политичности этой меры, обратим  внимание
на  ее  мелочность.  Как  предохранительное  средство  удержать  разменность
провинциальных банковых билетов, мера эта бесполезна,  если  только  она  не
предупреждает банковых банкротств;  а  что  она  не  в  состоянии  выполнить
последней задачи, не  подлежит  сомнению.  Если  она  уменьшает  вероятность
банкротств, причиняемых  чрезмерным  выпуском  билетов,  то  зато  усиливает
возможность  банкротств  от  других  причин.  Как   должен   был   поступать
провинциальный банкир, выпуски которого актом  1844  г.  доведены  до  более
низкого уровня, нежели тот, на котором он остановился бы при несуществовании
подобного  закона?  Если  он,  при  отсутствии  этого  закона,  намерен  был
выпустить билетов больше, нежели имеет право по закону, и если  резерв  его,
по его мнению, значительнее того, какой нужен  для  обеспечения  дозволенных
законом выпусков, то ясно, что ему оставалось только увеличить свои операции
в других направлениях. Излишек находящегося у него капитала не должен ли был
возбуждать его, или входить в более обширные спекуляции от своего лица,  или
допускать своих клиентов выдавать на него обязательства далее того  предела,
какой он  назначил  бы  при  других  обстоятельствах?  Если  при  отсутствии
запрещения его неосмотрительность привела бы  его  к  риску  банкротства  от
чрезмерных выпусков билетов, то при настоящих обстоятельствах не может ли то
же самое  качество  вовлечь  его  в  опасность  банкротства  от  чрезмерного
развития банкового дела? А один из этих  видов  банкротства  не  так  же  ли
гибелен для разменности билетов, как и другой вид?
     При  настоящих  обстоятельствах  дело  представляется  даже  в   худшем
положении? Есть основание предполагать, что при такой  протективной  системе
банкиры вовлекаются в еще более опасные предприятия.  Они  закладывают  свой
капитал путями менее прямыми, нежели выпуск билетов, и легко доходят, именно
вследствие меньшей притязательности этого  процесса,  до  больших  затрат  и
увлечений, чем дошли бы при иных условиях. Торговец, обращающийся за помощью
к своему банкиру в  пору  коммерческих  затруднений,  часто  получает  такой
ответ: "Я не могу сделать вам прямой ссуды, потому что роздал уже  ссуды  на
ту сумму, на какую был в состоянии; но, зная вас за  надежного  человека,  я
ссужу вам мое имя. Вот моя акцептация  на  сумму,  которую  вы  требуете;  в
Лондоне всякий  примет  этот  вексель  к  учету".  Теперь,  так  как  займы,
сделанные  этим  путем,  не  влекут  за  собой  столь  же   непосредственной
ответственности, как займы, сделанные в форме билетов  (потому  что  они  не
подлежат немедленной оплате и не предполагают возможности приступа к банку),
то банкир  чувствует  искушение  расширить  свои  обязательства  этим  путем
гораздо далее, чем он решился бы в том случае, если б закон не вынуждал  его
избрать новый канал для открытия кредита.
     Обстоятельства последнего времени доказывают с полной очевидностью, что
эти окольные дороги к открытию кредита  занимают  место  путей,  на  которые
распространилось запрещение, и что такие  окольные  дороги  гораздо  опаснее
путей запрещенных.  Не  известно  ли  всем  и  каждому,  что  опасные  формы
бумажного денежного обращения развились  до  небывалых  размеров  именно  со
времени издания акта 1844 г.? Не представляют  ли  журналы  и  парламентские
трения ежедневно указания на это обстоятельство? И причина этого явления  не
ясна ли для каждого до совершенной очевидности?
     Уже путем априористических выводов можно бы было убедиться,  что  таков
будет результат принятых мер. Прежде уже доказано, что масса обращающихся  в
данное   время   билетов   определяется,   при    отсутствии    постороннего
вмешательства, размерами производимой  торговли  -  количеством  предстоящих
платежей. Не раз было заявлено  перед  парламентской  комиссией,  что  когда
какой-нибудь местный банкир сокращает свои выпуски, то он вызывает через  то
усиленные выпуски со стороны соседних банкиров. В прежнее время неоднократно
были  приносимы  жалобы  на  то,  что,  когда  Английский  банк,  руководясь
осторожностью, извлекал часть своих  билетов  из  обращения,  провинциальные
банкиры немедленно увеличивали свои  выпуски  до  соответственных  размеров.
