чтобы
преступник в продолжение своего заключения содержал себя сам,  и  абсолютная
нравственность одобряет и это требование.  Раз  общество  приняло  меры  для
своего самосохранения и назначило преступнику  наказания  или  стеснения  не
выше тех, какие необходимо обусловливаются этими мерами, его дело кончено. О
содержании преступника оно должно теперь заботиться столько же, сколько и до
совершения им преступления.  Роль  общества  состоит  только  в  том,  чтобы
защитить себя против преступника, а забота о том, чтобы он мог жить возможно
лучше при тех стеснениях, какими общество вынуждено обставить его, лежит уже
на нем самом. Все, чего он  справедливо  может  требовать,  это  возможности
трудиться и выменивать произведения своего труда  на  необходимые  для  него
предметы; это требование исходит  из  приведенного  уже  выше  правила,  что
действия преступника не должны быть стесняемы больше, нежели это  необходимо
для общественной безопасности.  Из  этой  возможности  трудиться  он  должен
сделать все, что позволяется обстоятельствами:  он  должен  довольствоваться
тем, что может добыть при этих  условиях;  если  же  он  не  может  добиться
большего, если ему приходится нести трудную работу и добывать себе ею только
скудное содержание, то это должно идти в счет его наказаний за  преступления
- в счет естественных противодействий его дурному действию.
     Справедливость  неуклонно   настаивает   на   том,   чтобы   содержание
преступника лежало на нем самом. Причины,  оправдывающие  заключение  его  в
тюрьму, оправдывают точно так  же  и  отказ  дать  ему  какое-нибудь  другое
содержание,  кроме  того,  которое  он  вырабатывает  сам.  Он  подвергается
заключению затем, чтобы не мог больше вредить полноте жизни своих сограждан,
чтобы не мог снова завладевать какими-либо выгодами, данными им природой или
приобретенными собственным их трудом и бережливостью. Те же причины требуют,
чтобы он сам заботился о своем содержании, т. е. чтобы он  не  мог  наносить
ущерб полноте жизни других - пользоваться плодами их  трудов.  Иначе  откуда
получал бы он свою пищу и одежду? Из общественных запасов, т. е. из карманов
всех людей, платящих  налоги.  А  что  представляет  собственность,  которая
берется таким образом с людей, платящих налоги? Она  представляет  известную
сумму выгод,  приобретенных  трудом.  Она  равняется  известному  количеству
средств, необходимых для полной жизни. И  когда  эта  собственность  отнята,
когда труды потеряны, когда продуктом  его  завладевает  сборщик  податей  и
передает его заключенному, - условия к  полной  жизни  нарушены:  осужденный
совершает через посредство  официальной  власти  новое  преступление  против
своих сограждан. Дело не в том, что отнятие  собственности  совершается  тут
согласно закону. Мы должны разбирать здесь требования  той  власти,  которая
стоит выше закона и которую закон должен проводить. И мы  находим,  что  эти
требования состоят в том, чтобы каждый сам подвергался и  дурным  и  хорошим
результатам своего инцидента, чтобы преступник по возможности сполна выносил
все страдания, порожденные его преступлением, и  чтобы  ему  не  дозволялось
слагать часть их на людей невинных. Если преступник не содержит себя сам, он
косвенным образом совершает новое преступление. Вместо  исправления  ущерба,
нанесенного им условиям полной жизни общества, он увеличивает этот ущерб. Он
наносит другим то самое зло, которое наложенное  на  него  стеснение  должно
было предупредить. Поэтому, насколько абсолютная нравственность  оправдывает
это стеснение, настолько же она дает нам и право  отказывать  преступнику  в
даровом содержании.
