это  то,  что,  если  бы  я
придерживался доктрины Прудона, который прямо называет себя "анархистом",  и
если  бы  наряду  с  этой  доктриной  я  высказывал  вышеизложенную   теорию
социального строя и его  функций,  непоследовательность,  доказываемая  этим
вопросом, была бы очевидна и  вопрос  должен  бы  быть  признан  не  имеющим
ответа. Но так как я не разделяю мнений Прудона и  считаю,  что  в  пределах
своих истинных границ правительственные действия не только законны, но  и  в
высшей степени важны, я не  понимаю,  какое  отношение  я  имею  к  вопросу,
который по смыслу своему предполагает с моей стороны отрицание законности  и
важности  правительственной  деятельности.  Я  не  только   утверждаю,   что
ограничительная власть государства по отношению  к  отдельным  индивидуумам,
корпорациям или классам индивидуумов необходима, но утверждал даже, что  она
должна быть более реальна, должна быть шире,  чем  в  настоящее  время  {См.
Social  static,  ch.  XXI,  "The  Duty  of  the  State".  См.   также   опыт
"Чрезмерность законодательства".}. А  так  как  выполнение  такого  контроля
предполагает существование  соответствующего  контролирующего  аппарата,  то
вопрос, что случилось бы, если бы действия  этого  контролирующего  аппарата
были воспрещены, не может поставить меня  в  затруднительное  положение.  По
поводу этого общего взгляда на вопрос я должен еще заметить, что,  сравнивая
национальное совещательное собрание с совещательною ролью нервного центра  у
позвоночного  животного,  как   соответственно   уравновешивающих   интересы
общества  и  индивидуума,  причем   оба   действуют   посредством   процесса
представлений, я не отождествляю эти два ряда интересов, ибо в обществе  (по
крайней мере, мирном) эти интересы относятся главным  образом  к  внутренним
действиям, тогда как в живом индивидууме они имеют  дело  преимущественно  с
действиями внешними. Те "интересы", о которых я здесь  говорю,  которые,  по
моему мнению, уравновешиваются представительным  правящим  органом,  это  те
противоречивые  интересы  различных  классов   и   различных   индивидуумов,
уравновешивание которых  заключается  только  в  предупреждении  агрессивных
действий и в отправлении правосудия.
     От этой общей постановки вопроса, не касающейся меня, я перехожу теперь
к более специальной постановке его,  которая  меня  действительно  касается.
Разделяя  действия  правящих  структур  как  в  индивидуальных,  так   и   в
политических      организмах      на       положительно-регулятивные       и
отрицательно-регулятивные, т. е. на такие, которые возбуждают и  направляют,
в отличие от тех, которые только задерживают, я должен сказать, что если  бы
мне здесь предложили  вопрос:  что  случится,  если  контролирующий  аппарат
перестанет  действовать?  -  я   должен   бы   был   дать   два   совершенно
противоположных ответа, смотря по тому, какая из этих  двух  систем  органов
имеется при этом в виду. Если бы в индивидуальном организме каждая  мышца  в
отдельности стала независимой от совещательных и исполнительных центров,  из
этого возникло бы совершенное бессилие: при отсутствии мышечной  координации
невозможно было бы стояние на ногах, еще менее - воздействие  на  окружающую
среду, и организм стал бы добычей первого встречного врага. Для  того  чтобы
надлежащим образом комбинировать  действия  этих  внешних  органов,  большие
нервные   центры   должны   исполнять    функции,    имеющие    одновременно
положительно-регулятивный и отрицательно-регулятивный характер - они  должны
предписывать действия и задерживать их. То же самое относится  и  к  внешним
органам политического  организма.  Для  того  чтобы  сделать  возможными  те
быстрые комбинации и приспособления,  которые  необходимы  ввиду  изменчивых
действий внешних врагов, нужно,  чтобы  структуры,  служащие  для  защиты  и
нападения, деспотически управлялись центральною  властью.  Но  если,  вместо
того чтобы спрашивать, что случилось бы, если бы  внешние  органы  в  том  и
другом случае были освобождены от  контроля  больших  правящих  центров,  мы
спросим,  что  случилось  бы,  если  бы  внутренние   органы   (промышленные
коммерческие организации в одном случае, питательные и распределительные - в
другом) были лишены подобного контроля, ответ получился бы иной.  Оставим  в
стороне  дыхательную  и  некоторые  другие  менее  важные  служебные   части
индивидуального  организма,  не  имеющие  аналогичных  частей  в  социальном
организме,  и  ограничимся  рассмотрением  поглощающих,   обрабатывающих   и
распределяющих структур, которые встречаются в  обоих.  Мне  кажется,  можно
было бы с успехом утверждать, что как в одном, так и в другом случае они  не
нуждаются в положительно-регулятивном контроле со стороны  больших  правящих
центров, а только в отрицательно-регулятивном. Но  обратимся  к  фактам  {Во
избежание     возможного     недоразумения      по      поводу      терминов
положительно-регулятивный и отрицательно-регулятивный позволю себе  пояснить
их  несколькими  краткими  примерами.  Если  человек  владеет  землей,  а  я
обрабатываю ее для него всю или только некоторую часть  ее  или  научаю  его
способам обработки  ее,  мои  действия  положительно-регулятивны,  но  если,
предоставляя его хозяйство всецело его  собственным  силам  и  разумению,  я
только удерживаю его от захвата чужой жатвы или нарушения чужих  границ  или
засорения  чужого  поля,  мои  действия   отрицательно-регулятивные.   Между
обеспечением человеку его  целей  или  поддержкой  его  в  достижении  их  и
удержанием его, когда он при этом врывается в жизнь других граждан,  разница
весьма значительная.}.