Неужели же не понятно,  что  такое  соотношение,  существующее  между  двумя
родами банковых билетов, существует также между банковыми билетами и другими
видами бумажных денежных знаков? Как уменьшение билетов одного  банка  ведет
только к увеличению билетов других банков,  точно  так  же  и  искусственное
ограничение обращения  банковых  билетов  вообще  ведет  лишь  к  увеличению
какого-либо другого рода платежных обещаний. И не понятно ли, что этот новый
род обязательств, в силу их новизны и  неустойчивости,  представляет  разряд
менее безопасный? Каков же из этого логический вывод? Над векселями,  чеками
и другими бумагами, составляющими в  совокупности  девять  десятых  бумажных
знаков королевства,  правительство  не  имеет  и  не  может  иметь  никакого
контроля. Затем, ограничение, налагаемое правительством  на  остальную  одну
десятую, искажает прочие девять десятых, вызывая чрезмерное  развитие  новых
форм кредита, - форм, которые, по указанию опыта, наиболее опасны.
     Таким образом, вмешательство  правительства,  переходящего  за  пределы
своих истинных обязанностей, ведет только  к  затруднениям,  расстройству  и
плутням. Как уже говорилось, размеры кредита, какой  люди  намерены  открыть
друг другу, определяются единственно характером людей, их  направлением,  их
обстоятельствами. Если  правительство  запретит  одну  форму  кредита,  люди
найдут другую, по всей вероятности  худшую.  Будет  взаимное  доверие  людей
благоразумно или неблагоразумно, оно найдет для себя выход. Попытка стеснить
это доверие законом есть лишь повторение старой истории о попытке  вычерпать
море.
     Не следует упускать из виду, что, не будь этих  более  чем  бесполезных
государственных  гарантий  -  всюду  возникли  бы   известные   естественные
гарантии, которые положили бы действительные преграды  чрезмерному  развитию
кредита и духа спекуляции. Не будь попытки упрочить безопасность посредством
закона, очень может быть, что при стесненных торговых обстоятельствах  банки
соперничали бы один с другим  в  упрочении  доверия  публики,  старались  бы
превзойти один другого успехами в  приобретении  этого  доверия.  Рассмотрим
положение   вновь   возникшего    акционерного    банка    с    ограниченной
ответственностью, не стесненного законодательной  регламентацией.  Он  не  в
состоянии ничего начать делать прежде, чем успеет заслужить хорошее  о  себе
мнение. На этом пути предстоит много затруднений.  Организация  его  еще  не
изведана, и есть основание полагать, что на первых порах  торговое  сословие
отнесется к нему недоверчиво. Поле деятельности уже занято прежними банками,
с  установившимися  связями   и   репетицией.   Вне   обыкновенных   условий
удовлетворения существующим  требованиям  ему  предстоит  искать  поборников
системы, которая может оказаться менее надежной,  чем  прежняя.  Как  же  он
этого достигнет? Очевидно, что он должен найти  какое-либо  особое  средство
внушить обществу доверие к себе.  Из  числа  многих  банков,  находящихся  в
подобных обстоятельствах, может быть,  найдется  один,  который  нападет  на
такое средство. Может случиться, например,  что  такой  банк  всеми  лицами,
вклады которых превысят 1000 ф. ст., даст право  рассматривать  свои  книги,
удостоверяться время от времени в положении своих  обстоятельств  и  затрат.
Такая система принята уже многими частными  торговцами  как  способ  внушить
доверие лицам ссужающим их деньгами; система эта при действии  соперничества
могла бы развиться до значительных  размеров.  Мы  предложили  на  эту  тему
вопрос лицу, долго и с успехом управлявшему акционерным банком, и он отвечал
нам, что подобные приемы легко могли бы установиться, присовокупив, что  при
таких условиях вкладчик фактически становился  бы  пайщиком  с  ограниченной
ответственностью.