     Итак, вот в чем  состоят  требования  справедливой  уголовной  системы:
посягатель должен или возвратить отнятое, или дать за  него  вознаграждение;
он  должен  подвергнуться  тем  стеснения,  какие   требуются   общественной
безопасностью; на него не может быть наложено никакое  стеснение,  выходящее
за эти пределы, никакое лишнее взыскание;  наконец,  в  то  время  когда  он
находится в заключении или под стражей, он должен  сам  заботиться  о  своем
содержании. Мы не  хотим  сказать,  чтобы  все  эти  требования  могли  быть
исполнены вдруг. Мы уже допустили, что в нашем переходном  состоянии  выводы
абсолютной применимости должны сообразовываться с  индукциями  относительной
применимости. Мы сказали, что для грубых времен  нравственность  оправдывает
самые  строгие  уголовные  кодексы,  если  без  них  невозможно   сдерживать
преступление и обеспечивать общественную безопасность. Из этого следует, что
нынешние способы обращения с преступниками оправдываются  во  всех  случаях,
когда  они  настолько  приближаются  к  требованиям  чистой  справедливости,
насколько позволяют обстоятельства. Очень может быть,  что  всякая  система,
возможная в настоящее время, окажется ниже идеальной. Очень может быть,  что
принуждение к возврату отнятого или вознаграждению за него во многих случаях
неисполнимо. Очень может быть, что на некоторых преступников  надо  налагать
более строгое наказание, нежели бы требовала абстрактная  справедливость.  С
другой стороны, может быть, что для преступника, совершенно несведущего ни в
каких  ремеслах,  необходимость  самому  содержать  себя  сделает  для  него
наказание  слишком  тягостным.  Но  подобные   непосредственные   неудобства
нисколько не опровергают наших аргументов.  Мы  настаиваем  только  на  том,
чтобы  требования  абсолютной  нравственности  исполнялись  по   возможности
полнее, чтобы соблюдение их доводилось до тех границ, далее которых оно,  по
свидетельству опыта, принесло бы больше вреда, нежели пользы, чтобы  никогда
не терялся из виду идеал и чтобы каждая перемена стремилась к  осуществлению
этого идеала.
     Затем, мы хотим показать, что в настоящее время этот идеал  может  быть
осуществлен в значительной степени. Опыт различных стран, совершавшийся  при
различных обстоятельствах, доказал,  что  замена  старой  уголовной  системы
системами, приближающимися к  указанным  выше,  приносит  громадную  пользу.
Германия,  Франция,  Испания,  Англия,  Ирландия  и  Австралия  представляют
подтверждение того, что самой целесообразной уголовной системой  оказывается
та, при которой уменьшаются стеснения и усиливается зависимость  преступника
от него самого. И факты  доказывают,  что,  чем  ближе  держатся  требования
абстрактной справедливости, тем успешнее оказывается система. Мы имеем самые
поразительные факты в подтверждение сказанного.
     Когда г-н Обермайер назначен был начальником Мюнхенской государственной
тюрьмы, "он нашел там от 600 до 700 заключенных, дошедших до крайней степени
неповиновения. Производимые ими  беспорядки  заставили  прибегнуть  к  самым
суровым и строгим мерам: все заключенные были скованы, и к каждой цепи  была
прикреплена железная гиря, которую  даже  самые  сильные  из  заключенных  с
трудом могли волочить за собой. Стража состояла почти из 100 человек солдат,
стоявших не только у ворот и вокруг стен, но и в коридорах, рабочих  камерах
и спальнях; и самой странной из всех мер  против  возможности  возмущения  и
буйств было то, что на ночь спускалось на дворах и в коридорах  от  двадцати
до тридцати огромных и злых охотничьих собак, которые должны  были  охранять
двор  и  коридоры.  Судя  по  рассказам,  это  был  настоящий   Пандемониум,
заключавший на пространстве нескольких акров  самые  дурные  страсти,  самые
рабские пороки, самую бездушную тиранию".