     Пищеварение и кровообращение совершаются в полном порядке у лунатиков и
идиотов, хотя высшие нервные центры у них расстроены или в  некоторых  своих
частях даже совершенно отсутствуют. Жизненные  функции  не  прекращаются  во
время сна, они становятся только менее интенсивными, чем тогда,  когда  мозг
бодрствует. В детстве, когда цереброспинальная система почти бессильна и  не
в  состоянии  выполнять  даже  таких  простых   действий,   как   управление
сфинктерами, функции внутренних органов деятельны  и  правильны,  и  даже  у
взрослого      остановка      мозговой      деятельности,      проявляющаяся
нечувствительностью,  или  даже  общий  паралич  спинной  мозговой  системы,
вызывающий неподвижность всех конечностей, не останавливают этих  функций  в
течение довольно продолжительного времени, хотя  они  и  начинают  неизбежно
ослабевать за отсутствием спроса, который предъявляется  к  ним  со  стороны
активной системы внешних органов. Зависимость  этих  внутренних  органов  от
положительно-направляющего   контроля    высших    нервных    центров    так
незначительна, что их самостоятельность становится иногда  очень  неудобной.
Никакое предписание, посланное внутренним органам,  не  в  силах  остановить
понос;  точно  так   же,   когда   неудобоваримое   блюдо   ускоряет   ночью
кровообращение, вызывая бессонницу, никакое веление мозга не может заставить
сердце биться спокойнее. Не подлежит сомнению, что  эти  жизненные  процессы
значительно видоизменяются под влиянием общего  возбуждения  и  задержки  со
стороны цереброспинальной системы, но что они в очень  значительной  степени
независимы, это не может, мне кажется, подлежать  сомнению.  Тот  факт,  что
перистальтические движения кишечника могут продолжаться после перерезки  его
нервных волокон и что сердце (у хладнокровных позвоночных, по крайней  мере)
продолжает пульсировать еще некоторое время после отделения его от туловища,
ясно показывает, что свободная деятельность этих  жизненных  органов  служит
потребностям всего организма в целом,  независимо  от  действия  его  высших
регулирующих центров. И это  еще  более  подтверждается  произведенными  под
руководством Людвига опытами Шмулевича (если только этот  факт  достоверен),
показывающими, что при выбранных надлежащим образом условиях выделение желчи
может быть поддержано еще некоторое время в  вырезанной  печени  только  что
убитого кролика, если через нее продолжает проходить кровь. Есть  ответ,  и,
как мне кажется, ответ достаточно удовлетворительный,  даже  и  на  коренной
вопрос. "Допустим, что каждая  отдельная  клетка  свободна  следовать  своим
собственным интересам и что laisser  aller  господствует  над  всем,  -  что
станет  в  таком   случае   с   физиологическим   организмом?"   Ограничивая
вышеупомянутым образом круг этого вопроса теми органами и  частями  органов,
которые ведают  жизненные  процессы,  мнение,  утверждающее,  что  хотя  они
преследуют  свои  отдельные  "интересы"   (ограниченные   здесь   ростом   и
размножением), но благополучие всего организма  достаточно  обеспечено,  мне
кажется очень правдоподобным. Согласно  опытам  Гунтера,  произведенным  над
коршунами  и  чайками,  та  часть  пищевого   канала,   которой   приходится
перемалывать  более  твердую  пищу,  чем  та,  какою  обыкновенно   питается
животное, приобретает более толстую и  твердую  внутреннюю  оболочку.  Когда
сужение кишечника  препятствует  прохождению  содержимого,  мышечные  стенки
участка, лежащего выше этого места, утолщаются и проталкивают  содержимое  с
большей  силой.   Если   на   каком-нибудь   участке   кровеносной   системы
кровообращение встречает серьезное  препятствие,  то  при  этом  обыкновенно
происходит гипертрофия сердца или уплотнение его мышечных стенок, дающие ему
возможность гнать кровь с большею энергией. Точно так же  и  желчный  пузырь
утолщается и усиливает свою деятельность, когда закупоривается проток, через
который изливается его содержимое. Все эти изменения  происходят  совершенно
независимо от мозга, помимо каких бы то ни было его предписаний без  всякого
сознания о течении этих процессов. Они вызываются  ростом  или  размножением
или приспособлением  местных  единиц  (будут  ли  то  клетки  или  волокна),
порождаемыми усилением или изменением выпадающей на  их  долю  деятельности.