     Если бы подобная система упрочилась, она  явилась  бы  двойным  оплотом
против неосторожного ведения дел. Одно лишь сознание, что всякое увлечение с
его стороны сделается известным главным клиентам, не допускало  бы  банковое
управление предаваться увлечениям. С другой стороны, и спекулянт не  решался
бы сделать слишком большой долг, если б он  знал,  что  существование  этого
долга сделается известным и что от  этого  может  потерпеть  его  кредит.  И
ссужающий и занимающий деньги  одинаково  удерживались  бы  от  безрассудных
предприятий. Для достижения этой цели достаточно было  бы  очень  несложного
надзора. Обязанность эту могли бы исполнить  один  или  два  вкладчика,  при
убеждении, что одна лишь  возможность  обнаружения  злоупотреблений  удержит
распорядителей в границах благоразумия.
     Если же кто-либо стал бы  утверждать  (а  такие  люди,  может  быть,  и
найдутся), что подобное наблюдение не привело бы ни к чему; если б  кто-либо
поддерживал мнение, что имея в своих руках гарантии  безопасности,  граждане
не  воспользуются  ими,  по-прежнему  будут  слепо  доверять  директорам   и
открывать безграничный кредит уважаемым именам, - то на это мы ответим,  что
такие граждане заслуживают, чтобы самые пагубные  последствия  пали  на  них
всей своей тяжестью. Если они не умеют воспользоваться выгодами предлагаемой
им гарантии, то пусть и несут за  то  ответственность.  Мы  не  в  состоянии
оправдать ту неуместную филантропию, которая старается предохранить  глупцов
от  заслуживаемого  ими  наказания.  Кто  защищает  людей  от   последствий,
причиняемых их глупостью, тот в окончательном  результате  сделает  то,  что
свет переполнится глупцами.
     Скажем в заключение несколько слов  относительно  положения,  принятого
нашими оппонентами. Оставляя в стороне постановления об акционерных  банках,
на которые глаза публики теперь, к счастью, уже  открыты,  и  возвращаясь  к
банковой хартии, с ее теорией регулирования денежного обращения, мы  хотя  и
не желали бы, но должны представить приверженцев этой  теории  в  не  совсем
выгодном свете. Их обычная политика состоит в том, чтобы  изображать  всякий
антагонизм  равносильным  увлечению  в   самые   грубые   заблуждения.   Они
обыкновенно допускают одну лишь альтернативу - или  их  собственный  догмат,
или такую дикую доктрину, о которой нельзя и говорить  серьезно:  "Держитесь
нашей партии, иначе вы анархисты" - вот сущность их выводов.
     В каждом споре об этом предмете оппоненты наши очень смело уверяют, что
они защитники "принципа", на возражения же, делаемые им, отвечают упреком  в
"эмпиризме". Мы, однако, не находим ничего эмпирического в том  выводе,  что
обращение банковых билетов должно регулироваться точно таким же образом, как
и  обращение   других   кредитных   знаков.   Мы   не   усматриваем   ничего
"эмпирического"  в  замечании,  что  естественная  охрана,  заключающаяся  в
предвидении банкротства, удерживая купца от выдачи  слишком  большого  числа
платежных обещаний на известные сроки, точно так же  удержит  и  банкира  от
выдачи сверх меры платежных обещаний по востребованию. В нем же  заключается
"эмпиризм"   человека,   который   доказывает,   что   личные   свойства   и
обстоятельства   людей   определяют   количество   кредитных   обязательств,
находящихся в обращении, и что денежное расстройство,  которое  по  временам
вызывается ненадежными характерами  и  изменчивыми  обстоятельствами,  может
быть  только  усиливаемо,   а   никак   не   устраняемо   правительственными
врачеваниями. С другой стороны, мы не можем понять, в силу какого "принципа"
обязательство, написанное на банковом билете, должно быть рассматриваемо  не
так, как всякий другой  договор.  Мы  не  можем  признать  такого  принципа,
который  требует,  чтобы  правительство  контролировало  дела  банкиров,  не
допуская их до заключения обязательств, превышающих их средства, - и который
не требует от правительства того же самого в  отношении  к  другим  торговым
людям. Для нас непостижим такой  "принцип",  который  позволяет  Английскому
банку выпустить билетов на 14 000 000 ф. ст. с обеспечением  государственным
кредитом - и который не дает разрешения на пользование этим  кредитом  свыше
упомянутой суммы, - "принцип", который говорит, что билеты на 14 000 000  ф.