     Обермайер  постепенно  смягчил  эту  суровую  систему.  Он  значительно
облегчил вес цепей  и  даже  совсем  уничтожил  бы  их,  если  бы  это  было
дозволено. Собаки и большая часть стражи были удалены; с заключенными  стали
обходиться так, чтобы прибрести их доверие. М-р Байлльи  Кокрен,  посетивший
эту тюрьму в 1852 г., говорит, что тюремные ворота  были  "широко  отворены,
без всяких часовых у дверей; стража состояла  только  из  двадцати  человек,
праздно проводивших время  в  караульне,  находившейся  довольно  далеко  от
входа... Ни у одной двери не было ни запоров, ни засовов: единственной мерой
предосторожности служил обыкновенный замок, и так как в большей части комнат
он не запирался  почти  никогда  на  ключ,  то  заключенные  свободно  могли
выходить в коридор... В каждой рабочей камере назначался старшина  из  числа
заключенных, отличавшихся лучшим поведением, и г-н  Обермайер  уверял  меня,
что, если какой-нибудь заключенный нарушал какое-либо постановление, все его
товарищи говорили ему: "Это запрещено", - и редко  случалось,  чтобы  он  не
послушал  их...  В   стенах   тюрьмы   производятся   всевозможные   работы;
заключенные,  разделенные  на  различные  разряды  и  снабженные  различными
инструментами, шьют себе одежду, исправляют стены собственной  тюрьмы,  куют
собственные цепи, выделывают разные мануфактурные предметы, которые приносят
им большие  выгоды.  Результат  всего  этого  тот,  что  каждый  заключенный
содержит себя собственным трудом; излишек же его заработка отдается ему  при
освобождении и дает возможность  избегнуть  лишений  в  первое  время  после
освобождения".

     Кроме того, заключенные  "в  свободное  время  собираются  без  всякого
вмешательства в их сношения, но в то же  время  под  бдительным  надзором  и
контролем"; г-н Обермайер на основании многолетнего опыта удостоверяет,  что
вследствие такого порядка нравственность улучшилась.
     Каких же результатов  достиг  он?  В  продолжение  своего  шестилетнего
управления Kaisers-Lauten (первая тюрьма, которой он управлял) г.  Обермайер
освободил 132 преступника, из которых 123 вели себя с этого времени хорошо и
7 подверглись новому заключению. Из мюнхенской тюрьмы  с  1843  по  1845  г.
выпущено было 298 заключенных. "Из них  246  исправившихся  были  возвращены
обществу.  Людей  сомнительного  поведения,   но   не   совершивших   нового
преступления,  оказалось  26  человек;  снова  подвергнуто  испытанию  -  4;
наказано полицейской властью - 6;  приговорено  к  новому  заключению  -  8;
умерло - 8". Этот отчет, говорит г-н Обермайер, "основывается на несомненных
данных". В действительности успехов г-на Обермайера мы  имеем  свидетельство
не   одного   только   Байлльи   Кокрена,   но,   кроме    того,    Ч.    Г.
Таунзенда,Джор-джаКамба,МатьюГш1ля и сэра Джона Мильбанка, нашего посланника
при Баварском дворе.
     Возьмем еще пример - Меттрэ. Всякому приходилось, вероятно, слышать  об
успехах этого  исправительного  заведения  для  малолетних  преступников.  И
посмотрите, как проводимая там система близко  подходит  к  упомянутым  нами
отвлеченным принципам.
     Эта "Colonie Agricole" не имеет "ни стен, ни оград для тюремных целей";
там нет физических стеснений, за  исключением  тех  случаев,  когда  ребенка
заключают за какую-либо вину на известное время в отдельную  комнату.  Жизнь
ведется трудовая: мальчиков учат ремеслам или земледелию по их  выбору;  они
же исполняют и все домашние обязанности. "Все работы исполняются поштучно  и
вознаграждаются по приговору  chef  d'atelier:  часть  этой  платы  отдается
ребенку на руки, а остальное помещается в  сберегательную  кассу  в  Туре...
Мальчики платят сами за ту часть своей одежды, которая требует возобновления
ранее срока, положенного на выдачу нового  платья.  ..но  зато  если  платье
окажется в хорошем состоянии, то ко времени срока ребенок получает от  этого
выгоду, так как деньги, которые были бы издержаны на платье, вносятся ему на
текущий счет." Два часа в день дается на игры.  "Мальчиков  учат  пению,  и,
если кто-нибудь обнаруживает наклонность к рисованию, его  учат  немножко  и
этому... Из нескольких мальчиков образована пожарная бригада, которая иногда
оказывала в соседстве существенную помощь." Не  ясно  ли  из  этих  немногих
фактов, что вся сущность состоит в следующем: ограничение свободы не больше,
нежели это  абсолютно  необходимо,  содержание,  насколько  возможно,  своим
трудом, особенно усердный труд  получает  и  экстренное  вознаграждение,  и,
наконец, настолько свободы в упражнении способностей каждого, насколько  это
позволяется обстоятельствами.