Единственное  условие,  которое  непременно  должно   предшествовать   этому
произвольному приспособительному изменению, это то, что эти местные  единицы
должны  быть  снабжены  усиленным  притоком  крови  сообразно  их  усиленной
деятельности,  -  требование,  соответствующее  тому,  которое  в   обществе
гарантируется справедливостью, а именно что больший  труд  должен  вести  за
собою большую плату. И если бы понадобилось прямое доказательство того,  что
система органов, свободно  выполняя  свои  отдельные,  независимые  функции,
содействует тем самым благу всего агрегата, в состав которого она входит, мы
найдем его в обширном классе  существ,  которые  совершенно  лишены  нервной
системы и тем не менее обнаруживают,  по  крайней  мере  некоторые  из  них,
значительную  степень  активности.  Прекрасный  пример  этого   представляют
океанические Hydrozoa. Несмотря на "многочисленность и сложность  органов  у
некоторых из них", эти животные не  имеют  нервных  центров,  т.  е.  лишены
регулирующего аппарата, который координировал бы действия их  органов.  Один
из высших видов группы заключает  в  себе  различные  части,  которые  носят
название ценосарка, полипита, щупалец (tentacula), гидроциста, nectocalyces,
genocalyces и т. д., и каждая из этих  различных  частей  заключает  в  себе
множество частично  независимых  единиц  -  нитевидные  клетки,  реснитчатые
клетки, сокращающиеся волокна и  т.  д.,  так  что  весь  организм  в  целом
представляет группу разнородных групп, из которых каждая,  в  свою  очередь,
есть более или менее разнородная  группа.  При  отсутствии  нервной  системы
устройство неизбежно должно быть таково, что различные единицы  и  различные
группы единиц, имеющие каждая в  отдельности  свою  собственную  жизнь,  без
всякого  положительного  контроля  со  стороны  остальных,  в  силу   своего
устройства, а также относительного положения,  в  котором  она  развивалась,
способствуют существованию как друг друга, так и всего агрегата в  целом.  И
если такова деятельность ряда органов, не связанных нервными  волокнами,  то
тем более это  возможно  по  отношению  к  ряду  органов,  которые,  подобно
внутренним органам у высших  животных,  имеют  специальную  систему  нервных
путей для возбуждения друг друга к совместной деятельности.
     Обратимся теперь к тем параллельным  явлениям,  которые  наблюдаются  в
социальном организме. И в нем, как в  индивидуальном  организме,  мы  видим,
что, в то время как система внешних органов  должна  быть  строго  подчинена
большому правящему центру, регулирующему ее в положительном смысле,  система
внутренних органов не  нуждается  в  подобном  положительном  регулировании.
Производство и обмен, которыми поддерживается национальная жизнь,  действуют
одинаково успешно как тогда, когда парламент заседает, так и тогда, когда он
не заседает. В то время когда министры  охотятся  на  тетеревов  или  гоняют
зайцев,  Ливерпуль  продолжает  свой  импорт,  Манчестер  фабрикует,  Лондон
распределяет, и все идет своим обычным порядком.  Все,  что  необходимо  для
нормального выполнения этих  внутренних  социальных  функций,  -  это  чтобы
сдерживающая  или  запрещающая  структуры   оставались   в   действии:   ибо
деятельность всех