режде  вопрос,  может  ли  он  пожертвовать  столько-то
времени и труда  и  стоит  ли  ими  жертвовать,  -  путь  для  испорченности
несомненно открыт. Все эти уклонения от более высоких к более низким  формам
начинаются  с  пустяков,  и  только  непрерывная   бдительность   может   их
предупредить. Как сказал один  из  ваших  старинных  государственных  людей:
"Свобода покупается ценою постоянной бдительности",  -  и  эта  бдительность
требуется гораздо менее по отношению к внешним  покушениям  на  национальную
свободу, чем по  отношению  к  незаметному  росту  домашних  вмешательств  в
область личной свободы.  Участвуя  в  некоторых  частных  администрациях,  я
всегда настаивал на том, что совершенно неправильно считать, что все обстоит
благополучно, раз нет доказательств противного,  -  наоборот,  следовало  бы
считать, что дело обстоит плохо, пока не будет доказано противное. Вы можете
видеть всегда и везде, что частные корпорации, акционерные банки,  например,
страдают от  несоблюдения  этого  принципа,  и  то,  что  относится  к  этим
маленьким и несложным частным предприятиям, имеет еще более важное  значение
для больших и сложных  общественных  администраций.  Людям  внушают,  и  они
этому, я думаю, верят, что "сердце человеческое в высшей степени обманчиво и
безнадежно испорчено", и, веря этому,  они,  однако,  как  это  ни  странно,
возлагают неограниченное доверие на  тех,  которым  вверяют  те  или  другие
функции. Я не такого дурного мнения о человеческой  природе,  но,  с  другой
стороны, и не такого хорошего, чтобы верить в то,  что  она  и  без  надзора
будет идти прямым путем.
     - Вы раньше намекнули, что американцы, не отстаивая в достаточной  мере
в мелких  вещах  своей  индивидуальности,  не  питают  зато  и  достаточного
уважения в индивидуальности чужой.
     - Разве я это сказал? Вот вам и второе неудобство  интервьюирования.  Я
должен был оставить это мнение про себя, раз вы меня о  нем  не  спрашивали;
теперь же мне приходится или  сказать  то,  чего  не  думаю,  что  для  меня
невозможно, или отказаться отвечать, зная, что моему молчанию будет  придано
более значения,  чем  оно  на  самом  деле  имеет,  или,  наконец,  войти  в
подробности, которые могут даже показаться обидными. Выбираю последнее,  как
наименьшее из всех этих зол Черта, о которой я говорю, проявляется различным
образом и в важных, и в мелких обстоятельствах жизни. Она проявляется в  той
бесцеремонности, с какой ваши газеты обращаются с  личностью  граждан,  -  в
расклеивании афиш с сенсационными заголовками, касающихся ваших общественных
деятелей, в обсуждении деятельности частных лиц и самих их в печати.  У  вас
существует, кажется, представление, что общество имеет  право  вторгаться  в
частную жизнь граждан сколько хочет,  а  это,  по-моему,  есть  своего  рода
нравственное  воровство.  Затем,  в  более  широких  размерах,   эта   черта
проявляется в безвозмездном присвоении чужой собственности вашими  железными
дорогами,  она  же  обнаруживается  и  в  действиях  ваших   железнодорожных
автократов, не только в захвате ими прав пайщиков, но и  господстве  их  над
вашими судами и над государственным управлением. Дело в том,  что  свободные
учреждения могут сохранять свой истинный характер  только  там,  где  каждый
гражданин ревниво оберегает свои права и с  такою  же  ревностною  симпатией
относится и к чужим правам, - не посягает на права других, будь то в крупных
или  мелких  вещах,  но  и  другим  не  позволит  посягать  на  свои  права.
Республиканская  форма  правления  есть  наивысшая  его  форма,  но   именно
потому-то  она  и  требует  для   своего   осуществления   наивысшего   типа
человеческой природы, - типа, пока еще нигде не существующего. Мы не доросли
еще до него, да и вы также.
     - Но мы думали, что вы, м-р Спенсер, приверженец свободного правления в
смысле упразднения стеснений и предоставления людей и вещей самим  себе,  т.