     "Посредствующая система", принятая в последнее время с большим  успехом
в Ирландии, представляет в некоторой степени пример приложения тех же  самых
общих  принципов.  Заключенным,  знающим  какое-либо  ремесло,  эта  система
предоставляет "всю свободу, какая необходима для  того,  чтобы  дать  вполне
выказаться силе самоотвержения и самообладания в преступнике, силе,  которой
нет возможности  проявиться  при  суровых  стеснениях  обыкновенных  тюрем."
Преступник, испытанный на этой  ступени,  ведется  далее:  его  назначают  в
"должность рассыльного, которому ежедневно  приходится  перебывать  во  всем
городе, или на какие-нибудь работы, исполняемые вне тюремных стен. Должность
рассыльного оставляет преступников вне тюрьмы до 7 или 8  часов  вечера  без
всякого  надзора;  преступникам   выдается   еженедельно   небольшая   часть
заработанных денег, и они  имели  бы  полную  возможность  скомпрометировать
себя.  Однако  до  сих  пор  не  оказалось  еще  ни  одного  примера  самого
незначительного беспорядка или даже простого недостатка пунктуальности, хотя
изобретались самые разнообразные средства, чтобы открыть то или другое, если
бы оно случилось". Известная часть заработка  преступников  откладывается  в
сберегательную  кассу;  их  поощряют  к  увеличению  этих   сбережений   для
составления капитала на случай эмиграции.  Результаты  этого  следующие:  "В
заведении величайший порядок и исправность; оно дает такую массу добровольно
исполняемых работ, какой невозможно достигнуть в тюрьмах". Часто  случалось,
что  хозяева,  которым  передавали  заключенных,   "являлись   за   другими,
вследствие хорошего поведения тех, которых они брали прежде". Судя по словам
брошюры капитана Крофтона, вышедшей в 1857 г., из 112 человек, освобожденных
условно в продолжение предшествовавшего года, 85 вели себя удовлетворительно
"и были освобождены слишком недавно,  чтобы  о  них  можно  было  что-нибудь
сказать, и 5 снова лишились свободы. Что касается до остальных  13  человек,
то о них  невозможно  было  получить  точных  сведений,  но  есть  основания
предполагать, что 5 оставили страну, а 3 поступили в солдаты".
     "Марочная система" капитана Мэконочи  всего  полнее  применяет  к  делу
принцип содержания преступников собственным трудом и такого лишь ограничения
их свободы, какое безусловно необходимо для общей безопасности. Система  эта
состоит в том, чтобы приговор о времени заключения соединялся  с  приговором
об известном роде труда,  т.  е.  об  известных  определенных  обязанностях,
которые  должны  быть  исполнены  преступниками.  "Ни  дневная  порция,   ни
какие-либо другие припасы по части пищи, постели, одежды и даже обучения  не
должны даваться даром;  все  это  должно  идти  в  обмен  на  предварительно
заработанные  марки,  за  определенную  плату  и   по   собственной   оценке
заключенных; понятно в то же время, что при  освобождении  преступник  может
рассчитывать  только  на  те  деньги,  которые  окажутся  лишними  за  всеми
подобными расходами; заключенные ставятся таким образом в зависимость от  их
собственного  добропорядочного  поведения;  проступки,  совершенные  ими   в
тюрьме,  наказываются  также  соответственными  пенями,  которые  налагаются
смотря по средствам каждого." Употребление марок, которые играют роль денег,
было  впервые  введено  капитаном  Мэконочи  на  острове  Норфолк.  Описывая
действие своего метода, он говорит:

     "Эта система дала мне прежде всего средства для  расплаты  за  труд,  а
затем и средства наказания. Одно давало мне готовых и постоянно улучшавшихся
рабочих,  другое  спасло  меня  от  необходимости  прибегать  к  жестоким  и
деморализующим  наказаниям...  затем,  моя  форма  денег  доставляет  мне  и
средства на школьную плату. Я  очень  заботился  о  том,  чтобы  поощрять  в
преступниках  охоту  к  образованию.  Но,  как  я  отказывал  им  в  даровом
содержании, так не хотел давать и дарового обучения. Я заставлял их  платить
за уроки... и я никогда  не  видел,  чтобы  взрослые  ученики  делали  такие
быстрые успехи... затем моя  форма  денег  доставляет  мне  ручательства  на
случай маленьких и даже больших проступков: я смягчаю или вовсе отменяю срок
строгого заключения, если  достаточное  число  других  заключенных  хорошего
поведения  дает  мне  залог,  как  ручательство   за   улучшение   поведения
провинившегося".