ст. могут быть выпущены без обеспечении  золотом,  но  настаивает  в  то  же
время, что за всякий фунт свыше этой суммы могут быть выпускаемы билеты лишь
с непременным обеспечением  их  размена.  Любопытно  видеть,  как  из  этого
"принципа" сделан был вывод, что средний размер обещания билетов по  каждому
провинциальному банку, в течение двенадцати недель 1844 г., был  именно  тот
размер, который оправдывался капиталом банка. Не усматривая  здесь  никакого
"принципа", мы находим, напротив, что как сама мысль, изложенная выше, так и
ее применение отличаются вполне эмпирическим характером.
     Еще более удивительно уверение этих "кредитных теоретиков", будто бы их
доктрины - те же доктрины свободной торговли. В законодательной  сфере  лорд
Оверстон, а в журналистике "Saturday Review" поддерживали, между прочим, это
мнение. Причислять к мерам свободной торговли  то,  что  имеет  явной  целью
ограничить  свободные  действия   обмена,   значит   допускать   невероятное
противоречие в понятиях. Вся система  законодательства  о  кредитных  знаках
имеет от начала до конца запретительный характер, она имеет этот характер  и
по духу, и в частностях. Можно ли назвать законом свободной  торговли  такой
закон,  который  запрещает  учреждение  выпускных  банков  на   пространстве
шестидесяти пяти миль от Лондона? или такой,  который  говорит,  что  только
имеющий правительственную привилегию может выдавать  платежные  обещания  по
востребованию? или  такой,  который  в  известный  момент  становится  между
банкиром и его клиентом и произносит veto против  дальнейшего  обмена  между
ними кредитных документов? Если б случилось, что два  купца  пожелали  войти
между собой в сделку, и если б в то самое время, как один из  них  собирался
выдать другому вексель в обмен за купленные им товары  явился  бы  чиновник,
который остановил бы  покупщика  замечанием,  что,  рассмотрев  его  большую
книгу, он не находит осторожной предполагаемую им покупку и  что  закон,  во
имя принципа свободной торговли, уничтожает эту сделку, -  если  б  все  это
случилось,  что  сказали  бы  обе  стороны?  Если  в  этом  примере   вместо
шестимесячных  платежных  обещаний  мы  поставим   платежные   обещания   по
востребованию, то он в равной степени применяется к сделке между банкиром  и
его клиентом.
     Правда, что "кредитные теоретики" находят очень  сильное  оправдание  в
том факте, что в числе их оппонентов есть  защитники  различных  несбыточных
планов и изобретатели постановлений, столь же протекционных по духу,  как  и
их собственная теория. Правда, что в рядах  их  есть  защитники  неразменных
"трудовых билетов"  и  люди,  старающиеся  доказать,  что  в  пору  торговых
затруднений банки не должны возвышать учетного процента. Но  оправдывает  ли
этот факт беспощадный укор, обращенный из этого лагеря к лицу  антагонистов,
ввиду того явления, что против Банкового акта восставали высшие авторитеты в
политической экономии? Неужели защитники "кредитного принципа" не знают, что
в числе их противников являются: Торнтон, давно известный писатель по  части
денежных вопросов; Тук и Ньюмарч, отличившиеся многотрудными  исследованиями
кредитной системы  и  цен;  Фуллартон,  которого  сочинение  "Regulation  of
Currencies" есть мастерское произведение; Миклеод, которого книга {"Основные
начала  политической  экономии"  Пер.  М.   П.   Веселовского.Спб.,   1865.}
изображает бесконечные несправедливости и нелепости, ознаменовавшие монетную
историю Англии; Джемс Вильсон, член парламента, который в знании  торгового,
денежного и банкового дела не встречает себе соперников; Джон Стюарт  Милль,
стоящий в передовом ряду и как философ и как экономист?  Неужели  "кредитные
теоретики" не понимают, что  мнимое  различие  между  банковыми  билетами  и
другими кредитными документами, различие, составляющее основу Банкового акта
(в подкрепление которого сэр Роберт Пиль мог привести лишь слабый  авторитет
лорда Ливерпуля), отвергается не только вышеупомянутыми авторитетами,  но  и
Госкиссоном, профессором Шторхом, доктором Траверсом  Твиссом  и  известными
французскими экономистами Жозефом Гарнъе  и  Мишелем  Шевалье  {См.  Tooke's
"Bonk Charter Act of 1844" etc.}? Разве они не знают, что против них стоят и
глубокомысленные мыслители,  и  терпеливые  труженики?  Если  они  этого  не
подозревают, то пора же им приняться за изучение  предмета,  о  котором  они
пишут с видом знатоков. А если они это знают, то не мешало бы им  показывать
несколько больше уважения к своим противникам.