е. того, что называется laisser faire?
     -  Это  составляет  предмет  вечного  недоразумения  со  стороны   моих
оппонентов.  Высказывая  порицание  вмешательству  государства  в  различные
сферы, в которых частная деятельность людей должна быть совершенно свободна,
я, однако же, всюду и везде высказывал убеждение, что  в  своей  специальной
сфере, в поддержании справедливых отношений между  гражданами,  деятельность
государства должна быть развита и тщательно организована.
     - Но, возвращаясь к вашим разнообразным критическим замечаниям,  должен
ли я прийти к выводу, что вы не питаете особенных надежд относительно нашего
будущего?  -  Относительно  вашего  будущего  пока  возможны  только   самые
неопределенные и общие заключения. Факторы, находящиеся в действии,  слишком
многочисленны, слишком крупны, слишком превосходят всякую меру, как в смысле
количества, так и в смысле интенсивности. До сего  времени  мир  никогда  не
видел таких социальных явлений, какие могли бы  идти  в  сравнение  с  теми,
которые представляют Соединенные Штаты.  Общество,  занимающее  колоссальное
пространство, сохраняя при этом свою политическую целость, - это факт до сих
пор небывалый Это прогрессивное присоединение к  государственному  организму
обширных групп поселенцев различной крови, и при том в таких размерах, нигде
еще не имели места. В прежние  времена  обширные  империи,  составленные  из
различных народностей, образовались путем завоевания и присоединения. Теперь
же ваше обширное сплетение железных дорог и  телеграфов  стремится  сплотить
этот обширный агрегат  штатов  таким  путем,  которым  никогда  до  сих  пор
подобные агрегаты не сплачивались. Кроме того, существуют  и  другие,  менее
крупные, кооперирующие факторы, совершенно непохожие на все те, которые были
известны ранее, и невозможно сказать, что из всего этого выйдет. Что все это
приведет впоследствии к разного рода затруднениям, даже и  очень  серьезным,
кажется мне в высшей степени вероятным; но каждая нация имела и будет  иметь
свои затруднения. Вы преодолели уже одно большое затруднение и имеете  право
надеяться, что  справитесь  и  с  другими.  Справедливо,  как  мне  кажется,
предположить, что американская нация как по своей  многочисленности,  так  и
вследствие разнородности своего состава будет еще долгое время  вырабатывать
свою окончательную  форму,  но  эта  окончательная  форма  будет  по  своему
достоинству очень высока. Один громадной важности результат, мне кажется,  и
теперь уже достаточно очевиден. Мы можем заключить,  основываясь  на  данных
биологии, что случайное смешение родственных разновидностей  арийской  расы,
составляющей население ваших Штатов, создаст в  будущем  более  высокий  тип
человека, нежели существовавший до сих пор, - тип  человека  более  гибкого,
лучше приспособляющегося, более способного подвергнуться тем видоизменениям,
которые необходимы для создания совершенной социальной жизни. Я думаю,  что,
каковы бы ни были те затруднения, которые им предстоит побороть,  каковы  бы
ни были те треволнения,  которые  им  придется  пережить,  американцы  могут
спокойно ждать того времени, когда они создадут цивилизацию  более  высокую,
чем все те, какие когда-либо существовали.

II
                                    Речь

     Господин  Президент  и  милостивые  государи!  Одновременно   с   вашей
благосклонностью меня постигла большая неблагосклонность судьбы: ибо  именно
теперь, когда я нуждаюсь в полном обладании всем доступным мне красноречием,
расстроенное здоровье заставляет меня опасаться, что я окажусь далеко не  на
высоте своей задачи. Я вынужден  поэтому  просить  вас  отнести  хоть  часть
недостатков  моей  речи  на  долю  крайне  расстроенной   нервной   системы.