     Неизменный принцип - "за ничего не давать ничего"  -  капитан  Мэконочи
применил даже к больнице и похоронам. Тут,  как  и  всюду,  он  делал  жизнь
заключенных насколько возможно близкой  к  порядку  обыкновенной  жизни:  он
предоставлял им испытывать всю ту долю  добра  или  зла,  какая  естественно
вытекала из их собственного поведения, -  принцип,  который  он  справедливо
считает единственным верным принципом.  Каковы  же  были  результаты  этого?
Крайняя испорченность ссыльных острова Норфолка была известна: на предыдущих
страницах мы говорили о некоторых из ужасных страданий, которым подвергались
эти  несчастные.  Но  капитан   Мэконочи,   имея   дело   с   этими   самыми
деморализованными из преступников, достиг  в  высшей  степени  благоприятных
результатов. "В четыре года, -  говорит  он,  -  я  отпустил  в  Сидней  920
человек, осужденных во второй раз: из лиц этих только 20 человек, или  2  %,
были снова осуждены до января 1845 г."; между тем как в то же самое время на
Ван-Дименовой Земле, где  с  преступниками  обращаются  иначе,  обыкновенная
пропорция таких вновь осуждаемых составляет 9 % "Капитан Мэконочи,  -  пишет
Гаррис в  своих  Convicts  and  Settlers,  -  сделал  для  исправления  этих
несчастных и для улучшения их  физических  условий  больше,  нежели  мог  бы
прежде ожидать самый пылкий практический ум." Другой очевидец  говорит,  что
"ни одной системе никогда не  удавалось  исправление  массы  людей  в  такой
степени". "Как пастор острова и судья в течение двух  лет,  я  могу  сказать
положительно,  что  никогда  не  бывало  так  мало  пресгуплений",  -  пишет
достопочтенный Б. Найлор. Томас Диксон, главный  суперинтендант  ссыльных  в
Западной Австралии,  который  ввел  там  отчасти  эту  систему  в  1856  г.,
утверждает, что не только сумма работ, исполненных при  этой  системе,  была
необыкновенно велика, но и что "хотя характеры некоторых из сосланных  вовсе
не отличались до того времени хорошими качествами (многие из них были  люди,
совершившие в Англии по несколько  преступлений),  перемена,  происшедшая  в
них, как в этом, так и во всех других отношениях, была действительно  крайне
замечательна". Если таковы были результаты, когда  система  эта  проводилась
еще несовершенно (правительство  постоянно  отказывалось  дать  какую-нибудь
определенную силу маркам, как средству освобождения), то чего можно бы  было
ожидать, если б принципам и средствам этой системы дано было полное влияние?
     Кажется, однако, что из всех доказательств в пользу этой системы  самое
решительное представляет  тюрьма  в  Валенсии.  При  назначении  в  1835  г.
полковника  Монтезиноса  начальником  этой  тюрьмы  "среднее  число   людей,
совершивших преступление вторично, доходило до 30 и 35 % в год - почти такое
же, как в Англии и других европейских странах.  Но  успех  его  системы  был
таков, что в последние  три  года  там  не  было  даже  и  одного  человека,
подвергнувшегося вторичному осуждению,  а  за  десять  предшествовавших  лет
количество их средним числом не превышало и 1 %". Каким же образом произошла
такая удивительная перемена? Уменьшением  стеснения  свободы  и  дисциплиной
труда. Следующие извлечения, взятые наудачу из книги  Госкинса  "Account  of
the Public Prison at Valencia", могут доказать это:

     "Когда осужденный вступает в тюрьму, на нем на