X
                            ПАРЛАМЕНТСКАЯ РЕФОРМА:
                      ОПАСНОСТИ И ПРЕДОХРАНИТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ

         (Впервые напечатано в "Westminster Review" за апрель 1860 г.)

     Тридцать лет тому назад страх грядущих зол  волновал  не  мало  умов  в
Англии.  Инстинктивная  боязнь  перемены,  с  виду  оправдываемая  вспышками
народной жестокости, вызывала в воображении многих призрак анархии,  которая
непременно должна наступить вслед за  проведением  билля  о  реформе.  Среди
фермеров  царил  хронический  ужас:  они  боялись,  как  бы   новоиспеченные
участники политической власти  как-нибудь  не  присвоили  себе  всех  выгод,
даваемых скотоводством и земледелием. Владельцы замков  и  больших  поместий
говорили о мелких собственниках, т. е. годовой доход которых равняется 10 ф.
ст., что проявляет юридически условие избирательного права (ten-pound  bouse
holders) в таком духе, как будто  те  составляли  армию  хищников,  грозящих
разграбить и опустошить их владения. Были и  среди  горожан  такие,  которые
рассматривали отмену старых укоренившихся зол как переход правления  в  руки
черни, что для них,  в  свою  очередь,  было  равносильно  грабежу.  Даже  в
парламенте выражались иногда подобные опасения, как, например,  устами  сэра
Роберта  Инглиза,  позволившего  себе  намекнуть,  что  национальный   долг,
пожалуй, и не будет  признаваться  обязательным,  если  предполагаемая  мера
сделается законом.
     Может быть, и теперь есть люди, испытывающие  подобные  же  страхи  при
мысли о предстоящей перемене, полагающие, что рабочие и вообще люди  низшего
сословия, заполучив власть, сейчас же  наложат  руки  на  собственность.  Мы
надеемся,  однако,  что  столь  неразумно  бьющие  тревогу  составляют  лишь
незначительную  часть  нации.   Не   только   либеральная   партия,   но   и
консервативная понимает народ лучше  и  правильнее  тех,  кто  строит  такие
мрачные предположения.  Многие  представители  высшего  и  среднего  классов
признают тот факт, что в общем, если сравнить критически, поведение  богатых
людей в смысле честности ничем не отличается от поведения бедняков.  Виды  и
степени соблазнов, которым подвергаются эти два слоя общества, различны,  но
нравственные устои того и  другого,  в  сущности,  одинаковы.  Неуважение  к
правам собственности, проявляющееся среди народа, в широком смысле слова,  в
прямой форме, т. е. в виде мелких краж, в более  богатой  среде  проявляется
косвенными путями, в различных формах, однако ж не  менее  гнусных  и  часто
гораздо более убыточных для сограждан. Торговцы оптом и в розницу  сплошь  и
рядом  совершают  нечестные  поступки,  от  обмеривания  и  обвешивания   до
злостного банкротства включительно, - некоторые из видов мошенничества  были
нами указаны в нашей статье "Торговая нравственность" (Morals of the Trade).
Плутни на скачках,  подкуп  избирателей,  неуплата  по  счетам  пос