Рассматривая вас как представителей всей американской нации, я понимаю,  что
случай дает мне возможность выплатить  вашей  нации  долг  благодарности.  Я
должен бы начать с  того  времени,  когда,  лет  двадцать  тому  назад,  мой
высоко-почтенный друг, профессор Юманс, стремясь к распространению в Америке
моих сочинений, заинтересовал ими гг. Апльтон, которые с тех  пор  оказывали
мне всегда так  много  уважения  и  любезности,  и,  наконец,  я  должен  бы
перечислить все те доказательства сочувствия, которыми Америка поощряла меня
в борьбе, бывшей для меня долгое время очень  тяжелой.  Но,  высказав  таким
образом вкратце, как глубоко я обязан моим многочисленным  и  в  большинстве
случаев неизвестным мне друзьям по  эту  сторону  Атлантического  океана,  я
должен особенно помянуть все то внимание и гостеприимство, которое было  ими
оказано во время моего последнего пребывания здесь  или,  и  еще  более,  то
сочувствие и те добрые  пожелания,  для  выражения  которых  многие  из  вас
совершили столь большой путь с значительным  ущербом  времени,  которое  так
дорого  для  американца.  Я  могу  с  уверенностью  сказать,  что  улучшение
здоровья, которое вы мне с такою сердечностью желаете, будет действительно в
известной мере осуществлено благодаря  этим  пожеланиям,  так  как  приятные
впечатления содействуют  здоровью,  а  вы,  конечно,  не  сомневаетесь,  что
воспоминание  об  этом  собрании  останется  для  меня  навсегда  источником
приятных чувствований. Теперь высказав вам, хотя и в коротких  словах,  свою
искреннюю благодарность, я намереваюсь поспорить с вами. В немногих  словах,
сказанных мною по поводу  американских  дел  и  американского  характера,  я
позволил себе несколько критических замечаний, которые были приняты  гораздо
более добродушно, чем я  мог,  по  справедливости,  ожидать;  поэтому  может
показаться странным, что  я  опять  собираюсь  критиковать,  тем  более  что
недостаток, о котором я намерен говорить, большинству вряд ли даже покажется
недостатком. Мне кажется, что в одном отношении  американцы  слишком  далеко
ушли  от  дикарей.  Я  не  хочу  этим  сказать,  что  они   вообще   слишком
цивилизованны:  в  обширных  частях  населения,  даже  в  давно   населенных
областях, не замечается избытка тех  добродетелей,  которые  необходимы  для
поддержания социальной гармонии; особенно на дальнем Западе  действия  людей
обнаруживают не  слишком  много  той  "мягкости  и  теплоты",  которые,  как
говорят, отличают культурного человека от  дикаря.  Тем  не  менее  в  одном
отношении мое утверждение все же справедливо. Вам известно, что  первобытный
человек лишен способности применяться к обстоятельствам.  Движимый  голодом,
опасностью, местью, он способен  к  временному  напряжению  энергии,  но  не
надолго: его энергия имеет спазматический  характер.  Монотонный  ежедневный
труд для него невозможен. Совсем  другое  -  человек  более  цивилизованный.
Строгая дисциплина социальной жизни постепенно развила в нем  способность  к
постоянным занятиям, так что у нас и еще более у вас работа стала для многих
своего рода страстью. Этот контраст в характерах имеет еще и другую сторону.
Дикарь думает только об удовлетворении своих потребностей в настоящую минуту
и не  заботится  об  удовлетворении  их  в  будущем.  Американец,  наоборот:
страстно преследуя  будущие  блага,  он  не  замечает  того  блага,  которое
представляет ему сегодняшний день; и, когда это будущее благо достигнуто, он
пренебрегает им, устремляясь снова в погоню за другим, еще более отдаленным,
благом.
     Все, что я видел и слышал во время моего пребывания среди вас, убеждает
меня в том, что этот медленный переход от обычной  инертности  к  постоянной
деятельности достиг крайней своей точки, с которой должно начаться  обратное
движение - реакция. Повсюду  меня  поражал  вид  лиц,  на  которых  написано
глубокими чертами, сколько тяжелого  им  пришлось  перенести.  Меня  поразил
также  значительный  процент  людей  с  седыми  волосами,  и  мои  расспросы
подтвердили для меня тот факт, что у вас волосы седеют лет на десять  ранее,
чем у нас. Кроме того, в различных кругах мне приходилось  встречать  людей,
которые или сами страдали нервным расстройством,  вызванным  переутомлением,
или могли назвать знакомых, умерших от переутомления или  расстроивших  свое
здоровье - некоторые навсегда,  другие  временно,  причем  они  должны  были
потратить продолжительное  время  в  попытках  восстановить  его.  Я  только
повторяю мнение  всех  наблюдательных  людей,  с  которыми  мне  приходилось
беседовать по  этому  вопросу,  и  утверждаю,  что  эта  жизнь  под  высоким
давлением принесла населению громадный вред, систематически  подтачивая  его
организм. Тонкий  мыслитель  и  поэт,  которого  вам  пришлось  так  недавно
оплакивать, Эмерсон,  в  своем  опыте  о  джентльмене  говорит,  что  первое
требование, которое предъявляется к джентльмену, - это чтобы он был  хорошим
животным. И это требование всеобщее - оно распространяется на  человека,  на
отца, на гражданина. Нам достаточно толкуют о "презренном теле", и эти фразы
побуждают многих преступать законы здоровья. Но Природа  спокойно  устраняет
тех, которые так пренебрежительно относятся к  одному  из  прекраснейших  ее
произведений и предоставляет населять мир потомками тех, которые не были так
безумны.
     Помимо этого непосредственного вреда, это явление влечет за  собой  еще
другое косвенное зло. Исключительная преданность труду приводит к тому,  что
развлечения  перестают  нравиться,  и,  когда   отдых   становится   наконец
необходимым, жизнь кажется скучною вследствие отсутствия в ней единственного
интереса - интереса к работе. Ходячее мнение в Англии, что  для  американца,
когда  он  путешествует;  главное  заключается  в  том,  чтобы  в   возможно
кратчайшее  время  увидеть  возможно  больше  видов   природы,   оказывается
распространенным и здесь: признано,  что  удовлетворение,  доставляемое  ему
самим передвижением, поглощает почти всякое другое удовлетворение.  Когда  я
был недавно на Ниагаре, где мы с наслаждением провели целую неделю, я  узнал
от хозяина гостиницы, что большинство американцев  приезжает  туда  на  один
только день. Фруассар, сказавший о  современных  ему  англичанах,  "что  они
наслаждаются грустно, по своему обыкновению", если бы дожил до  наших  дней,
несомненно, сказал бы об американцах,  что  они  наслаждаются  поспешно,  по
своему обыкновению. У вас, еще более, чем у нас,  отсутствует  то  увлечение
минутой, которое необходимо  для  полного  наслаждения,  и  этому  увлечению
мешает вечно присущее сознание многосложной ответственности. Таким  образом,
помимо  серьезного  физического  вреда,  причиняемого  переутомлением,   оно
создает еще и другое зло, понижая ту ценность, которую  в  противном  случае
представляла бы часть жизни, посвященная досугу.
     Но этим не исчерпывается еще все зло. Ко всему  прочему  присоединяется
еще вред, причиняемый всем этим потомству. Поврежденное здоровье  отражается
на детях, и вред, причиняемый им таким образом, далеко превосходит то благо,
которое вносит в их жизнь большое состояние. Когда наука сделает нашу  жизнь
в должной мере рациональною, люди поймут, что из всех обязанностей  человека
забота о здоровье одна из наиболее важных, и не только в  интересах  личного
благополучия, но также и в  интересах  потомства.  Здоровье  человека  будет
рассматриваться как унаследованное достояние,  которое  он  обязан  передать
потомству если и не улучшенным, то, во всяком  случае,  не  умаленным;  люди
поймут тогда, что оставленные в наследство миллионы не могут вознаградить за
слабое здоровье и пониженную способность наслаждаться  жизнью.  Затем  нужно
упомянуть также и о  вреде,  причиняемом  своим  согражданам  несправедливым
отношением к конкурентам. Я слышал, что  один  ваш  крупный  торговец  прямо
старается давить всякого, кто конкурирует с ним; естественно,  что  человек,
становясь рабом своей страсти  к  накоплению,  захватывает  чрезмерную  долю
торговли или вообще профессии, которою  занимается,  затрудняет  жизнь  всем
остальным, занимающимся ею, и исключает из нее многих таких,  которые  могли
бы заработать  себе,  благодаря  ей,  необходимые  средства  к  жизни.  Вот,
следовательно,  помимо  эгоистического  мотива,  еще  два  альтруистических,
которые должны бы удерживать от чрезмерного труда.
     Дело в том, что мы нуждаемся в новом жизненном  идеале.  Оглянитесь  на
прошлое или вглядитесь хорошенько в настоящее, и  вы  убедитесь,  что  идеал
жизни изменяется в зависимости от социальных условий. Всякому известно,  что
быть искусным воином  составляло  высшую  цель  у  всех  более  значительных
народов древности, как оно составляет теперь у  большинства  диких  народов.
Если мы припомним, что,  по  древнескандинавским  представлениям,  время  на
небесах проводится в ежедневных войнах,  причем  полученные  раны  магически
исцеляются, мы увидим, как  глубоко  может  укорениться  представление,  что
война есть единственное соответствующее человеку занятие, все же  остальное,
вся промышленная деятельность, годится только для  рабов  и  низшего  класса
людей. Т. е., другими словами, когда  хроническая  борьба  между  различными
расами вызывает постоянные войны, является жизненный идеал,  соответствующий
потребностям этой борьбы. В современных  культурных  обществах,  особенно  в
Англии, еще более  в  Америке,  все  это  радикально  изменилось.  Вместе  с
ослаблением  милитаристской  деятельности   и   с   развитием   деятельности
промышленной, занятия, считавшиеся  прежде  постыдными,  стали  пользоваться
почетом. Обязанность воевать сменила обязанность трудиться, и как  в  одном,
так и в другом случае жизненный идеал так прочно установился,  что  вряд  ли
кому  приходит   в   голову   подвергнуть   его   пересмотру.   Промышленная
деятельность, как цель существования, практически заменила в этом  отношении
войну.
     Суждено ли этому современному идеалу удержаться в  будущем?  Не  думаю.
Раз все остальное подвержено постоянному изменению, невозможно,  чтобы  один
только  идеал  оставался  неизменным.  Древний  идеал  соответствовал  эпохе
покорения человека человеком и расцвету сильнейших  рас.  Современный  идеал
соответствует эпохе, господствующею целью  которой  является  покорение  сил
природы и подчинение их человеку. Но когда обе эти цели в существенном будут
достигнуты, тогда сложится идеал, который будет,  вероятно,  в  значительной
степени отличаться от  нынешнего.  Возможно  ли  предвидеть  характер  этого
различия? Я думаю, что да. Лет двадцать тому назад большой мой друг, а также
и  ваш,  хотя  вы  его  никогда  не  видели,  Джон  Стюарт   Милль,   прочел
вступительную речь в колледже st.-Andrew  по  случаю  своего  назначения  на
должность ректора его; эта речь заключала в себе много  замечательного,  как
все, что исходило из-под его пера, но в ней  сквозило  молчаливое  признание
того, что цель жизни - учиться  и  работать  Мне  хотелось  тогда  выдвинуть
противоположный тезис. Я охотно постоял бы за то,  что  жить  нужно  не  для
того, чтобы учиться или работать, а наоборот: учиться и работать  нужно  для
того, чтобы жить. Знание должно прежде всего служить для направления  нашего
поведения при всевозможных обстоятельствах жизни в таком духе, чтобы сделать
наше существование полным. Всякое другое употребление знания имеет  побочное
значение. Вряд ли нужно говорить,  что  первая  цель  работы  -  доставление
материала и средств для полного существования и что все другие  цели  работы
имеют  только  подчиненное  значение.  Между  тем  в   представлении   людей
подчиненное  в  значительной  степени  завладело  местом  главного.  Апостол
культуры, как ее  обыкновенно  понимают,  Мэтью  Арнолд,  не  придает  почти
никакого  значения  тому  факту,  что  первейшее  назначение   знания   есть
правильное регулирование всех действий; а Карлейль, прекрасный представитель
ходячих мнений о труде, настаивает на его достоинствах, исходя из совершенно
других оснований, а отнюдь не из того, что он поддерживает существование. Во
всех человеческих действиях мо